Гиацинтовые острова - Феликс Кривин

Невыносимость такого положения первыми почувствовали рыбы. Они сняли панцири и стали запросто общаться друг с другом. Конечно, иногда им приходилось за это расплачиваться, потому что Трилобиты не дремали, но что могли сделать Трилобиты, замкнутые каждый в своем царстве, скованные своими царствами, — против свободного и ничем не скованного общества рыб?

Эра Новой Жизни у всех на глазах становилась эрой Древней Жизни, и эта эра подходила к концу. Наступило время мезозоя — эры Средней Жизни (которую тогда называли эрой Новой Жизни). Это понимали и брюхоногие, и головоногие, и только Трилобиты этого не понимали. Не понимали — и держались за свою, ставшую Древней, эру. И так и вымерли, держась за нее.

Вымерли Трилобиты, в свое время покорившие Мировой океан, вымерли, не сумев отличить палеозоя от мезозоя. Потому что даже те, кто превосходно ориентируется в пространстве, не всегда умеют ориентироваться во времени.

Как старик Белемнит передал свой дом по наследству

Старик Белемнит,[9] отец Кальмара, а также двоюродный дед Осьминога и Каракатицы, жил своим домом, как жили в то время головоногие, то есть те, кто стоял головой на ногах. (Что нужно головоногим? Иметь свою голову и крепко стоять на ногах. Своей головой на своих ногах. Вот что нужно головоногим. Пускай рыбы считают, что в ногах правды нет. А морские звезды считают, что в головах правды нет. И все же правда в том, чтобы стоять своей головой на своих ногах, — так считают головоногие.)

Старик Белемнит крепко стоял головой на ногах и, конечно, жил своим домом. Своей раковиной, как жили в те времена да и сейчас еще иногда живут. Но старик Белемнит не живет. Он давно уже не живет — ни своим, ни чужим домом.

Как это случилось?

Старик Белемнит жил своим домом, он жил только своим домом и больше ничем не жил. И когда кто-нибудь из бездомных (не из тех, конечно, кто стоял головой на ногах) просился: «Старик, пусти переночевать!» — Белемнит поворачивал к нему дом задней стеной — той стеной, что подальше от входа.

И так ему приходилось крутиться, потому что со всех сторон были бездомные и приходилось думать, что будет с его домом, когда придет ему пора вымирать, и что будет, когда начнут отнимать дома в пользу бездомных.

Он так много думал, что у него даже пропал аппетит. (У головоногих пищевод проходит через мозг, поэтому им нельзя много думать. От всех этих мыслей начинает сжимать пищевод и становится трудно глотать — того и гляди подавишься.)

— Да подавись ты своим домом! — говорили бездомные Белемниту.

И старик Белемнит подумал: это мысль.

Не подавиться, конечно, а проглотить. Проглотить, чтобы никому при жизни его не отдать и никому после смерти его не оставить. Чтобы знать, что даже через миллионы лет ни один бездомный не воспользуется твоим домом. Ради этого стоит проглотить дом.

Но проглотить дом — значит им подавиться. Бездомные оказались правы, как обычно бывают правы бездомные.

Старик Белемнит вымер не сразу, он долго мучился. Миллионы и миллионы лет. И как не мучиться, когда проглотишь свой дом? Такой большой, такой красивый, такой великолепный дом?

И еще долго-долго старик Белемнит плавал с домом внутри, выдавая себя за бездомного. И просился переночевать, и ругался, когда к нему поворачивали дом задней стеной, — чтобы никто не заподозрил, что он плавает с собственным домом. Впрочем, старик Белемнит теперь сам стал домом для своего дома — и крышей, и полом, и четырьмя стенами. И когда он открывал рот, то старался закрыть глаза, чтобы не было сквозняка, как это бывает, когда открываешь окна и двери.

Сыну его Кальмару дом достался уже в виде скелета, и так он теперь переходит из рода в род. Поэтому кальмары не живут в домах, как их головоногие родичи наутилусы: ведь они уже имеют по одному дому. А иметь два дома — это слишком, даже для потомков старика Белемнита, знаменитого Белемнита, проглотившего собственный дом.

Что было слышно на земле в древние времена

До появления рыб на земле ничего плохого не было слышно.

Не потому, что рыбы были источником зла. Не потому, что они распространяли дурные известия. А потому, что до появления рыб ни у кого на земле не было органа слуха.

Орган слуха впервые появился у рыб, он развился у них за счет органа равновесия.

