Священный роман - Кертис Брент

Самое удивительное, что метафора, которую мы нашли для названия нашей книги, ближе всего к тому, как Писание представляет Евангелие — а именно как Священный роман. Если вы удивлены, это хорошо, так как любое объяснение, достаточно смелое, чтобы подойти к определению смысла жизни, должно отвечать по меньшей мере двум требованиям: оно должно быть достаточно емким, чтобы вместить оба послания, и должно немного удивлять. Мы так долго подходили к христианству «теоретически», что почти перестали понимать его истинный смысл. Как сказала Мэри Стюарт Ван Льюэн,

…очень многое зависит от вашего отношения к Писанию. Играете ли вы в покер «докажи текстом» с Бытием, Евангелиями, отчасти с посланиями Павла, с чем-нибудь еще таким же таинственным — за исключением разве что Псалмов и Притч, отрывки из которых вы используете в своих молитвах? Или вы понимаете Писание как космическую драму — создание, падение, искупление, надежда на будущее, — как драматическое повествование, которое вы можете применить к любой области своей жизни?

Из интервью в газете «Призма»

На протяжении веков, предшествующих современной эре, церковь рассматривала Евангелие как Роман, космическую драму, ведущие темы которой присутствуют в наших собственных историях и сводят случайные сцены в единое искупительное целое. Но наш рационалистичный подход к жизни, который преобладает в западной культуре вот уже несколько столетий, лишил нас этого взгляда, превратив веру в набор сухих истин. Современные доктрины евангельских церквей воспринимаются как свод ответов на все вопросы: в них все правильно, но от этого у вас не перехватит дыхания. Как предупреждает британский теолог Алистер Макграф, первоначальное назначение Библии не сводится к тому, чтобы быть набором доктрин:

Свести откровение к принципам или понятиям — это значит удалить элемент таинственности, святости и чуда из Божественного самораскрытия. «Основные законы» могут просвещать и информировать, но они не побудят нас броситься на колени в благоговении и страхе, как Моисей перед горящим кустом или ученики при виде воскресшего Христа.

Страсть к истине

Может ли наша жизнь в действительности иметь смысл, каждая ее часть — плохая или хорошая? Эта глубокая тоска, которая внезапно охватывает нас, когда мы слышим определенную песню по радио или смотрим на наших детей, когда они уверены, что их никто не видит, говорит нам что-то более правдивое о жизни, чем послание, принесенное Жалящими Стрелами. То, о чем говорит нам тоска, кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой. Но раз она все же говорит, то остается надежда, что это может быть правдой. Как написал Честертон в «Ортодоксии», он «всегда верил, что жизнь подразумевает волшебство: теперь я думаю, что она подразумевает и волшебника. …Я всегда чувствовал, что жизнь в первую очередь — история; а раз есть история, то есть и рассказчик».

Следуя истории, которую Бог позволил нам увидеть, Вечный зов, который мы слышим, — это Его призыв к нам отправиться в путешествие. Воскресение нашего сердца требует, чтобы Священный роман был настоящим, и именно об этом говорит нам Писание. Как напоминает нам Фредерик Бучнер в своей прекрасной книге «Раскрывая истину: Евангелие как трагедия, комедия и волшебная сказка», мир Евангелия — это мир волшебной сказки, но с одним существенным отличием:

Это мир волшебства и тайны, беспросветной тьмы и мерцания звездного света. Это мир, где случаются как ужасные, так и прекрасные события. Это мир, где добродетель противостоит злу, любовь — ненависти, порядок — хаосу, и все это находится в вечной борьбе, в которой часто нелегко бывает понять, кто на чьей стороне, потому что внешность обманчива. И все же, несмотря на сумятицу и дикость, это мир, в котором добро в итоге торжествует и после битвы начинается счастливая жизнь и где в конце концов и добро, и зло обнаруживают свое истинное лицо. …Это и есть сказка Евангелия, которая, безусловно, решительным образом отличается от всех других сказок тем, что она происходит не «однажды», а вечно.

