Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

А ученый попытался свернуть с опасной темы:

— Про мое вице-президентство речи не было?

— Что? Про ваше? A-а, не помню… Вероятно, не было. Нет, не помню.

— Ну и хорошо. Я пока что не в силах этот пост принять. Подустал немного. Надо отлежаться.

— Надо отлежаться… — механически повторил Разумовский, продолжая переживать за свое. — Отлежаться надо… А насчет Шлёцера не тревожьтесь: он останется в России до особых распоряжений Сената и не сможет вывезти копии манускриптов, где бы они ни находились.

— Что ж, хотя бы так…

Вместе с тем не дремал и Тауберт. Кой-кого подмазав, он нашел способ встретиться с фаворитом Орловым и вручил ему план дальнейших исторических изысканий Шлёцера, чтобы передать для ознакомления ее величеству. Цель была одна: снять с ученого подозрения в алчности и завоевать доверие государыни, сделать Августа Людвига ординарным профессором истории, для которого откроются двери всех российских архивов…

4

Эта неделя, проведенная Константиновым в имении Ломоносовых, помогла ему пробудить в Леночке некое взаимное чувство. Утром все встречались за завтраком, переодевались и шли купаться в Рудице. Вместе ловили бабочек сачком. Собирали грибы в лесу и однажды принесли домой маленького ежика. Он лакал молоко из блюдца и забавно фыркал. Девушки покатывались со смеху. Собранные грибы чистили и резали для супа, Алексей помогал, совершенно не чураясь «немужской» работы. Как-то перед ужином провели вечер немецкой поэзии и по очереди читали стихи «трех G» — Гюнтера, Галлера, Геллерта, а еще Бодмера и Клопштока. Леночка и Елизавета Андреевна спели несколько песен на немецком, чем сорвали бурные аплодисменты Михаила Васильевича, Алексея и Матрены.

Накануне возвращения Константинова в Петербург между ним и Леночкой состоялся важный разговор. Было это 6 июля, на закате солнца, под аккомпанемент квакающих лягушек, доносившийся с речки, и при яростных налетах местных комаров, жадных до крови, как вампиры. Девушка отмахивалась от них веером, а библиотекарь просто бил — у себя на шее и лбу. Романтизм явно разрушался.

— Может быть, еще погостите? — спрашивала она, глядя на бордовые от закатного солнца облака.

— Вы не возражаете? Я вам не наскучил? — интересовался библиотекарь.

— Нет, напротив, было интересно.

— Да, и мне понравилось. С удовольствием бы остался, да дела зовут. Был отпущен начальством только на неделю-с.

— Ну, так отпроситесь еще: мы в деревне будем до середины августа.

— Я попробую, но не обещаю. Есть и матерьяльная составляющая: коли не являюсь в присутствие, у меня удерживают из жалованья… Впрочем, счастье быть рядом с вами не оценишь никакими деньгами. Вы позволите написать вам письмо?

— Хорошо, пишите.

— Лучше по-французски, по-немецки или по-русски?

— Как желаете. Я отвечу по-русски — надо практиковаться в письменной речи на родном языке, да и папенька требует, чтобы говорили и писали дома по-русски.

— Ну, тогда и я напишу по-русски. Вероятно, стихами. Посмотрела на него с удивлением:

— О, да вы стихи пишете?

— Иногда, просто для себя, не для публикации. Публикую только переводы с немецкого.

— Так прочтите что-нибудь из своих.

— Не решаюсь, право. Никому еще до этого не читал-с.

— Я хочу быть первой.

— Вы заставили меня покраснеть.

— Не ребячьтесь, Алексей Алексеич! Что вы, как дитя? Я велю вам читать теперь же.

— Да не помню целиком наизусть.

— Прочитайте отрывок. Это все равно.

Константинов запыхтел, заморгал, замахал руками, отгоняя комаров, и, решившись, продекламировал:

Я говорить с тобой не смею, Лишь образ твой в душе лелею, Моя любовь, о Евридика! Сладкоголосому Орфею Уподобляюсь я, робея, И стих мой сладок, как музы’ка! Тебя пою, любовь мою, И благосклонной быть молю.

