Современная австралийская новелла - Дональд Стюарт

— Скотоводческая страна, — прошептал он, — хорошо я придумал: прошагать тридцать миль до Варравагине! Один удар таких рожек, и поминай как звали.

Бык зашел за правый борт грузовика, Тэрри высунулся из кабины и смотрел, как тяжело колыхался зад удалявшегося великана… зловещие заостренные рога еще долго маячили на дороге.

— Он-то скоро уйдет, а я что буду делать? — Тэрри беспокойно заерзал на сиденье. — До Варравагине тридцать миль, кто знает, сколько быков встретится по дороге? Раз у меня две ноги, а не четыре, лучше, наверное, дождаться какой-нибудь машины.

В полдень бык еще пасся в четверти мили от грузовика, и Тэрри не знал, куда себя деть от беспокойства. В кузове был бачок с водой, достаточно консервов, галет, сыра и табака, но что толку сидеть, как курица на насесте, в сломанном грузовике за тридцать миль от человеческого жилья?

К вечеру он отважился отойти от грузовика ярдов на пятьдесят и поспешно вернулся назад. С земли мир казался чересчур огромным, бездушным и угнетающе безразличным к любому двуногому существу, ко всему живому. Тэрри смотрел на быка, щипавшего траву, на заходящее солнце и курил папиросу за папиросой, пока не свело рот, потом поужинал холодным консервированным мясом с галетами, выпил воды и увидел, что солнце уже зашло, а западный край неба грозно почернел. Горизонт обложило тучами, но Тэрри знал, что о дожде нечего беспокоиться. «Дождь идет, когда никто не ждет», — говорили в этих краях; если черные тучи на западе предвещают дождь, значит, по местным приметам, дождя не будет. Тэрри кое-как улегся на сиденье, и, когда ночь внезапно сменила день, до него донесся хриплый грозный рев быка. Тэрри вздрогнул. На этой огромной равнине пеший человек — козявка, муравей в чащобе травы, а бык — гора, что стоит горе сокрушить муравья! Тэрри снова сел, достал табак, бумагу, закурил и приободрился. Чего мне бояться, уговаривал он сам себя. Здесь никто не ходит пешком, здесь ездят на машинах, на грузовиках, на лошадях, летают на самолетах… так что надо сидеть спокойно и никуда не ходить! Сидеть спокойно и ждать, пока по дороге проедет грузовик, вот и все. За ближайшие сутки-другие два-три грузовика наверняка проедут.

Еще час Тэрри любовался звездами и слушал, как постанывает грузовик в холодных руках ночи, и вдруг вскочил: во рту горело от омерзительного привкуса говядины с водой. Тело покрылось холодной испариной, и, хотя Тэрри рассмеялся, когда страх отпустил его так же быстро, как нагрянул, он не сразу пришел в себя.

— Так дело не пойдет, — громко сказал Тэрри, и в темноте кабины его голос дребезжал, как сорванная струна, — подумаешь, лопнул один цилиндр, нечего раскисать из-за такой ерунды. Конечно, хорошо бы прямо сейчас, в эту минуту, увидеть фары какого-нибудь грузовика.

Тэрри ненадолго засыпал, потом ни с того ни с сего просыпался и, чертыхнувшись, снова засыпал, а среди ночи совсем проснулся… шел дождь, потоки воды яростно хлестали землю, с устрашающим грохотом барабанили по крыше кабины. Тэрри включил фары: по дороге медленно катился поток жидкой грязи, на обочинах, рядом с травой, пузырилась желтая пена, свет фар упирался в сплошную полосатую стену дождя. Тэрри не сводил глаз с дороги, он видел, что вода медленно прибывала, и знал, что твердая корка на равнине уже набухла. Он понимал, что к утру земля совсем раскиснет, и, когда додумал эту мысль до конца, застонал. Под тяжестью двадцати восьми тонн руды грузовик начнет оседать, он увязнет в красной жиже по самые дифферы, по самые оси, и над месивом, жидкой грязи будет торчать только невысокий кузов. В полном безветрии дождь лил не переставая, и где-то глубоко в мозгу у Тэрри зашевелилась дурацкая мысль: а как бык, как скот? Он засмеялся и подумал, что животные прозорливее людей, у них, наверное, хватило ума подняться на холмы, не дожидаясь, пока начнется этот идиотский дождь. Тэрри выключил фары, он сидел, вслушивался в грохот ливня и не мог унять дрожь; наконец откуда-то издалека донеслось ленивое ворчание грома, неярко вспыхнула молния. Значит, непогоде скоро конец, подумал он с облегчением. Стихнет гром, перестанут сверкать молнии, тогда и дождь остановится. Тэрри сидел, ждал.

Всю ночь он сидел и ждал конца дождя, а когда забрезжил рассвет, выглянул из кабины, посмотрел на размокшую землю и увидел, что дождь как шел, так и идет.

