Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий - К Енко

Он, очевидно, боялся покушения, поэтому была сорвана карточка на двери, а я ворвалась к нему в квартиру и устремилась по коридору без доклада.

"Я не туда зашла, значит, мне к доктору надо", - сказала я и повернула обратно.

Ильич маялся по ночевкам, что его очень тяготило. Он вообще очень стеснялся, его смущала вежливая заботливость любезных хозяев, он любил работать в библиотеке или дома, а тут надо было каждый раз приспособляться к новой обстановке.

Встречались мы с ним в ресторане "Вена", но так как там разговаривать на людях было не очень-то удобно, то мы, посидев там или встретившись в условленном месте на улице, брали извозчика и ехали в гостиницу (она называлась "Северная"), что против Николаевского вокзала, брали там особый кабинет и заказывали ужин. Помню, раз увидали на улице Юзефа (Дзержинского), остановили извозчика и пригласили его с собой. Он сел на облучок. Ильич все беспокоился, что ему неудобно сидеть, а он смеялся, рассказывал, что вырос в деревне и на облучке саней-то уж ездить умеет".

Декабрьское восстание было жестоко давлено царским правительством.

ВТОРАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Ильичу пришлось перебираться в "ближнюю эмиграцию", в Финляндию. Он поселился там у Лейтейзенов на станции Куоккала, неподалеку от вокзала. Неуютная большая дача "Ваза" давно уже служила пристанищем для революционеров. Перед тем там жили эсеры, приготовлявшие бомбы, потом поселился большевик Лейтейзен (Линдов) с семьей. Ильичу отвели комнату в сторонке, где он строчил свои статьи и брошюры и куда к нему приезжали гости. Через некоторое время Крупская тоже переселилась в Куоккала. Она уезжала ранним утром в Питер и возвращалась поздно вечером. Потом Лейтейзены уехали, супруги заняли весь низ - к ним приехала мать Крупской, потом Мария Ильинична. Наверху поселились Богдановы, а в 1907 г. - и Дубровинский (Иннокентий). В то время русская полиция не решалась соваться в Финляндию, и мы жили очень свободно. Дверь дачи никогда не запиралась, в столовой на ночь ставилась кринка молока и хлеб, на диване стелилась на ночь постель, на случай, если кто приедет с ночным поездом, чтобы мог, никого не будя, подкрепиться и залечь спать. Утром очень часто в столовой хозяева заставали приехавших ночью товарищей.

Крупская редко видела в это время Ильича, проводя целые дни в Питере. Возвращаясь поздно, заставала Ильича всегда озабоченным и ни о чем его уже не спрашивала, больше рассказывала ему о том, что приходилось видеть и слышать...

Ильича товарищи отправили в глубь Финляндии, он жил в то время в Огльбю (небольшая станция около Гельсингфорса) у каких-то двух сестер-финок. Чужим чувствовал он себя в изумительно чистенькой и холодной, по-фински уютной, с кружевными занавесочками комнате, где все стояло на своем месте, где за стеною все время шел смех, игра на рояле и болтовня на финском языке. Ильич писал целыми днями свою работу по аграрному вопросу, тщательно обдумывая опыт пережитой революции. Часами ходил из угла в угол на цыпочках, чтобы не беспокоить хозяек.

Ленина полиция уже искала по всей Финляндии, надо было уезжать за границу. Ясно было, что реакция затянется на годы. Надо было опять податься в Швейцарию. Другого выхода не было.

При переезде в Стокгольм Ленин чуть не погиб: дело в том, что его выследили так основательно, что ехать обычным путем, садясь в Або на пароход, значило наверняка быть арестованным. Кто-то из финских товарищей посоветовал сесть на пароход на ближайшем острове. Это было безопасно в том отношении, что полиция не могла там арестовать его, но до острова надо было идти версты три по льду, а лед был не везде надежен. Не было охотников рисковать жизнью, не было проводников. Наконец Ленина взялись проводить двое подвыпивших финских крестьян, которым море было по колено. Пробираясь ночью по льду, они чуть не погибли - лед стал уходить у них из-под ног. Еле выбрались.

Потом финский товарищ Борго, расстрелянный впоследствии белыми, через которого Крупская переправилась в Стокгольм, говорил ей, как опасен был избранный путь и лишь случайность спасла Ильича от гибели. А Ленин рассказывал, что, когда лед стал уходить из-под ног, он подумал: "Эх, как глупо приходится погибать"...

