Гепард - Джузеппе Томази ди Лампедуза

— За здоровье нашего дорогого Танкреди! — и залпом осушил бокал.

Буквы F. D., четко выделявшиеся на золотистом фоне марсалы, на пустом бокале были не видны.

В конторе, куда князь вновь отправился после обеда, свет теперь ложился косо, и затененные владения на картинах уже не вызывали чувства сожаления.

— Да благословит Господь ваше сиятельство, — пробормотали арендаторы Пасторелло и Ло Нигро, которые привезли оброк — ту часть арендной платы, которая взималась натурой.

Старательно выбритые, с обожженными до черноты лицами и испуганными глазами, они стояли перед князем навытяжку, и от них пахло овчарней. Князь, перейдя на понятный им сицилийский диалект, участливо расспросил о семьях, скоте, видах на урожай, затем поинтересовался:

— Что вы привезли?

И пока они объясняли, что оброк в соседней комнате, князю стало стыдно за свой вопрос: его разговор с крестьянами напомнил ему аудиенции короля Фердинанда.

— Подождите пять минут, Феррара выдаст вам расписки, — сказал он и сунул каждому в руку по нескольку дукатов, что, скорее всего, превышало стоимость привезенного. — Выпейте по стаканчику за наше здоровье. — И прошел в соседнюю комнату.

Он скользнул по ним равнодушным взглядом: он терпеть не мог такой сыр. Тут же лежали шесть ягнят последнего помета. Их головы трагически свесились на широкие раны, через которые несколько часов назад ушла жизнь. Из вспоротых животов вылезали лиловые кишки. «Упокой душу его, Господи!» — мысленно произнес князь, вспомнив выпотрошенного солдата. С полдюжины привязанных за лапки кур в панике метались перед мордой любознательного Бендико. «Еще один пример беспричинного страха, — подумал князь. — Собака не представляет для них ни малейшей опасности, она к ним не притронется, потому что от куриных костей у нее будет болеть живот». Вид забитых ягнят и перепуганных кур вызвал у него отвращение.

— Послушай, Пасторелло, отнеси-ка кур в курятник, повару они пока не нужны, и следующий раз ягнят сразу же неси в кухню, незачем здесь пачкать. А ты, Ло Нигро, найди Сальваторе и скажи ему, чтобы прибрал здесь и унес сыры. Да окно открой, чтобы запах выветрился.

Тут и Феррара с расписками появился.

Когда князь вернулся на виллу, в кабинете на красном диване, где он привык днем отдыхать, его поджидал

Паоло, первенец и наследник, герцог Кверчетский. Смуглый, худой недомерок, он был похож на маленького старичка. Набравшись смелости, он пришел поговорить с отцом.

— Я хотел спросить тебя, папа, как нам вести себя с Танкреди, когда он вернется?

Отец сразу догадался, о чем речь, и в нем поднялся гнев.

— А что изменилось за это время? Почему ты спрашиваешь?

— Но, папа, он уехал, чтобы присоединиться к этим негодяям, которые взбаламутили Сицилию, — так не поступают. Я уверен, ты тоже этого не одобряешь.

Ревность к двоюродному брату, зависть ханжи к человеку, свободному от предрассудков, ненависть бездарности к таланту — вот что таится за политическими доводами! Дон Фабрицио был в таком негодовании, что даже не предложил сыну сесть.

— Лучше делать глупости, чем целыми днями нюхать лошадиное дерьмо! Танкреди мне теперь еще дороже прежнего. Да к тому же то, что он делает, не такие уж глупости. Если у тебя еще останется возможность писать на своей визитной карточке «герцог Кверчетский», а я сумею перед смертью завещать тебе хоть какую-то мелочь, ты будешь благодарить за это Танкреди и таких, как он. А теперь уходи, я не желаю с тобой больше разговаривать! Здесь я хозяин! — Выпустив пар, он немного успокоился и добавил уже шутливо: — Иди, сын мой, я хочу спать. Поговори лучше с Гвискардо о политике, вы друг друга поймете. — И пока лишившийся дара речи Паоло закрывал за собой дверь, дон Фабрицио снял редингот, разулся, лег на диван, застонавший под тяжестью его тела, и спокойно заснул.

Когда он проснулся, лакей подал ему на подносе газету и письмо. Их привез от шурина Мальвики слуга, прискакавший верхом из Палермо. Немного удивившись, князь вскрыл письмо и прочел:

«Дорогой Фабрицио! Пишу тебе в состоянии полной растерянности. Прочти ужасные новости в газете, которую я тебе посылаю. Пьемонтцы высадились. Мы погибли. Сегодня вечером я со всей семьей переберусь на английский корабль, где нам предоставили убежище. Уверен, ты без колебаний последуешь моему примеру. Если хочешь, я позабочусь о месте для вас. Помилуй Бог нашего любимого короля! Обнимаю. Твой Чиччо».

