Поэма тождества - Содом Капустин

Ты не участвовал в этом празднестве кишечников даже мысленно. Если бы ты оставил себе способность размышлять, то ты бы узнал в безтипной лягушке свою старую знакомую Тлальтекутли и, проанализировав симптомы, знаки и анамнез ее появления, экстраполировав сопутствующую ее визиту атмосферу, ауру и носящиеся в воздухе запахи, понял бы, что вслед за ней стоит ожидать и новых гостей.

Пированье неслось вскачь, будто выпущенное по недосмотру из глубин вод цунами, одинаково пожирающее по своему ходу как холмистые острова, так и одинокие горные кручи, сравнивая с водой все, с чем оно столкнется, или как разбуженный в неурочный час рой шершней изжаливает как посягнувшего на их запасы, так и случайно оказавшихся непоодаль. Зеки, чья кожа раскраснелась больше, чем обычно, как от своей крови, так и от кровей ближнего и дальнего соседей, бросали объедки вверх, вниз, по сторонам света и по краям тьмы. И, если бы твое зрение не было всецело направлено на оформляющуюся в твоем животе книгу, что должна безоговорочно и безосновательно убивать всякого, кто сможет внести ее тяжесть в свой дом, удел и жребий, ты бы не мог не заметить, что зависающие между атомами кислорода и серы недожеванные куски зековской снеди, стали подниматься, преобразуясь в оперенного змея, чей хвост кушал другой, гладко выбритый змей, образованный крошками, попавшими в щели между стронцием и селеном.

Два змея, то ли борясь, то ли играя, то ли вынуждая друг у друга причинение блаженства, свивались, развивались, обмениваясь крыльями и плешивыми частями тел и кожи. Их хвосты то проникали в пасть супротивника, то высовывались наружу, то вдруг вылезали из своих, чужих и иных анальных отверстий, чтобы в следующий миг появиться на своем или любом ином месте. Так дурачились Тлауискальпантекутли и Тескатлипока, выступая в роли сношающихся Уроборосов, пока не пришел в грохоте и падении Пахан хозобоза и не вышвырнул прочь надоедливые творения корпоративного разума.

– Накормил ли я вас?

Арестанты вразнобой закивали. Те, из макушек которых еще торчали снаряды, щепки и перья, принялись выковыривать их с помощью пинцетов, ланцетов и засыпать белым, красным и синим стрептоцидами.

– Напоил ли я вас?

Зеки стали подпрыгивать, бросать друг в друга волосяные и каучуковые мячи и кольца.

– Развеселил ли я вас?

Хозобозники, разгоряченные, алые, становились в воздухе на шпагаты, бегали по ним, пока не сваливались на тела своих сокамерников.

– А теперь – совокупляйтесь со мной, ибо я есть плоть ягодиц и членов ваших!

Пахан хозобоза развернулся и вышел в невидимые пространства и формирования, а заключенные начали всеобщую оргию, так бросается в бурлящий поток рысь, неся в клыках уставшего от крика и одиночества котенка из последнего выводка, так рушатся от подземных толчков построенные на песке и плавунах небоскрёбы, погребая под развалинами забытые на подоконниках горшки с геранями и цветущие фикусы. Каждый из зеков считал своим долгом, правом и уделением внимания вонзить свой возбужденный пенис в твою прямую кишку. Каждый из осужденных считал твоим везением, обязанностью и участием насадить свой анус на твой уд. Ты не считал минуты, часы и дни, пока продолжался этот бедлам. Никто из арестантов не стал доводить твой член до оргазма, никто из них не удосужился излить в тебя свое семя и эти два совпадения, наложившись и пересекшись одно с другим, не позволили твоему телу вобрать в себя новую жертву, силу и состояние.

Плавающие под кроватями светильники начали мигать, подавая сигнал, что пора начинать вечернюю медитацию и все, оставив в покое и тебя, и твои гениталии, попрыгали в койки. Давешний медбрат, привычно взяв тебя за руку, отвел тебя к подаренному тебе месту. «Содом Капустин» – гласила надпись на твоей кровати. И, если бы тебе это было интересно, то на месте справа ты мог бы прочесть «сосед справа», а на левой табличке переливалось радужными извивами слово «Золотарь».

