Голодомор - Мирон Долот

Наконец, председательствующий переходил к следующему вопросу. Это касалось "социалистического соревнования" за предыдущую неделю.

Каждый взрослый был вынужден принимать участие в соревновании по ускорению коллективизации.

Наше село соревновалось с соседней деревней. Наша Сотня вызвала на соревнование Восьмую Сотню и соответствующую Сотню соседней деревни.

Все руководители соревновались друг с другом, и предполагалось, что все сельские жители соревновались между собой.

Председатель собрания оглашал результаты соревнования. Несмотря на

"достижения", руководство никогда не было удовлетворено. Поэтому на нас сыпались обвинения, неудовольствие и угрозы. Они стремились к стопроцентному показателю.

Затем председатель собрания вызывал главу Сотни с отчётом о состоянии соревнования с другими Сотнями. Если случалось, что наша

Сотня лидировала, то появлялся шанс скоро уйти домой. Но, если мы были в числе отстающих, то должны были приготовиться прослушать длинную лекцию о важности "социалистического соревнования".

Соревнования между Десятками и Пятёрками так же подвергались тщательному анализу. Победителей, сумевших на прошедшей неделе привлечь в колхоз наибольшее число крестьян, ждал торжественный марш, звание Ударников труда и благодарность начальства. Отстававших заносили в "чёрные списки". Занимавшие промежуточную позицию могли рассчитывать увидеть свои имена на картинках с черепахами и крокодилами. Черепахи олицетворяли медлительность, а крокодилы – ошибочность. Самым позорным считалось быть "крокодилом". Их расценивали как врагов коммунистического порядка или, что было ещё хуже, саботажников. Обычно таких людей переводили в другие подразделения внутри Сотни или выводили в другую Сотню, и обязательно предупреждали, что в случае повторения невыполнения плана последует арест и тяжёлое наказание.

Покончив с итогами соревнований между подразделениями, переходили к отчётам об индивидуальных соревнованиях. Прежде всего, заслушивали отчёты руководителей. Каждый из них был вынужден придерживаться следующей схемы: сначала они шаблонными фразами превозносили преимущества колхозной системы, затем торжественно обещали "дорогим партии и правительству" к следующему воскресенью привлечь в колхоз такое-то число крестьян. После чего выступавший бросал вызов товарищу такому-то. "Товарищ такой-то" не имел другого выбора, как принять вызов, и начиналась цепная реакция.

Соревнование среди жителей села имело свои особенности. Всю неделю начальство "обрабатывало" нескольких крестьян. На воскресном собрании такой крестьянин заученно поднимался с места и монотонно произносил вызубренные слова о том, как он счастлив, вступив в колхоз. После этого он призывал кого-нибудь из крестьян последовать его примеру.

На воскресных собраниях инициаторы соревнований и их соперники обязаны были отчитаться об итогах за неделю. Начальству приходилось рапортовать, сколько крестьян привлечено в колхоз за период с предыдущего воскресного собрания. Те, кто демонстрировали хорошие показатели, всячески расхваливались. В противном случае выносился выговор, и их предупреждали о необходимости к следующему воскресенью улучшить результаты, иначе последует наказание.

Затем заслушивали крестьян. Инициатора соревнования оставляли в покое, но тот, кого вызвали соревноваться, немедленно обязан был принять или отклонить вызов. Если он не соглашался, то должен сейчас же дать разъяснения, почему нет. Если принимал вызов, то почему он ещё не внесён в список преданных советских граждан, например, колхозников? Для честного крестьянина это был болезненный момент, потому что он не мог себе позволить просто отказаться и послать к чёрту всё начальство вместе с их колхозом, что, бесспорно, он бы сделал при других обстоятельствах. Ему только оставалось промямлить:

"Я ещё не готов". Конечно, такой ответ вызывал новый поток угроз и увещеваний.

Покончив с отчётами по соревнованию, собрание переходило к следующему вопросу повестки дня: индивидуальным рапортам. Каждый член нашей сотни вызывался собранием и давал ответы на вопросы, почему он ещё не вступил в колхоз, и как скоро он собирается это сделать.

Эти собрания обычно растягивались на всю ночь, а в воскресенье занимали весь день. Голодные и замученные жители села безропотно слушали и отвечали на многочисленные вопросы, но твёрдо стояли на своей позиции. Ничто не могло заставить их сдвинуться с этой позиции. По крайней мере, так они сами думали.

