Кровь и песок (сборник) - Тимур Лукьянов

— Я что-то не встретил ни одного рыцаря из твоего отряда.

— Не встретил, конечно, потому что проспал большую часть дня. А сейчас они уже ушли отдыхать. Кстати, как тебе девушка? — осведомился Илья.

— Она сделала все хорошо, спасибо, — проговорил Симеон, подавив сильное желание высказать свое возмущение рабским положением несчастной Марго.

— Ну что ж, тогда пришло время кое-что обсудить за ужином, — Илья хлопнул в ладоши, и в комнату вбежали слуги, несущие угощения.

— Я был у короля. Плохие новости. Неприятности в королевстве Иерусалимском. Аскалон пал, Хадера тоже, — сказал Илья.

— Акра далеко от Аскалона, — вставил Семион, насаживая жареное мясо на кончик ножа.

— Это так, — согласился Илья. — Но христианское королевство уже много лет балансирует на грани жизни и смерти. А действенной помощи из Европы все нет! Но это не главное, друг мой. Главное для меня сейчас — это прояснить, кто же ты такой на самом деле. И не утверждай, что ты бедный рыцарь. Я видел твою кольчугу и твой меч. Один такой клинок — это уже целое состояние. Толедский дамаскин, верно?

Маркиз Конти молча уставился в тарелку. Он обдумывал, что следует говорить и чего говорить не надо. Он опять вовремя не придал значения тому, что разговор шел на греческом, которым Симеон владел свободно.

— Ты правильно подумал, я не тот за кого себя выдаю, — наконец выдавил он.

— Неужели? А знаешь, я понял это сразу, как только увидел тебя. Ты так же похож на простого рыцаря, как я на девочку. Это весьма любопытно. Расскажи-ка мне, что на самом деле ты за птица, и что привело тебя сюда. Жажда приключений или быстрой смерти?

— У меня нет желания умирать, уверяю тебя. Я просто бегу от ложного обвинения, от клеветы, от злой напраслины, которую возвели на меня мои родственники. Да, я не простой рыцарь, а средний сын маркиза Конти. Мое имя Симеон, мне тридцать два года. Я выбрал призвание бойца, участвовал во многих турнирах и войнах, привык не только к роскоши, но и к виду крови. Что еще ты хотел бы знать? Я пустился в бега налегке, боевого коня продал в Марселе, и у меня остались лишь моя жизнь, кольчуга и меч. И я подумал, что Святая Земля — самое подходящее место для такого, как я… — его голос дрогнул в неуверенности.

— Итак, у тебя ничего нет, — закончил за него князь Илья, — но мы можем это изменить. Нам просто следует доверять друг другу. Давай, ешь, — он хлопнул в ладоши, и слуги поменяли блюда. — Нам предстоит одно серьезное дело. Я действительно собираю отряд из новоприбывающих на Кипр. Многие из правителей нашего острова постоянно озабочены поисками возможностей помочь истекающему кровью королевству Леванта. И я уверяю тебя, надежда есть.

Илья улыбнулся, когда слуги поставили перед ними чаши с черешней и сливками.

Грек вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:

— Дорога к Святой Земле проходит через Кипр, мой друг. И здесь решается многое.

Эти разговоры намеками раздражали Симеона. Неужели греческий князь считает его жаждущим принять участие в местных политических играх?

— Чем же могу быть полезен я? — Прямо спросил Симеон.

— Понимаешь, у меня уже есть сотня рыцарей, простых рыцарей, умеющих сражаться, но волею судьбы оказавшихся на Кипре без денег. Есть среди них беглецы разного рода, есть искатели наживы и приключений и даже жертвы кораблекрушений. Почти все они франки. Всем им я предоставил кров в обмен на службу. Но они никогда не признают меня настоящим командиром, поскольку я — грек, а греков они презирают. Потому мне очень нужен человек, вроде тебя, достаточно умный и авторитетный, чтобы сплотить их и руководить отрядом. Такого человека я искал последние полгода. Так вот, ты поведешь моих рыцарей против неверных и покроешь себя славой. И можешь называть себя настоящим именем: ты уже на другой стороне моря, а в Леванте со времени поражения при Хиттине основная часть рыцарского сословия состоит из таких, как ты беглецов. Кто же станет искать тебя здесь, маркиз Конти?

Два гроба

Здешняя часовня никогда не нравилась Мириам. Она родилась в Киликии, недалеко от побережья Памфилийского залива. В замке ее отца, армянского князя, часовня стояла в великолепном саду, где цвели яркие цветы, росли замечательные фруктовые деревья и пели птицы. Здесь же, в Святой Земле, в маленьком замке ее мужа, франкского барона, почти не было деревьев. Неприветливый уголок двора перед часовней, камень толстых крепостных стен вокруг, запахи лошадей из конюшни, да потных солдат из казармы. Ну что может быть унылее? Она не любила эту неуютную часовню, но Мириам знала, что сегодня муж ее не просто молится здесь, но что он нуждается в ней, в ее утешительных словах. После битвы Альфред всегда уходил в тишину часовни.