Пробыв несколько дней в Стокгольме, Крупская с Ильичем направились в Женеву через Берлин. В Берлине накануне их приезда у русских были обыски и аресты, потому встретивший их член берлинской группы т. Аврамов не посоветовал им идти к кому-нибудь на квартиру, а водил их целый день из кафе в кафе.

Воспоминания Крупской:

"В гостиницу, где мы остановились, мы пришли вечером больные, у обоих шла белая пена изо рта и напала на нас слабость какая-то. Как потом оказалось, мы, перекочевывая из ресторана в ресторан, где-то отравились рыбой. Пришлось ночью вызывать доктора. Владимир Ильич был прописан финским поваром, а я американской гражданкой, и потому прислуживающий позвал к нам американского доктора. Тот осмотрел Владимира Ильича, сказал, что дело очень серьезно, посмотрел меня, сказал: "Ну, вы будете живы!", надавал кучу лекарств и, почуяв, что тут что-то неладно, слупил с нас бешеную цену за визит. Провалялись мы пару дней и полубольные потащились в Женеву, куда приехали 7 января 1908 г. (25 декабря 1907 г.) Ильич потом писал Горькому, что мы дорогой "простудились".

Неприютно выглядела Женева. Не было ни снежинки, но дул холодный резкий ветер - биза. Продавались открытки с изображением замерзшей на лету воды, около решеток набережной Женевского озера. Город выглядел мертвым, пустынным. Из товарищей в это время в Женеве жили Миха Цхакая, В. А. Карпинский и Ольга Равич. Миха Цхакая ютился в небольшой комнатешке, перебивался в большой нужде, хворал и с трудом поднялся с постели, когда мы пришли. Как-то не говорилось. Карпинские жили в это время в русской библиотеке, бывшей Куклина (Г. А. Куклин - социал-демократ, издатель социал-демократической литературы), которой заведовал Карпинский. Когда мы пришли, у него был сильнейший припадок головной боли, от которой он щурился все время, все ставни были закрыты, так как свет раздражал его. Когда мы шли от Карпинского по пустынным, ставшим такими чужими, улицам Женевы, Ильич обронил: "У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал".

Началась наша вторая эмиграция, она была куда тяжелее первой".

В этой второй эмиграции у Ленина начались частые головные боли.

Алексинский, большевистский депутат II российской Думы, отмечал, что "Владимир Ильич по любому пустяку мог закатить скандал, и поэтому его старались не трогать по возможности".

По словам того же Алексинского, состояние Ленина напрямую зависело от внешних факторов. Плохие вести выводили его из себя, он мог нагрубить любому, даже женщине. Хорошие, наоборот, давали ему заряд бодрости, он смеялся, шутил, и любимое его словечко "батенька" можно было услышать сотню раз на день.

Воспоминания Крупской о 1908 годе в Женеве:

"Трудно было нам после революции вновь привыкнуть к эмигрантской атмосферке. Целые дни Владимир Ильич просиживал в библиотеке, но по вечерам мы не знали, куда себя приткнуть. Сидеть в неуютной холодной комнате, которую мы себе наняли, было неохота, тянуло на людей, и мы каждый день ходили то в кино, то в театр, хотя редко досиживали до конца, а уходили обычно с половины спектакля бродить куда-нибудь, чаще всего к озеру.

...Двадцатитрехлетний Николай Павлович Шмидт, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве, на Пресне, в 1905 г. целиком перешел на сторону рабочих и стал большевиком. Он давал деньги на "Новую жизнь", на вооружение, сблизился с рабочими, стал их близким другом. Полиция называла фабрику Шмидта "чертовым гнездом". Во время Московского восстания эта фабрика сыграла крупную роль. Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает свое имущество большевикам.

Младшая сестра Николая Павловича - Елизавета Павловна Шмидт доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла ещё совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой - могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, - но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу же получить наследство, деньги переданы были большевикам.

...Мы было обосновались окончательно в Женеве.

Приехала моя мать, и мы устроились по-домашнему - наняли небольшую квартиру, завели хозяйство. Внешне жизнь как бы стала входить в колею. Приехала из России Мария Ильинична, стали приезжать и другие товарищи.