Князь сложил письмо, опустил его в карман и расхохотался: «Ну и Мальвика! Он всегда был трусом. Ничего не понял, только дрожит от страха, как заяц. Оставить дворец на слуг и сбежать! Представляю, что он там найдет, когда вернется! Надо отправить Паоло в Палермо. Пустой дом в такое время — пропащий дом. Поговорю с ним за ужином». Теперь настала очередь газеты. «Настоящим пиратским актом можно назвать совершенную одиннадцатого мая в окрестностях Марсалы высадку вооруженных людей. Согласно поступившим сведениям, высадившаяся на побережье банда состоит примерно из восьмисот человек и командует ею Гарибальди. Едва эти флибустьеры ступили на землю, они, тщательным образом избегая столкновений с королевскими войсками, двинулись, как нам стало известно, в сторону Кастельветрано, наводя страх на мирных граждан, учиняя грабежи и разорение. И т. д. и т. д.»

Имя Гарибальди немного встревожило князя. Этот бородатый длинноволосый авантюрист, бесспорно, был мадзинистом. Такой может наломать дров. С другой стороны, раз наш фат Виктор Эммануил прислал его сюда, значит, он в нем уверен. «Будем надеяться, его скоро обуздают».

Успокоив себя, он причесался, оделся с помощью лакея и спрятал газету в ящик Приближалось время молитвы, но в гостиной еще никого не было. Сидя в ожидании на диване, он заметил вдруг, что Вулкан на потолке немного напоминает Гарибальди с литографии, которую он видел в Турине. Князь усмехнулся: «Рогоносец!»

Семья начала собираться. Гостиная наполнилась шелестом шелковых юбок, веселыми шутками молодежи. Из-за закрытых дверей доносились отголоски привычного спора между слугами и Бендико, который всеми правдами и неправдами стремился проникнуть внутрь, чтобы поучаствовать в чтении Розария. Солнечный луч с дрожащими в нем пылинками освещал зловредных обезьянок.

Князь опустился на колени.

Salve, Regina, Mater misericordiae…[22]

Часть вторая

Август 1860

Деревья! Деревья! Крики, доносившиеся из первой кареты, достигли слуха тех, кто ехал в остальных четырех, едва различимых в облаке белой пыли, и приникшие к окошкам усталые потные лица осветились долгожданной радостью.

Деревьев, по правде говоря, было всего три, да и те неказистые и корявые, мало похожие на эвкалипты, какими создает их мать-природа; но это были первые деревья с шести утра, когда семейство Салина выехало из Бизаквино. Сейчас время приближалось к одиннадцати, и в продолжение пяти часов путешественники видели лишь лениво изогнутые спины холмов, до желтизны выжженных солнцем. Лошади, споро бежавшие по ровной дороге, то и дело замедляли ход, с усилием преодолевая длинные подъемы и с осторожностью — спуски. Но и шаг и рысь в равной мере сопровождались неумолчным звоном колокольчиков, отчего начинало казаться, будто это звенит сам зной. Миновали городки с неземными нежно-голубыми домами, переправились через высохшие реки по вычурным, поражающим своим великолепием мостам, проехали под отвесными склонами, казавшимися безнадежно мертвыми, несмотря на заросли дрока и сорго. И нигде ни единого деревца, ни капли воды! Только солнце и пыль. В коляске, закрытой и от пыли, и от солнечных лучей, было нестерпимо жарко — градусов пятьдесят, не меньше.

Эти деревья, истомленные жаждой и простирающие ветви к белесому небу, свидетельствовали о нескольких вещах: о том, что до конца пути осталось не больше двух часов, о том, что дальше начинаются земли дома Салина, и о том, что удастся позавтракать и даже, может быть, умыть лицо затхлой водой из колодца.

Через десять минут кареты подъехали к усадьбе Рампинцери с ее огромной постройкой, обитаемой лишь месяц в году, когда во время сбора урожая здесь поселялись батраки с мулами и другим скотом. Над сорванными с петель тяжелыми воротами танцевал каменный гепард, хотя его лапы и были перебиты ударом булыжника. Охраняемый тремя эвкалиптами, глубокий колодец безмолвно предлагал разнообразные услуги: в зависимости от обстоятельств он мог служить бассейном для купанья, водопоем, темницей и кладбищем. Он утолял жажду, распространял тиф, скрывал похищенных, принимал трупы и хранил их в себе до тех пор, пока они не превращались в отполированные безвестные скелеты.

Все вышли из карет: князь, ободренный скорым прибытием в дорогую его сердцу Доннафугату, княгиня, которой спокойствие мужа помогало справляться с раздражением и переносить тяготы пути с равнодушным спокойствием, измученные девушки, младшие дети, полные впечатлений и возбужденные, несмотря на жару.