Под тяжестью груза колеса машины уже начали зарываться в грязь, и к середине дня, когда задул холодный ветер и дождь начал стихать, Тэрри понял, что застрял: он знал, что не сможет тронуться с места, пока земля не высохнет. Голодный, продрогший, он с тоской забился в угол кабины и представил себе, как будет сгружать руду, а потом откапывать грузовик. Пока дорога снова не станет проезжей, в этих местах не появится ни один грузовик, ни одна машина. Он застрял, и грузовик застрял… и каждый месяц будет подходить очередной срок платежа.

Как только появились первые голубые просветы, Тэрри заставил себя встать. Нужно поесть, хоть галеты с сардинами, или мясо, или еще чего-нибудь.

Только бы распогодилось!

Пока Тэрри рылся в сумке с продуктами, пытаясь спасти несколько подмокших пачек распухших галет, он понял, что еды ему хватит, нет, с голоду он не помрет, дожидаясь, пока подоспеет помощь. А вот курево скоро выйдет. После сильных дождей по такой дороге недели две не проедет ни одна машина.

В конце концов Тэрри отказался от спасения галет и решил впредь собирать окурки — лучше окурки, чем совсем без табака. Взбираясь в перекошенную кабину с покатым полом, он проклинал всю скотину, всех быков и все дороги на свете.

© D. Stuart, 1973

Такой же человек

Изможденный старик, спутанные волосы, седая щетина бороды. Кожа да кости, а кости, как спички, грязная рубашка кое-как заправлена в грязные брюки. Обтрепанные концы брюк едва доходят до середины костлявой голени, лодыжки, кажется, вот-вот переломятся, широкие мозолистые ступни вывернуты наружу. Из рукавов рубашки торчат тонкие красивые руки с небольшими ладошками и длинными пальцами. Круглое, без выражения лицо, ноздри приплюснутого носа, будто шалаш для защиты от солнца и пыли, темные блестящие глаза спрятаны под нависшими бровями. Желтоватые белки глаз затуманены вереницей лет. Широкий, четко очерченный рот с квадратными белыми зубами в розовых распухших деснах. Прокуренная кострами кожа цвета сухого чайного листа покрыта тонким слоем пыли и застарелого пота. За ухом из-под свалявшейся пряди волос выглядывает серовато-зеленый катышек пережеванного табака, смешанного с золой. Изможденный босой старик со спутанными волосами — огородное пугало — стоит перед входом в мою палатку и ждет. Старик Каркоолиоо, старик Чарли.

— Что скажешь, Чарли, как дела?

— Здравствуй, молодой брат.

— Будь по-твоему, начнем по всем правилам, если тебе так нравится. Здравствуй!

— Здравствуй! Это хорошо сначала говорить «здравствуй!». Это хорошо, молодой брат…

Чернокожий старик не решается сказать, что ему надо — табаку, муки, а может быть, спичек или «чайных листочков совсем немного». Загрубелый большой палец ноги проводит в пыли линию, подернутые влагой глаза оглядывают палатку, гребень холмов за лагерем, гору пустой породы у шахты, а в мозгу позади глаз идет напряженная работа: поиски нужных слов.

— Мы все, черные братья, мы как раз подумали… Да, как раз подумали…

Долгая пауза, прямой неотступный взгляд из-под нависших бровей. Ни тени приниженности, угодливости, только мольба о понимании.

Я кивнул.

— Прекрасно, Чарли, очень хорошо.

Взгляд Чарли расстался с дальними холмами, скользнул по изрытой крабами роще чахлых, приземистых эвкалиптов, задержался на пустой тоскливой равнине, бесприютно раскинувшейся под одноцветным небом, и вернулся к повседневности: к очагу, покосившейся кузнице, к бакам с водой, куче искривленных, кое-как нарубленных веток.

— Мы так подумали. У нас, у черных братьев, есть одна старая женщина, совсем, совсем старая. Раньше, давно раньше, у нее был дурной глаз, у этой старой женщины.

Пауза.

— Как ее зовут, эту женщину?

— Ее зовут… белые братья зовут ее Полли, по мы… мы зовем эту женщину по-правильному: Джамбоогахдее. Так что эта Полли, эта старая женщина, она Джамбоогахдее.

Я немного подождал, но Чарли молчал.

— Будь по-твоему, Чарли, но ты все-таки скажи, что случилось с Полли, с этой совсем старой женщиной?

— Сейчас скажу, молодой брат. Сначала я скажу про Полли. Ее мужчина, ему давно конец. Он был оттуда, с севера, далеко. Там пустыня. Он был хороший. А Полли, она из племени ниангамада, она родилась не здесь, нет, она родилась в Вакукарликарли. Трое ребят у нее было, двое мужчин, одна женщина. Двое мужчин, Тоби и Кикер, они далеко, там, в Моолиеме. Они никогда не смотрели как нужно за старой матерью, никогда, эти двое мужчин. Плохие люди, обманщики, совсем плохие, старая мать не нужна, совсем не нужна. А дочь, Тжоорахндее, она далеко, в Рой-Хилле, там где-то. Сколько времени ничего не слыхали про дочь. А ты знаешь этого мужчину Билли? Не того старого Билли, нет, не того. Большого Билли, вот кого. Выходит, наша старая Джамбоогахдее, она ему, выходит, тетка. Теперь ты знаешь, кто эта старая женщина?