Давайте вместе исследуем драму, полотно которой Господь ткал еще до начала времен и которая нашла место и в нашем сердце. Кто основные участники этой великой истории? Каков ее сюжет? Какое отношение имеем к ней мы? По мере того как мы будем заново открывать самую древнюю историю на свете, историю, которая не стареет, мы будем приближаться к Божьему сердцу и к тому, чтобы снова обрести свое. Возможно, если мы узнаем, что Господь сохранит нас и не даст погибнуть, мы сумеем довериться Ему и оставить свое сердце отрытым для Романа. Хотя этого мы страшно боимся, чувствуя свою беспомощность.

Глава 5. Неистовый Бог

[Нашей жизнью управляет] неистовый, опасный, несдержанный и своевольный живой Бог.

Загадочная Романтика или Жалящие Стрелы — что отражает сущность жизни? Следует ли нам открыть свои сердца Роману или сосредоточить усилия на защите от Стрел? Следует ли нам жить безмятежно, надеясь и уповая на великую историю с хорошим концом или нам лучше жить в своих маленьких историях, пытаясь получить все, что можно, от Романтики и избегая Стрел?

Возможно, Господь, Автор той истории, в которой мы живем, будет к нам благосклонен, если мы сможем довериться Ему. Но в этом-то мы как раз и не уверены. Кажется, что нет прямого соответствия между образом жизни, который мы ведем, и той судьбой, которую нам уготовил Господь, по крайней мере, на земле. Внук Авраама Иаков в своей жизни часто использовал людей в своих целях, но был благословлен. Иисус отдал свою жизнь для спасения других и был распят. И мы никогда не сможем знать заранее время нашего выхода на сцену, чтобы сыграть роль, которую Господь написал для нас в своей пьесе; достаточно ли значительна эта роль, чтобы мы произнесли в ней слова или хотя бы дотянули до следующего вечера.

Я (Брент) начал задаваться вопросами о том, как Господь относится ко мне, еще в детстве, когда учился в средней школе Дейвида Крокета в Брайне (Техас). Как северянин, недавно переехавший из Нью-Джерси, я быстро узнал, что когда-то была гражданская война между севером и югом и что она не решила всех проблем. Той осенью, которая пролетела как несколько недель, четверо таких же, как я, северян были отправлены на дальний край игровой площадки, где нам следовало ждать атаки «сил конфедерации». И так как численный перевес был далеко не на нашей стороне, в отличие от группы войск 1860 г., мы вскоре были «взяты в плен» и брошены в тюремный лагерь. Лагерем служила огромная гора опавших листьев, окруженная колючей проволокой, и заправлял этим кошмаром шестиклассник по имени Джимми. Любимое наказание Джимми заключалось в том, чтобы затащить несчастную, до ужаса напуганную жертву, пойманную последней, в самую середину кучи и придавливать ее своей внушительной 150-фунтовой тушей до тех пор, пока пленник не исчезнет из виду. Не могу описать всю ту жуть, которую я испытал, когда меня волокли к Джимми. Так как бегал я быстро, то схватили меня в тот день последним, и единственное, о чем я мечтал, — чтобы школьный звонок прозвенел до моего «погребения».

Помню, как одного моего друга, парня из Огайо по имени Терри, Джимми так долго придавливал своей массой, что я начал серьезно опасаться за его жизнь. Оглянувшись вокруг в поисках учителей, или родителей, или на худой конец какого-нибудь симпатичного шестиклассника, я никого не увидел. Наконец в отчаянии я закричал, чтобы Джимми отпустил моего друга, пока не убил его. С гадкой улыбочкой всех отпетых мошенников, как их обычно изображают в кино, он величаво поднялся и приказал моим охранникам положить меня на место Терри.

Помню, как меня бросили на эту кучу, а я думал только об одном: я задохнусь или еще хуже — расплачусь на глазах у всех. Прежде чем Джимми успел опуститься на меня своей мощной тушей, мне удалось выскользнуть, перепрыгнуть колючую проволоку и убежать со всех ног на дальний конец площадки, где я и дождался спасительного звонка. Почему-то я не смог рассказать об этом ужасном происшествии моим родителям и остался со своими переживаниями один на один.