Замолчал и сидел, ссутулившись. Леночка похлопала сложенным веером по ладошке:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Браво, браво. Оченно чувствительные стихи. Мне понравились. Огорчает токмо один пассаж.

Молодой мужчина перепугался:

— Да? Который?

— То, что ваша любимая уподоблена Евридике. Ведь гречанка умерла до срока от укуса змеи. Эти аллюзии вызывают грустные предчувствия. Вдруг я тоже, выйдя за Орфея, отчего-то вскоре погибну?

Константинов взмолился:

— Я перепишу, не сердитесь!

— Я и не сержусь. — В доказательство чего вновь взяла его за руку — как тогда, в саду, возле отчего дома в Петербурге. — Я привыкла к вам за эту неделю… Буду, вероятно, скучать…

Он взглянул ей в глаза:

— Правда?

— Честно.

Переполненный радостью, личный библиотекарь императрицы страстно поцеловал ее кисть. А подняв лицо, получил с размаху по щеке веером. Отшатнувшись, в ужасе воскликнул:

— Вы обиделись?!

Ломоносова рассмеялась:

— Нет, комар. — И сняла убитое насекомое с середины веера.

Утирая кровь со щеки, Алексей Алексеевич ответил:

— Да, комар… да, конечно… спасибо… — и не смел сказать больше.

На другое утро уехал, а Матрена и Леночка долго обсуждали его: младшая допытывалась, поменяла ли старшая отношение к Константинову. Та смеялась преувеличенно громко и уклончиво отвечала: «Может быть…» Но когда кузина неожиданно задала вопрос:

— Нет, скажи, душенька моя, вот случись теперь, что тебе расскажут, будто он взял назад слово о женитьбе и к другой просватался, ты бы огорчилась?

Дочь профессора посерьезнела и задумалась. А потом правдиво проговорила:

— Вероятно бы, огорчилась…

— И-и, вот видишь! А почему?

— Ну, не знаю… Все же в Алексей Алексеиче больше хорошего, нежели дурного.

— Что же в нем дурного?

— Ты сама видишь: внешность нимало не авантажная. Да и скромный донельзя. Мямля, в обчем.

— Но зато учён да умён.

— Это правда. Рассуждал с папенькой о немецкой литературе на равных. — Замолчала и, как будто бы что-то вспомнив, вновь заулыбалась.

У Матрены вырвалось:

— Так пошла бы за него или нет?

Леночка смотрела на нее молча, чуть раскачиваясь на стуле. Наконец, произнесла:

— Окончательно пока не решила…

5

Время проводили в Сарском селе тоже весело, с той лишь разницей, что забавы были иные: карты, маскарады, оперы и балеты, танцы и альковное баловство. О делах говорили мало. Лишь приезд Разумовского ненадолго отвлек императрицу от обычной праздности, но испортил настроение не слишком. После его отъезда государыня откровенно сказала Бецкому:

— Знаешь, Иван Иваныч, я переменила взгляд мой на Шлёцера. Мне тут передали план его работ. Оченно впечатляет! Настоящая революция в исторической науке. Надо сделать его профессором и попробовать удержать в России.

Секретарь заметил:

— Шлёцеру не ужиться с Ломоносовым. Ведь за Шлёцером стоит Тауберт — главный неприятель Михайло Василича.

— Чепуха. Коли прикажу — уживутся как миленькие.

— Ломоносову приказывать трудно… А когда вы подпишете указ о его вице-президентстве, он вообче почувствует силу…

— Так не подпишу.

Генерал-поручик вперился в нее с изумлением:

— То есть почему не подпишете?

— Ай, не знаю — расхотелось. — Отвела глаза. — Я решила: нам не нужен пост вице-президента. Должен быть директор-распорядитель при президенте. Им я сделаю Володю Орлова, как вернется с учебы из-за границы.

— Только потому, что он младший брат вашего любимца?! — вспыхнул Бецкий. — Господи, когда это кончится в России?! Разумовский — младший брат одного фаворита, этот же — другого…

Рассердившись, Екатерина сказала зло:

— Забываетесь, сударь. Переходите рамки допустимого. — Дернула плечом. — Вы ведь тоже оказались у трона, потому что нечужой государыне человек…