Вашингтон, округ Колумбия - Гор Видал

— В такую-то жару? Заходи и вытряхивайся из своих одежонок, ты запарилась. — Он поцеловал ее. Она ответила поцелуем, прикусив его нижнюю губу своими маленькими острыми зубками. Клей замычал от боли. Долли Перрин где-то вычитала, что такой поцелуй означает Страсть. Клей безуспешно пытался разуверить ее в этом, когда она приходила к нему, обычно перед свиданием с Мэнсоном, ее женихом, у которого была проколота барабанная перепонка и работал он в Казначействе. Она собиралась за Мэнсона замуж, потому что он был добр, рассудителен, уравновешен, но никак не могла насытиться Клеем, который каким-то образом затащил ее к себе в постель в первую неделю ее службы у сенатора. Сначала она пыталась разводить сантименты, но Клей и слышать ни о чем не хотел. Он прямо заявил ей, что она взрослая девчонка и сделала то, что сделала, потому что хотела этого, а вовсе не потому, что он совратил ее с пути истинного хитростью и посулами.

— Все это пустяки. Одна забава.

— А любовь? — шептала она сквозь путаницу волос, за которыми не видно было ее лица. Он ответил крепким ругательством, и она всплакнула; но он был хорошим юристом и ничего не выставлял в ложном свете. Он полагал, что каждая сторона должна полностью сознавать, на что идет. Он не любил лгать, не выносил сцен и презирал несдержанность чувств. Он любил сдержанность чувств и удовольствие. Долли Перрин доставляла удовольствие. Что касается чувств, он старался делать так, чтобы ее помыслы не слишком отдалялись от главной идеи — Мэнсона, его Казначейства и домика, который они собирались купить на Вермонт-авеню.

— Ну и беспорядок, — сказала она, оглядывая комнату глазами домашней хозяйки, какой она станет, как только истечет долгий срок помолвки и из куколки пятилетнего ухаживания они вместе с Мэнсоном выпорхнут в мир единой громадной домашней молью.

— Такой уж я, — сказал Клей, наливая виски в пыльный стакан. Сам он пил редко, но знал, что виски и Долли отлично сочетаются друг с другом. С каждым глотком она будет счастливее в любви. Разумеется, это была-таки любовь, хотя и не в том смысле, в каком она думала о великой Страсти: два ослепительной красоты лица в тридцатикратном увеличении на киноэкране, рвущиеся разделить друг с другом каждую мысль, каждую мечту, какую только способны вызвать к жизни человеческие мозги. Клей же ценил удовольствие, и только. Но для него был важен и сам факт завоевания. Он не мог насытиться победами над женщинами и, косвенным образом, над мужчинами, которые этих женщин любили. Всякий раз, обладая Долли, он побеждал вместе с ней и Мэнсона.

Клей наблюдал, как она раздевается — медленная процедура расстегивания множества пуговиц, крючков, «молний». Его всегда забавляла эта метаморфоза раздевающейся женщины. Одетая, она в броне и в маске, ноги удлинены за счет высоких каблуков, бедра и бюст обтянуты эластиком. То, что было высоким и стройным, обнажившись, вдруг укорачивалось, тяжелело, и сразу становилось ясно не только то, как она приземиста, но и как мощно сложена, ее не сломать, она вылеплена из земли. Мужчина рядом с женщиной — хрупкий, нервный инструмент, весь пламень и воздух, не чета земле и воде. Недовольная, что в комнате слишком светло и он, как всегда, не задернул шторы, Долли все же легла с ним в постель, и на какие-то полчаса эти четыре стихии слились воедино.

Выйдя из-под душа, Клей увидел, что Долли уже наполовину застегнулась на свои крючки и пуговицы — опять в броне. Довольно ухмыльнувшись, Клей откинул со лба ее буйные волосы и поцеловал ее округлый рот.

— Чемуулыбаешься? — Долли попятилась, подозрительно взглянула на него. — Что смешного?

Как большинство женщин, которых знал Клей, она опасалась юмора на том совершенно законном основании, что рано или поздно он обратится на нее самое. Глядя на ее озадаченное и недоверчивое лицо, Клей вдруг ощутил нежность — чувство, которое он в такие минуты редко испытывал. Он поцеловал ее спутанные, упрямо падающие на лицо волосы, из перекрученных глубин которых выпрыгивали заколки, как стрелы, выпущенные испуганными обитателями джунглей.

— Ничего смешного. Все очень серьезно. Мне надо одеться. А ты должна настроиться на встречу с Мэнсоном.

Он натянул на себя рубашку.

