Синельников и холодильник - Лях Андрей Георгиевич

– Ага. Ага. Тогда откройте еще одну тайну – какими путями прознали про наше скромное заведение?

– Тайна простая – рассказал Игорь Герасимов из Фармакомитета.

Тут глаза-щелочки вдруг приоткрылись, как говорится, до пределов, отпущенных природой, и Александр Сахно взглянул на меня в упор так, что мне померещилось, будто воскрес Афраний. Удивление было нарочито-наигранное, но по сути вполне ясное – этот лисий нос мне не удалось провести, хотя и врал я вдохновенно, и вещи называл вполне реальные, и все же хитрец раскусил обман, зачем-то дав мне это понять.

Плох тот следователь, который смутится, когда его поймали на вранье. Впрочем, Сахно меня за руку не схватил, легенда у меня железная, и никаким мистическим прозрениям я поддаваться не собирался, а посему сделал невинные глаза и тоже уставился на него с максимальным дружелюбием. Он тут же этот маневр оценил, встал и предложил незамедлительно ознакомиться с их хозяйством, все так же приветливо добавив:

– Да оставьте куртку здесь, в цеху страшная духотища.

Я последовал совету и зашагал вслед за своим не в меру проницательным собеседником – уже первые две минуты разговора меня изрядно утомили и довели до предчувствия головной боли. Завернув за угол последнего пенала, я поздравил себя с правильной догадкой – окошко с частым переплетом и мелкими стеклами, по диагонали заросшими ржавой грязью, открывало следующий лоскут заводской территории, в самом деле выглядывая прямо в соседний цех – там тоже были сложены какие-то коробки и в распахнутых воротах разворачивался автопогрузчик с надписью «Комацу» на желтом заду.

Мы спустились по крутой лестнице, сваренной из профнастила с полусъеденной подметками чечевичной «елочкой», и почти уже вошли в стандартную гипсокартонную клетушку, как мой провожатый заметил проходившего невдалеке работягу в страшенного вида комбинезоне. Спешно покинув меня, он о чем-то заговорил с этим парнем – немилосердно гудела и дребезжала вентиляция, и я разобрал только одно слово – «уехал» – и небрежную отмашку пролетарской руки. Сахно вернулся и со всплеском умоляюще сложил руки на груди.

– Уж ради бога, еще одну минуту, ну такой сегодня день, – и умчался почти бегом.

Появившись действительно очень скоро, он усадил меня в тесной скважине со стенами, сложенными из видавших виды потенциостатов, и поставил на стол нечто, чрезвычайно похожее на видеоплейер эпохи незабвенного ВМ-12, а рядом водрузил кофр, набитый какими-то крохотными пузырьками.

– Это лекарства, – ответил Сахно на мой безмолвный вопрос, – точнее сказать, лекарственные образцы. Все предметы на свете обладают информационным полем, в том числе и лечебные препараты. Значит, давайте повторю, потому что здесь обычно бывает путаница. Не энергетическим полем, не биополем, а именно информационным. Это, что называется, медицинский факт. Мы вставляем образец вот в это гнездо, и прибор переносит параметры информационного поля сюда…

Тут он выдвинул из своего аппарата нечто наподобие дисковода, и вынул, и покрутил перед моим носом какой-то миниатюрной электронной фитюлькой.

– Это, вобщем-то, флэшка. Мы называем ее сэмпл-чип. Не очень правильно, но мы уж так привыкли. Собственно, считывание информационного поля и переписывание на такой вот сэмпл-чип и есть наше ноу-хау. Дальше уже все стандартно. Чип вставляется в прибор, и тот генерирует поле… всевозможные частотные модуляции и прочее. Существует – я вам покажу – целый набор переходников и насадок, чтобы подвести поле и к отдельному органу, и к части органа, и ко всему организму, и… вообще, как угодно.

– И каков результат?