В сумраке небольшого храма Мириам обнаружила мужа молящимся на коленях под большим распятием. Справа перед алтарем стояли два гроба, а в них, в ожидании отпевания, которое должно было начаться с минуты на минуту, лежали погибшие рыцари.

Мириам подошла к мужу и негромко позвала. Он обернулся и мрачно взглянул на нее, затем сказал голосом глухим и отрешенным:

— Пора отдать нашего старшего сына в пажи. Ему уже исполнилось десять лет. Пройдет еще года три-четыре, и он станет оруженосцем, а потом — рыцарем. Пусть взрослеет скорее. Большая война близится.

— Да, дорогой, — тихо произнесла Мириам и кивнула, но от слов мужа по коже ее пробежали мурашки.

Страшное слово — «война». Особенно война большая, к которой здесь все идет, и которая в малых своих проявлениях всегда присутствует в этих спорных землях между мусульманами и христианами. Мириам подумала о том, насколько же воинственный народ населяет Святую Землю и ее окрестности.

— Наш сосед шейх Исмаил сегодня пал с честью, он славно бился, но Господь направлял мою руку, когда мы сшиблись один на один, — проговорил Альфред.

— Все мои люди сражались отважно и быстро одолели врагов. Жаль, что Родерик и Николас погибли.

— Я всегда горжусь тобой, — проговорила Мириам, и, пытаясь приободрить мужа, своей маленькой ладонью погладила его жесткие волосы цвета спелой пшеницы.

— Это уже четвертая серьезная стычка с мусульманами в этом году, — мрачно заметил Альфред, — шейх, наверное, обезумел, раз решился двинуться на нас всего лишь с двумя сотнями наемников, но он наверняка знал, что в нашем замке осталось мало защитников. Ведь мы постоянно теряем своих людей в пограничных стычках с сарацинами, с нашими добрейшими соседями.

— Это так грустно, — сказала Мириам, глядя на гробы с мертвыми рыцарями. Альфред поднял глаза, тоже бросил взгляд на мертвецов и произнес:

— Боюсь, будет только хуже. Султан собирает войска. Эмиры и шейхи становятся все наглее. И может настать такой день, когда у меня совсем не останется воинов, чтобы защитить этот замок.

— Неужели враги смогут захватить наш дом? — От этой мысли Мириам поежилась. Муж заметил промелькнувшее выражение ужаса на ее лице, обнял ее нежно и произнес:

— Не бойся, Мири, пока я жив, этого не случится.

Бегство барона

Полтора десятка монахов, одетых в широкие плащи с капюшонами, неспешно приближались к захваченному мусульманами монастырю. Стражник на башне вынужден был высунуться из-за каменных зубцов караульной площадки, чтобы лучше разглядеть путников. Зачем они идут? Неужели не знают о том, какая участь постигла всех тех христиан, которые оставались в монастыре после того, как мусульмане ворвались внутрь? Караульщик на башне не успел удивиться, когда плащ одного из монахов распахнулся, и стремительный стальной болт, вылетевший из арбалета сира Эдварда, попал стражнику в левый глаз. Стражник умер тихо, не успев даже вскрикнуть.

Над воротами сарацины поставили еще трех караульных, но, удачно сняв часового на башне, христиане смогли подобраться совсем близко. Лучшие стрелки барона Карл и Роберт выстрелили одновременно, и один стражник рухнул с болтом в горле, а другой — в сердце. Старому Жюсьену повезло меньше: он чуть промедлил, и его болт ударил третьего стражника в правый бок. Падая, этот последний страж ворот закричал и тем предупредил сарацин об опасности. Скрываться стало невозможно. Уже не таясь, барон отдал приказ, христиане сбросили ненужные более монашеские плащи, обнажили оружие и пошли на штурм.

Атакующие христиане быстро перелезли через полуразрушенную монастырскую стену и заняли башенку над воротами, откуда арбалетчики могли хладнокровно расстреливать сарацин, выбегающих во двор.

Вечерняя заря занималась на западе, вверху сквозь редкие просветы в тяжелых серых облаках левантийской зимы проглядывали лучи заходящего солнца, окрашивая облачные подбрюшья зловещим багровым цветом. После утреннего дождя было холодно, желтоватая глинистая почва пропиталась влагой, дул сырой ветер. Хорошо еще, что сейчас дождя не было. Адельгейда, охраняемая двумя оруженосцами ее отца, наблюдала за происходящим с вершины холма. Отсюда открывался вид на разграбленный сарацинами монастырь с его водяной мельницей у ручья, со странноприимным домом, церковью и коновязями, на разрушенные стены и выжженные сады вокруг. Вражеская армия прошла здесь совсем недавно. И ничего из разрушенного еще не поправили. Плотнее надвинув капюшон черного монашеского балахона, Адельгейда куталась под ним в роскошный и очень теплый палантин своей погибшей матери, расшитый золотом и подбитый мехом куницы.