Быть может, поэтому самые уравновешенные — это те, которые вообще ничего не слышат.[10]

Время, время

Время течет, как река, и даже быстрей, потому что реки иногда текут медленно. Но они текут, и сегодняшние реки не те, что были вчера. Кажется, только вчера — вспомните девонский период — они текли так спокойно, что Рогозуб мог ни о чем не беспокоиться. И он полеживал у себя в воде, иногда выставляя наружу нос, чтоб определить, какая там, наверху, атмосфера, потому что уже тогда Рогозуб был двоякодышащий.

Атмосфера была, как в девоне: можно сказать, нормальная и наверху и внизу; и наверху и внизу не было никого крупней и страшней Рогозуба. Но на всякий случай он все же время от времени высовывал нос из воды.

Ему казалось, что время течет, как река. Как медленная, насквозь проросшая, словно пришитая ко дну водорослями река — привычное обиталище Рогозуба. Но время текло быстрее. Вспомните: только что был девонский — и вот уже каменноугольный период. Не успели оглянуться — триасовый, юрский, меловой… Столько воды утекло, а что переменилось?

Многое переменилось, но Рогозуб не замечает перемен, хотя регулярно проверяет состояние атмосферы. Ему кажется, что он все еще в милом своем девоне, когда не было никого крупнее ни на земле, ни в воде.

Поэтому он так часто попадается в сеть. Он не торопится сопротивляться и не торопится убегать, он вообще не торопится, он живет, как в девоне, когда впереди еще столько времени, что некуда торопиться. Он живет и в реке, и в пруду, и в аквариуме, и спокойные воды аквариума напоминают ему спокойные воды его реки. И он высовывается из аквариума, чтобы определить, какая там, наверху, атмосфера, и с удовольствием отмечает, что ничего не переменилось.

Ничего не переменилось. Медленно текут воды, в которых живет Рогозуб. Медленно течет время, в котором живет Рогозуб. И медленно, медленно живет Рогозуб. Так жили только в девоне…

Открытие земли

Давным-давно, очень давно случилось на земле большое несчастье. Сейчас-то уже известно, что это было не несчастье, а скорее наоборот.

Так вот, когда в те давние времена на земле пересохли пруды и озера, это считалось большим несчастьем. Хозяевами земли в те давние времена были рыбы, и для них это был настоящий сухопутный потоп. Но, как это бывает при всех потопах, обязательно сыщется кто-нибудь, кто построит ковчег или просто выскажет дельное предложение. На этот случай у рыб сыскалась Кистеперая рыба.

— Рыбы! — сказала эта Кистеперая. — До сих пор мы жили, как рыбы, в воде и плавали, как плавают рыбы. Но воду затопила суша, и нам негде плавать и нечем дышать. Не станем же мы на суше дышать жабрами.

— Короче, — сказали рыбы. — Наш регламент уже кончается.

— Пусть будет короче. Раз у нас нет возможности плавать, я предлагаю: не плавать.

— Может, ты знаешь другое средство передвижения?

— Я предлагаю прыгать.

— Прыгать? — Рыбы захлебнулись, снизив и без того низкий уровень воды.

— Это первое. И второе. Раз у нас нет возможности дышать жабрами, я предлагаю: дышать не жабрами.

Дышать не жабрами! И такое предложить рыбе!

— Лучше совсем не дышать, — сказали некоторые и перестали дышать.

— Что вы делаете? — тормошила их Кистеперка. — Ведь так вы перестанете дышать навсегда, а я предлагаю только временно. Допрыгаем до воды, а там — дышите чем хотите… Ведь должна же быть где-то вода…

Эти слова вселили надежду, и другие рыбы (тоже из кистеперых) сказали:

— Веди нас, Кистеперка! А уж мы попрыгаем, как-то подышим.

И они попрыгали, широко раскрывая рты и глотая воздух, как глотает рыба на суше. Сначала было трудно глотать, но потом приспособились. Даже стали переговариваться (это очень удобно, когда раскрываешь рот):

— И ничего нет сложного — прыгать. Оттолкнулся и — шлеп!

— Главное, чтоб невысоко, а то плавникам больно. У них уже были самые настоящие ноги, но они по привычке называли их плавниками.

Земля была огромной пустыней, и по этой пустыне прыгало рыбье племя в поисках обетованной воды. Ведь должна же она где-то быть — вода обетованная…

И она была.

Правда, когда рыбы до нее добрались, они уже с трудом узнавали друг друга: в них почти ничего не осталось от прежних рыб — так на них повлияло долгое путешествие. Но цель была достигнута, и они прыгнули в воду, с удовольствием вздохнув ее пересохшими жабрами.