Кащей и Ягда, или небесные яблоки - Марина Вишневецкая

— Зачем ты меня родила уродом? Зачем родила и бросила? Они меня гладят по голове, а сами боятся, что у них от этого бородавки вылезут! А ты бы меня иначе, ты бы ласково гладила, да? — И опять ухом землю послушал. — Плохо мне, мама. Мамочка, они все меня обижают! Наведи на них порчу из-под земли! На Ладу, на Мамушку и на Ягоду тоже! Пусть она… пусть она…

Не успел Жар придумать для сестры наказания, — потому что всем телом своим звериным вдруг страх ощутил. Вскочил он с земли, оглянулся и обмер — из ближайших кустов смотрела в него пара глаз, как железные наконечники, острых. Вскрикнул змеёныш и побежал. Хотел в Селище ринуться. А только волк — и до чего же огромный, с белым густым загривком, — в три прыжка отрезал ему путь домой. На тропе сел, ощерился, клыками острыми лязгнул.

Что было делать Жару? Облился он потом и на нетвердых ногах в лес побежал.

6

Долго бежал змеёныш по лесу. Всё страшнее, всё гуще делался лес. А если и видел он между деревьями слабый просвет и к просвету сворачивал, тут как тут серый волк перед ним вырастал и рычал, и снова гнал его в самую чащу.

Вот и новый просвет — между громадными черными елями. Уже без надежды кинулся к нему Жар… Осмотрелся — нет волка. И обрадовался, на светлое побежал. Вот и синее небо над головой.

А только небо хотя и светлело, земля под ногами все жиже, все неуверенней делалась. Пробежал по ней Жар еще немного, глядит, одни кочки вокруг. Да это ведь топь. Велесова, должно быть! И вот уже ногу стало страшно поставить — только ряска да пузыри кругом.

Замер Жар, скосил глаза к небу:

— Мама княгиня, папа князь, кто-нибудь! Заберите меня отсюдова!

И услышал вдруг:

— До чего же он видный!

— Красавец!

— Богоподобный!

Вниз глаза опустил, — а вся топь существами неведомыми покрыта, как пузырями раздутыми. Один пузырь на тритона похож, другой на жабу, третий на ящерку… И все радуются ему, все лепечут:

— Долгожданный!

— Сам пришел!

— По папе истосковался!

— А-а-а! — закричал от ужаса Жар, пошатнулся.

А зеленая нечисть чуть не в ладоши бьет:

— Кричи, кричи, маленький!

— От радости как не кричать?

Не удержался Жар на ногах, с кочки в самую жижу сверзился. Облепила его вязкая топь, стала с чавканьем вниз утягивать. Как ни бился, как ни барахтался в ней змеёныш — всё, померк над ним белый свет.

Не знал Жар, не помнил, надолго ли памяти он лишился. А только открыл глаза, видит: он уже под землей, в озере теплом лежит, а вокруг та же нечисть суетится, старается, кто рубаху ему отмывает от тины, кто его самого водой поливает. И все как один говорят ему: «богоподобный», а иные и «богоравный».

А потом вдруг притихла нечисть. Тяжелая поступь послышалась. Оглянулся змеёныш и вскрикнул — такое громадное, волосатое, хромоногое существо к нему близилось, только Велесом и можно было его назвать. Хотел Жар подальше отплыть, а Велес ему:

— Ну, здравствуй, сынок, — и руки свои волосатые тянет.

И дотянулся-таки, выхватил из воды, лапами шерстяными обтер и понес по длинному каменному коридору. И пока нес, как грудного младенца, по голове его гладил, в лоб целовал, к сердцу притискивал, и говорил, без умолку говорил про то, что конец их разлуке пришел, и ведь что удивительно: сам к нему в гости сыночек пожаловал, вот и свиделись наконец! И в тронную залу его торжественно внес. И усадил на маленький каменный трон. А сам рядом, на огромный уселся.

— Разве мой отец — ты? — от волнения пламенем Жар дыхнул. — Поклянись Перуном!

— Я? Перуном? — осклабился Велес. — Ах-ха-ха! А Велесом можно?

И нечисть подземная из щелей свесилась тысячемордо и подхихикивать стала. Заметалось под гулкими сводами эхо. Топнул Велес своей левой, кабаньей ногой:

— Цыть, позорные! — и змеёнышу подмигнул: — Клянусь Велесом!

Поерзал на каменном троне Жар и не сразу спросил:

— Что же это выходит? Выходит, я — тоже немного бог?

— Немного! Но и немало! — так Велес ему сказал и трон ближе к себе пододвинул.

— А богом быть для чего? — и с тоской огляделся змеёныш, и в сумерках, в сырости, в бесконечности подземелья себя ощутив, вдруг заныл: — Чтобы вечно жить здесь?! Я домой хочу!

— Не спеши, погости у отца!

— А обратно ты меня точно отпустишь?

— Отпущу!

— Поклянись Перуном!

Тут уж Велес обиделся, подскочил, хромоного забегал:

— Да отчего же Перуном? Что вам хорошего сделал этот злодей? Мне-то, сынок, ты можешь честно сказать! Ведь он — злой?

Помолчал Жар:

— Ну да, злой! Его все боятся!

— А я… Я был добрым, добрейшим! Я позволял людям всё! Грех не грех, если Велес твой бог!

— Грех не грех, — Жар зачарованно повторил.

— Запомни, малыш! Когда станешь князем…

— Князем? Я? Нет! Ягода мне не даст!

А Велес уже откуда-то выхватил небольшой оберег из железа и на шею змеёнышу стал его одевать. Только широкая, крепкая была у змеёныша шея, тесно стало ему в чужом обереге. Хотел он сорвать… А Велес руки его поймал:

— Нет уж терпи! Хочешь княжить — терпи! Это — матери твоей оберег, Лиски, княгини! Она мне сама его в память о нашей встрече дала! — и к носу глаза почему-то скосил. — Скажешь так: спускался под землю, там встретил мать. Оберег получил от нее!

И увидев, как потрясен всем услышанным Жар, подмигнул ему и в ладоши три раза хлопнул.

Услышала нечисть эти хлопки и тут же с деревянными чашами повалила, угощение на согнутых спинах понесла. В одной чаше змеи клубились, в другой — раки и крабы клешнями дрались, в третьей — земляные черви сплетались и расплетались. И чаш этих было бессчетно. Облизнулся Жар двойным языком, ведь всё это были его любимые кушанья. И Велес их тоже стал жадно за обе щеки уплетать. Тут уж Жар поверил бесповоротно: не Родовит — Велес ему отец.

Беглец и пленник

1

Нельзя человеку без дела. И если семь лет от роду человеку, ему тоже без дела никак нельзя. А почему, это и детям известно: ночью к ленивому волк Коловул придет, может просто за бок укусить, а может и в лес унести.

Щука Мамушке помогала горох лущить. А только увидела со двора, что Ягда по Селищу с Кащеем идет, не выдержала и бросилась следом. И Утя, он тоже матери помогал: Яся тяжелые жернова вращала, а он в них зерно подсыпал, — но увидел через плетень, что Ягда и мальчик из степняков по Селищу рядом бредут, что руки у мальчика лопухом и еще тряпицами перевязаны, — разгорелись у Ути глаза, бросил он матери помогать и через плетень перемахнул.