Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

По иронии судьбы, его тело доставили в Таре, родной город святого Павла, и последний языческий император был похоронен здесь со всеми своими грандиозными обещаниями, которых он не выполнил. С его смертью династия Константина закончилась, и олимпийские боги отправились на декоративные мозаики и причудливые картины на дворцовых полах, чтобы развлекать скучающих императоров.

Впрочем, обширная языческая литература классической эпохи не исчезла. Она слишком глубоко укоренилась в римской культуре, слишком переплелась с интеллектуальным мышлением, чтобы ее можно было легко отбросить. Будущее было за христианством — но ни один человек, считавший себя римлянином, не мог целиком отвергнуть классическую эпоху. В отличие от своих западных родственников, отцы ранней византийской церкви признавали преимущества языческой философии, объясняя это тем, что в ней содержатся важные догадки, и внимательное прочтение позволит отделить зерна нравственных уроков от шелухи языческой религии.[26] Византийские университеты, от Константинополя до знаменитой Афинской академии, сохраняли и совершенствовали классический стиль на протяжении всей истории империи, и даже в Патриархальной академии (Patriarchal Academy) в Константинополе преподавался курс, который включал в себя изучение литературы, философии и научных текстов античности. Такой подход резко контрастировал с западным, где волны варварских нашествий подорвали цивилизацию и разрушили связи с классическим прошлым. И в интеллектуальном отношении, и в могуществе будущее принадлежало Востоку; отныне править миром предстояло Византии.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ВАРВАРЫ И ХРИСТИАНЕ

Из всех проблем, с которыми столкнулась Римская империя в конце IV века, самой серьезной была варварская угроза. Со времен Августа римские армии привыкли остерегаться темных германских лесов и леденящих кровь криков над замерзшим Рейном. Почти три сотни лет варвары оставались за пределами империи, лишь время от времени совершая налеты на пограничные земли, но главным образом их сдерживали неустойчивость их кратковременных союзов и страх перед римской армией.

Впрочем, ко времени смерти Юлиана Отступника положение стало меняться. С востока явилась новая устрашающая сила — дикие гунны, столь жестокие, что испуганные германские племена ринулись через границу, не обращая внимания на охраняющие ее ослабевшие имперские войска. Впрочем, на сей раз они пришли как поселенцы, а не завоеватели, и нуждались в землях, а не в золоте.

Приток новых людей, не желающих ассимилироваться, спровоцировал кризис идентичности в Римской империи, подведя трещавшую по швам империю к критической точке. Под давлением обстоятельств пришлось заново определить, что означает быть римлянином, и тем почти разрушить классический мир.

Особый дух Рима заключался в его концепции гражданства — тем более удивительной, что она родилась в эпоху, когда гражданство чаще всего ограничивалось принадлежностью к определенным городам. Греция V века до нашей эры, так поражавшая своим блеском Средиземноморье, по существу представляла собой лоскутное полотно городов-государств, и при всем своем величии никогда не сумела бы превратить спартанца в афинянина или наоборот. Надежно запертые за своими стенами, города были не способны к обновлению, и после нескольких ярких поколений блеск их быстро померк. В отличие от греков, римляне вывели концепцию гражданства за тесные пределы одного города, распространив ее со своими легионами. Афины, при всей своей выдающейся исключительности, оставались всего лишь городом; Рим стал целым миром.

Несмотря на давние традиции ассимиляции, на людей по ту сторону границ римляне посматривали с пренебрежением. Эти люди за пределами сферы влияния Рима не обладали гражданством — следовательно, считались варварами и дикарями независимо от того, насколько развитыми они были в действительности. Разумеется, самые проницательные из римлян сознавали, что их собственные предки когда-то были такими же варварами, как и теперешние племена за Рейном, и ничуть не сомневались, что несколько столетий в плавильном котле империи превратят их всех в римлян.