Но и коммунисты не были настроены сдавать свои позиции. Они вели настоящую войну и прекрасно осознавали, что там, где одна тактика терпит поражение, можно применить другую. Так и произошло.

В конце февраля – начале марта 1930 года представители власти, оценив ситуацию, перераспределили свои силы, задумывая новую тактику нападения, завершившуюся мощным ударом.

Однажды в воскресенье мы узнали, что за исключением товарищей

Хижняка, Хоменко и Иуды, сняты с должностей все руководители подразделений (Сотни, Десяток и Пятёрок). Те руководители, чьи подчинённые не были признаны на собрании в числе лидеров, переводились на работу в соседние деревни. Одновременно из близлежащих деревень и городов к нам прибыли новые должностные лица.

Попав в незнакомые условия, они проявили большую агрессивность.

Примерно в это же время местные партийные стратеги внедрили новую тактику, которую мы прозвали "собаки грызут друг друга". Тем крестьянам, кого раньше заклеймили кулаками и подвергли гонениям теми или иными способами, и которые продолжали проживать в нашем селе, было возвращено доброе имя, и местное партийное начальство вовлекало их в свою активную работу. Эта тактика даже превзошла все ожидания представителей власти. Крестьянам внушили, что они заслуживают расстрела, но теперь им давалась возможность загладить свою вину. Поэтому они должны помочь партии и правительству в проведении всеобщей коллективизации. Конечно, если они смогут доказать своё рвение, их тоже примут в колхоз. И так называемые

"кулаки" стали самыми преданными активистами, и в стремление продемонстрировать свою преданность они превратились в безжалостных исполнителей партийной политики.

Более того, поскольку сами они были крестьянами, то, прекрасно зная крестьянскую психологию своих односельчан, они нашли самые удачные способы и средства по воздействию на крестьянскую массу в соответствии с коммунистическими политикой и требованиями.

ГЛАВА 7.

Я плохо помню своего отца, поскольку, когда он умер в 1919 году, мне было всего три года. Но мне запомнились его похороны. Рядом с его гробом стоял красноармеец. На нём была красная шапка, а в руках он держал огромную винтовку со штыком. Охранник застыл как истукан, словно гранитная статуя, глядя прямо перед собой в пустое пространство. Позже мне рассказали, что если кто-то пытался приблизиться к гробу и поднять крышку, то в охранник приходил в движение, перегораживал путь винтовкой и с угрозой произносил иностранные слова. Мой брат сказал, что этот и другие красноармейцы вообще не разговаривали ни на украинском, ни на русском языке.

В тот день много незнакомых людей было вокруг нашего дома. Я помню, что они были вооружены и в красных шапках и форме, и что они приехали верхом.

Тело моего отца лежало на скамье под иконами в восточном углу избы. Я помню, как мы, его дети – мой шестилетний брат, мой младший брат и сам я – были подведены к гробу, чтобы с ним проститься. Хотя я не мог видеть своего отца, поскольку гроб был закрыт, мне велели попрощаться и поцеловать его. Кто-то поднял меня, и я запомнил, как мои губы коснулись того места на крышке гроба, под которым должно было находиться лицо отца. Я так же помню, что моя мама и другие люди – родственники и соседи – причитали и горевали. Но я не плакал.

Эти незнакомые люди в красных шапках, форме, при оружии и на лошадях заинтересовали меня намного больше, чем умерший отец.

Со временем, по мере того, как я становился старше, эта сцена неоднократно всплывала в памяти, возбуждая любопытство. Мне хотелось узнать, что же происходило в тот день, но мама всегда старалась избегать моих вопросов. Они говорила, что отец умер, но она никогда не рассказывала, как он умер.

Так продолжалось до одного вечера, когда мы вернулись с очередного митинга домой, на котором кулаки были объявлены "врагами народа", и мама решила рассказать нам правду.

Хозяйство нашего отца едва ли было достаточно крупным, чтобы прокормить большую семью и выплачивать постоянно увеличивающиеся налоги. Ему принадлежало только около шести гектаров пашни. В хозяйстве имелись одна лошадь, одна корова, несколько свиней и немного домашней птицы. Он никогда не нанимал батраков, потому что в них не было необходимости. Он всё делал сам, и ему это нравилось.