Долли влезла в туфли на шпильках и сказала:

— Не понимаю тебя, Клей.

— Я весь на виду. Меня и понимать нечего, — сказал он, завязывая галстук перед запыленным зеркалом.

Ожесточенно и безнадежно Долли терзала гребенкой свою прическу.

— Да нет. В конторе ты держишься свободно и раскованно, добиваешься своего, но когда я бываю у тебя…

— Добиваюсь расположения девочек? — Клей был резок. Он хотел доподлинно знать, как он выглядит в глазах других.

— Нет. Сенаторов, — сказала Долли, и челка сползла на глаз, отчего ее лицо приобрело вызывающе залихватское выражение.

Клей не позволил себе разозлиться.

— За это они мне и платят. Они дают объявление в газете: энергичный молодой адвокат, готовый переехать в Вашингтон и пленять сенаторов, скромная зарплата, широкие перспективы.

Он поправил белый двубортный вечерний пиджак, надеясь, что никто не заметит обтрепанных манжет сорочки.

— По-моему, тебе все же следовало бы вернуться на родину, так было бы лучше для всех.

Это была излюбленная тема Долли. Вашингтон — это Версаль, блестящий и развратный, превращающий простых хороших парней в пижонов или кое-что похуже.

Отчаявшись справиться с прической, она отложила зеркальце; волосы победили.

— А тогда почему не возвращаешься ты!

— А я у себя на родине. Ты забыл? Мы с Мэнсоном оба родились в Вашингтоне.

Долли горделиво выпрямилась.

Клей повернулся к ней и засмеялся. На лице Долли появилось выражение испуга.

— Ну, а над чем ты смеешься теперь?

— Так, просто подумал о чем-то. Ни над чем. — Он вспомнил историю, которую рассказал ему один из соседей-холостяков.

— Ты смеешься надо мной! — Она схватилась за голову, как будто ее предали.

— Ну что ты. Просто один из моих соседей рассказал мне смешную историю. Он англичанин.

— Что он тебе рассказал?

— Когда ему стукнуло двадцать один, его отец дал ему три совета. Во-первых, никогда не закусывать виски устрицами. Во-вторых, никогда не охотиться к югу от Темзы. В-третьих, никогда не любить женщину до захода солнца, потому что позже можешь встретить другую, получше.

— Ты мерзавец, — сказала она с чувством.

— Вот мне и показалось это смешным. Особенно совет не охотиться к югу от Темзы. Ума не приложу, что там не так, к югу от Темзы?

Но Долли уже выскочила за дверь.

Когда она пересекала улицу, он крикнул:

— До завтра!

Она не оглянулась.

— Доброй ночи! — Долли продолжала шагать по Коннектикут-авеню.

— Передай Мэнсону мои лучшие пожелания, — не удержался он. Она бросилась бежать на своих высоких каблуках, ныряя носом и оседая на корму подобно тяжелой шлюпке, пытающейся побороть течение

Когда Клея впервые пригласили в загородный клуб Чеви-Чейс, он был разочарован его простой деревянной верандой, глубоко отступавшей от красной линии окраинной улицы. Но, очутившись внутри, он сразу же почувствовал себя так, словно забрел в другое столетие; просторные комнаты, наводящие на мысль о несуетных радостях, высокие напольные часы, которые, казалось, никогда не отбивают время, и каждый шаг здесь подчинен ритуалу.

Сегодня он явился рано и вышел на газон; здесь, сидя под полосатыми зонтиками, пили и болтали теннисисты и игроки в гольф, доигравшие свои последние партии. Пора бы им уже разойтись, сурово подумал Клей; в остальном же окружающий пейзаж радовал глаз: справа, за деревьями, виднелись теннисные корты и плавательный бассейн, слева, среди мирных холмов, долин и рощ, фиолетовое на фоне синего вечернего неба, простиралось вдаль поле для гольфа, такое сочно-зеленое, как на картине восемнадцатого века с изображением английского парка. В самых темных уголках рощи метались светлячки.

— Чего только нет у богачей, не правда ли?

Клей обернулся и увидел полного низкорослого человека, который пел на приеме у Сэнфордов прошлым вечером. Клей пожал коротышке руку и засыпал его горячими приветствиями, памятуя, что это один из авторов «Вашингтон трибюн», к которому особенно благоволила Инид. Вот только как его звать?

— Зачем я здесь? Сам не знаю. Может, вы мне скажете? Что я здесь делаю?В этом месте, с этими людьми?

В ответ на брошенное вскользь Клеем замечание, что загородный клуб Чеви-Чейс — «место как место», нежданно хлынул целый поток слов.