Впрочем, последняя волна пришельцев сильно отличалась от прежних. Для империи никогда не составляло труда впитать в себя новых людей, и иммигранты, как правило, становились для нее источником силы. Но времена переменились. Теперь империи приходилось защищаться, и германские племена, пересекающие ее границы, хотели земли, а не культуры. Они приходили на своих собственных условиях, не желая, чтобы Рим поглотил их, говорили на своих языках и сохраняли свои родные обычаи. Приток новой крови более не был источником силы, как когда-то. Для многих людей, видящих, как тысячелетние традиции отходят в прошлое, пришельцы представлялись пугающей волной, что угрожала захлестнуть империю.

Даже в лучшие времена было непросто переварить настолько интенсивный приток приезжих; к несчастью для империи, наплыв иммигрантов пришелся на время, когда трон занимали чрезвычайно недальновидные правители. Со времени смерти Юлиана они сильно измельчали. Его непосредственный преемник однажды ночью оставил в своем шатре горящую жаровню и задохнулся после каких-то восьми месяцев своего правления. Его смерть оставила трон двум довольно неотесанным братьям, которых звали Валентиниан и Валент. Они разделили империю между собой и постарались укрепить ее осыпающиеся границы. Старший из братьев, Валентиниан, одиннадцать лет удерживал Запад единым, в то же время пытаясь сдерживать влияние молодого дерзкого Валента, но из-за полной неспособности держать себя в руках его хватил удар прямо посередине характерной для него гневной речи. Его шестнадцатилетний сын Грациан унаследовал трон, но был слишком молод, чтобы отстоять свои права, что позволило находчивому Валенту стать главной фигурой в имперской политике.

На фоне явного недостатка государственных деятелей на имперской сцене визиготы и остроготы испросили разрешения селиться на римских территориях. Они покинули холодные земли Германии и Скандинавии и пришли в поисках новых земель, которыми, как казалось, изобиловала плодородная Восточная Империя. Они обещали обеспечивать войска в обмен на землю, и император любезно согласился, позволив двумстам тысячам готов пересечь границу страны и со всем скарбом заселиться в их новые дома во Фракии.

Теоретически замысел Валента пополнить истощенную римскую армию силами германцев и одновременно вновь заселить разоренные земли был превосходным, но на деле он был обречен с самого начала. У восточных правителей не было возможности справиться с таким ошеломляющим наплывом иммигрантов, и Валент даже не прилагал к этому усилий. Партии продовольствия, обещанные готам, часто прибывали сгнившими или такого низкого качества, что едва годились в пищу. Местные торговцы обманывали прибывших новичков, а некоторые магистраты даже начали похищать их и продавать в рабство. Доведенные до крайности, готы подняли мятеж.

Валент, чья недальновидная политика послужила основной причиной катастрофы, написал своему племяннику Грациану письмо с планом организовать совместную кампанию и в августе 378 года выступил по Эгнатиевой дороге с армией размером в сорок тысяч человек, чтобы преподать пришельцам урок. Когда он приблизился к лагерю готов возле Адрианополя[27], то получил ошибочное донесение, согласно которому у готов было только десять тысяч бойцов. Валент решил атаковать сразу же, не проверив, соответствуют ли сведения истине. Поддавшись безрассудному желанию не делить с Грацианом славу в победе над готами, он бросился вперед со всем своим войском. Это оказалось чудовищной ошибкой. День выдался не по сезону жарким, и римляне, изнуренные долгим переходом, страдали от жажды и были не в состоянии сражаться эффективно. Конница остготов смела их, с легкостью разбив их ряды и отрезав все пути к отступлению. К концу побоища Валент, две трети его армии и миф о непобедимости Рима были растоптаны окровавленными копытами готских лошадей.

Это была самая ужасная катастрофа за четыреста лет, открывшая путь для вторжения любому варварскому племени с границ империи. Восточное правительство было поставлено на колени, армия разбита вдребезги, а император мертв. Больше не боясь римских войск, готы бесчинствовали по всему Востоку, нападая на его главные города и угрожая даже Константинополю. Перепуганные сельские жители покидали свои поля, прячась от приближающихся полчищ среди холмов, и наблюдали, как ужасающие чужеземцы уничтожают их дома и предают труды их жизни огню. Жители городов сгрудились за стенами и молились о спасении, но после смерти Валента имперские власти безмолвствовали. Если бы спаситель не явился в ближайшее время, могущественная Римская империя не выдержала бы напряжения и исчезла.