Едва герольды на тюремных часах протрубили в свои гетеродины, альпийские рожки и терменвоксы полночь, время, ласковым и мягким ягуаром, свернулось у тебя в ногах, горизонты пространства, свершений и событий обступили тебя, приглашая заглянуть за них. Кванты поля, информации и эволюции распахнули перед тобой свои глубины, как поджидавшие в засаде эксгибиционисты раскрывают длиннополые плащи, вычленив из проходящих мимо толп подходящую невинную жертву, или проваливается промытая подземной рекой земля, унося в глубины и недра камни, плесень и золу. Тайны бытия, небытия и иллюзии скинули перед тобой свои покровы и остались обнаженные, не реагируя на холод, сквозняк и газы, выбрасываемые мириадами зековских ртов, носов, носок и подштанников. Любой другой на твоем месте не смог бы преодолеть искушения и очертя голову, периметр и магический круг ринулся бы постигать новые знания, сведения и истины. Но ты постиг эту ловушку в далёких прошлых жизнях, воплощениях и аватарах. Ты всем своим телом знал, что нет резона идти за истиной: она заведет в непролазные дебри, джунгли и чащобы; что нет оснований идти от истины: она нагонит тебя на любых тропках, склонах и пустынях; что нет причин стоять на месте: любое место пожрёт тебя. Твое тело изначально впитало, что истина обязана быть там, где находишься ты, и, раз уж ты стал таким, какой ты есть, то это шевеление вокруг тебя не находило ни в тебе, ни в твоём теле отзвука, сопричастности и приближения.

Ветер, поднявшийся от того, что кто-то тихо приоткрыл дверь в камеру, снёс роившихся вокруг тебя соблазнителей в их родины, пеналы и пенаты. Тихая и уверенная поступь, наступь и выступь выдавала арестанта, знающего себя лучше, чем большинство прочих зеков. Шаги стихли у кровати твоего соседа справа. Черное одеяло в алом пододеяльнике было скинуто единым неповторяющимся и неповторимым движением. Алая подушка в черной наволочке, на которой вольно, игриво и нескромно разметались, сливаясь с фоном, волосы твоего соседа справа, отправилась в далёкое космическое путешествие, чтобы пролетев парсеки, галактики и сингулярности вернуться с другой стороны, когда уже не будет никого, кто бы оценил ее функциональность и наградил бы эпитетами.

– Я пришел к тебе.

Голос Пахана хозобоза звучал на соседней с тобой койке, и половина его слов была предназначена для ушей твоего соседа справа, другая половина для твоих ушей, а оставшаяся часть выглядела как моление о ниспослании покоя и отдельной светлицы во тьме недоразумений.

– Я мог бы тебя привести к самому краю неизученной Вселенной.

Уд Пахана хозобоза, чья головка, трудами неизвестных резчиков по мясу, в спокойном состоянии выглядела как бутон лилии, а в возбужденном превращалась в разверстый зев Кецалькоатля, спокойно вошел в тело твоего соседа справа.

– Мы с тобой могли бы взойти на Куньлунь, чтобы познакомиться с седыми слоном, лунем и линем, воплощающих три источника и три составных части маразма, романтизма и метеоризма. Мы могли бы залезть на Меру, и представиться Шеше, Авеше и Ганеше, что не могут спуститься оттуда с самого пахтания ассами и асурами, вассами и ванами, мировых небес, океанов и судей. Мы могли бы влезть на Иггдрасиль и кидаться шишками, пышками и коврижками с руническими предсказаниями в пучеглазого Одина, трехглавого Фенрира и семихвостого Мосыка.

Лёжа на твоём соседе справа Пахан хозобоза оставался недвижим. Лишь хруст, скрежет и чавканье выдавали, что идёт совокупление. То головка лингама Пахана хозобоза вгрызалась во внутренности заключенного, перемалывая его кишечник, содержимое кишечника, тех, кто питался этим содержимым, и паразитов тех, кто поедал содержимое кишечника твоего соседа справа.

– Мы бы могли совершить паломничество в Кансай, побродить по улицам, которых нет, пообщаться с монахами, которых не было, приобщиться к ритуалам синто, которые никто там не проводит. Мы могли бы заглянуть в Ушмаль и подняться по ступеням лестниц, одна из которых ведет на небо, другая на набо, а третья на нибо. Мы могли бы посетить пирамиды Лубаантуны, где бы ты смог посмотреть в глазницы хрустальных, аметистовых и алмазных черепов, проникнуть в секреты Каши, Акаши и Простокваши. А, если бы тебе повезло, то твой череп стал бы украшением раскраденной коллекции.

Тело Пахана хозобоза, предчувствуя надвигающуюся кульминацию сношения, тонко, толсто и страстно затрепетало. Между этих вибраций внимательный взгляд мог бы различить промежутки между давешними двумя змеями, братьями, врагами и соперниками, теми самыми, с чьими эфирными проекциями так амикошонски обошелся Пахан хозобоза.

– Мы могли бы раскрутить аджну, ваджру и меркабу. Мы могли бы поливать древо Сефир, Секир и Порфир. Мы могли бы кататься на мажорных и минорных арканах, на быстрых и медленных лассо и на стремительных и тихих болло. Но не будем!..