– Результат потрясающий. Представьте себе, воздействие информационного поля препарата оказалось намного, в разы, эффективнее действия самих препаратов, действия, что называется, вживую. Тут есть еще много неясного, и проблемы, и всякие шероховатости, но смотрите. Исчезает необходимость в лекформах – никакого тебе крахмала, наполнителей, полное отсутствие производственного цикла. Это раз. Дозировка необычайной точности – это вам не пол-таблетки. Доставка точно к месту воздействия – метаболиты по кровотоку – где надо, где не надо – не летают. Совершенно уникальное свойство – резистентности к нашей установке не возникает – кстати, о Фармакомитете, мы во много раз продлеваем жизнь препаратов. Дальше, один такой прибор – это целая аптека, свыше десяти тысяч наименований, с минимальным расходом. Сами понимаете, что это значит для какой-нибудь районной больницы. Еще – токсичность. Вы лучше меня знаете – одна часть молекулы лечит, вторая в это время калечит. Мы от этого избавились, никакого периода полувыведения, биодоступности, вообще никакой фармакинетики. Короче, тут можно много рассказывать…

Я слушал, и мне становилось не по себе. Одно дело – подозревать и догадываться, другое – самому воочию убедиться в существовании этой дьявольской техники. Пришлось с деловым видом задавать разные дурацкие вопросы – про жесткий диск, про аккумуляторную подпитку и всякое такое, чтобы не молчать и избежать главной темы: а насколько эта механика дальнобойна и только ли лекарства в нее можно зарядить?

Покинув друидский замок чудес, я миновал стеклянную проходную с покореженным турникетом, железные ворота, на столбе которых росла у электромотора трогательная березка, и отбыл восвояси. Скудная московская природа грустно готовилась отдаться неприветливым объятиям ноября. На душе у меня было муторно, что-то неясное скребло и посасывало, словно у легендарного прокурора, прочитавшего доклад про несгораемые штаны господина Каммерера. Все увиденное мне очень и очень не понравилось, надо было решать, что же докладывать начальству, но вместо решимости и каких-то дельных соображений у меня в голове царила странная тоскливая растерянность.

Я брел, сунув руки в карманы старой куртки, присланной нам монгольскими товарищами, которые, судя по всему, полагали все мужское население России богатырями косой сажени в плечах и нуждающихся в монументальных одеяниях из толстенной бычьей шкуры. Впрочем, надо отдать должное – внутри этого кожаного шкафа было очень уютно до самой зимы и не жарко до самого лета. К тому же монгольский короб совершенно не поддавался натиску времени, что избавляло от необходимости ломать голову над сменой гардероба. По давней скверной привычке в минуты сомнений я принимался скручивать в продранном кармане лохмотья продранной же подкладки и одновременно мять внушительной толщины застроченный валик края куртки. Вероятно, так в раздумье перебирают четки. Но в этот раз ничего не получалось. Пальцы не находили знакомых, замученных бесконечным кручением косиц. В кармане творилось что-то непостижимое. Я остановился как вкопанный. Осторожно распустил «молнию» и задрал полу.

Держите меня одиннадцать мужиков. Многострадальная бахрома, жертва моих дурных замашек, была примерно наполовину аккуратно срезана. Это значило, что на сей раз наш искусник обошелся без дрели. Что же, я пришел в правильное место.

– Господи, – сказал я. – Не подумай, что я ропщу. Я ценю, спасибо тебе большое, но нельзя ли, чтобы мое везение выглядело как-то попроще, поуютнее, почеловечнее? Если нет, то нет, что ж, ладно, тебе виднее.

– Володя, – сказала Полина, – для этих батарей даже нечего и решетки заказывать, этих чугунных уродов надо просто менять. Поставим итальянские, у них гарантия двадцать лет, и надо спешить – через неделю затопят, и все станет намного сложней. Давай в среду выберемся на строительную выставку.

Я слабо застонал.

– Камера не проблема, камеру я тебе поставлю где угодно. Но куда твой кожан вешать? – сказал мне Гамлет. Есть на земле края, где Офелии, Джульетты и Дездемоны встречаются в количествах, превышающих всякое разумение. Там бывают даже Отелло, а уж про Генрихов и Ричардов и говорить нечего. Не знаю, почему Шекспир все еще не почетный гражданин города Еревана? Вероятно, потому что мало надежды на его приезд и восточный пир по такому случаю.