Народный фронт. Феерия с результатом любви - Алексей Слаповский

Поэтому и полюбить нашу Родину трудно. Сравним с ООООО: я ведь люблю ее всю, а если ее нет рядом, я легко могу себе ее представить. И весьма трудно представить, что я влюбился бы в руку, ногу или кусочек кожи, даже если на груди. Так и с Россией: по частям в нее влюбиться трудно, а целиком полюбить невозможно – ибо, если быть честным, моей душе все равно, есть у нас Владивосток или нет. То есть владивостокчанам это важно, а мне безразлично. Я дальше Уральского хребта в жизни никогда не бывал. Вы скажете, что я рассуждаю не геополитично, – а я и не обязан быть геополитиком, я всего лишь Человек.

Рассуждая мысленно об этом, мне стало стыдно. Неправда, я уже не просто Человек, я взял на себя ответственность за двенадцать Душ, даже если теперь не считать Диммера, но оппозиционер Башлак тоже под моим попечительством. Получается, я их бросил?

К тому же, я замерз и проголодался. Когда еще я доберусь до дома, согреюсь и приготовлю себе чаю, а тут рукой подать – вон светятся окна сквозь ветви. И дождь перестает. Перелезть обратно, незаметно войти, снять с себя мокрое, лечь в сухую постель, попросить Медсестру Анечку принести кружечку горячего чаю. Она может, если деликатно суметь похвалить ее внешность…

И я побежал обратно.

Перелез через забор, пошел к своему корпусу. Увидел, что на третьем этаже светится угловое окно – там, по слухам, сидит Главврач. И не спит, думая о тех, для кого он ничего не может сделать. Так ему кажется, а вот если бы мне поговорить с ним…

Правда, когда я подошел к корпусу, окно погасло.

Я приготовился к тому, что придется испытать череду неприятностей: охранник откроет дверь, увидит меня, доложит, и начнется то, о чем не хочется говорить. Но в результате я рано или поздно попаду в сухую постель и получу, возможно, кружку чаю.

Я позвонил в звонок. Охранник открыл не сразу. Он уставился на меня одним глазом, потому что второй ожесточенно протирал спросонья.

– Ты как вышел? – спросил он.

– Я… Случайно…

Охранник оглянулся.

– Быстро в палату – и я тебя не видел, понял?

Конечно же, я все понял. Охранник совершил промашку и не хотел, чтобы о ней узнали. Я и раньше мог бы это предположить.

Мимолетно я посмотрел на часы. И вспомнил, что, когда убегал, тоже неосознанно глянул на них. И было около девяти. А сейчас – пять минут десятого. То есть прошло примерно десять минут? А я-то думал – никак не меньше часа!

Поднявшись на второй этаж, я обнаружил, что дверь в палату по-прежнему приоткрыта. Скользнуть туда – и никто ничего не узнает.

Но проснувшийся во мне авантюризм (качество, в умеренных количествах не лишнее для политика) заставил меня пройти мимо двери и подняться выше. Я рассуждал просто: Попченко никогда не задерживается после девяти. Персонал тоже покидает административный этаж, остаются только дежурные на втором этаже, в палатах. Следовательно, открыт доступ к Главврачу. Уникальный, неповторимый шанс!

Не зная еще, что я ему скажу, но уверенный, что вдохновение меня выручит, я прошел полутемным коридором к кабинету, на котором висела синяя табличка с белыми буквами: «ГЛАВНЫЙ ВРАЧ». Без фамилии – и это понятно, какая у Такого Человека фамилия. Я прислушался. Какие-то неясные звуки. Что-то вроде вздохов. Наверное, это вздохи о сложности Человеческой Жизни.

Я постучал. Вздохи прекратились. Потом с той стороны раздался вопрос: «Кто?»

Этот вопрос поставил меня в тупик.

Я мог бы, конечно, ответить обезличенно: «Больной». Но это означало заранее признать себя не Человеком, а частью целого.

Я мог бы ответить и так: «Константин Лунев!» Но Главврач может и не помнить, кто такой Константин Лунев.

Я мог бы представиться полностью: «Больной Константин Лунев». Но мне претило в данный момент сопряжение слова «больной» с моим именем.

В конце концов, я мог бы просто ответить: «Я!» Но это было бы слишком нагло.

В результате я нашел идеальный с моей точки зрения ответ:

– Ваш Брат!

Воцарилась недоуменная тишина, потом послышался шепот.

Дверь открылась, в ней стоял Попченко. Я заглянул за его плечо и увидел в центре кабинета большой стол, за которым никого не сидело. Зато в углу на стуле сидела Медсестра Аня, поправляя волосы и одергивая халатик. Да и Попченко был какой-то встрепанный.

– Чего тебе, псих? – спросил Попченко.

– Мне Главврача.

– Устал я от вас. Я Главврач, тысячу раз тебе повторить? Аминазина тебе тройную порцию?

– Не надо.

– Иди в палату. И ты ничего не видел, понял?

– Да, я ничего не видел, – сказал я, и это было правдой, потому что, по сравнению с тем, что я хотел увидеть, все остальное было ничего.

И вышел из кабинета.

Я все понял. Попченко скорее всего убил Главврача, недаром он был такой взъерошенный и запыхавшийся. Возможно, Аня помогала ему, она ведь любит Попченко, а любящий помогает любимому даже в подлых делах. Все преступления мужчин за всю историю совершалась при поддержке и помощи любящих Женщин. Даже Гитлера любили, как известно.

Попченко тем самым уничтожил Последнюю Инстанцию, уничтожил в каком-то смысле Бога. Что ж, не он один, все страны и цивилизации постепенно идут этим путем. И ведь не для того они убивают Бога, чтобы восславить Человека, нет, как раз для того, чтобы окончательно его унизить. Нет Бога, остались Мы, как бы говорят они.

Это ведь просто: ребенка-сироту, не имеющего Отца, может повести за собой любой подлый человек.

И еще я понял: я ошибся, власть создает Народный Фронт вовсе не для борьбы с собой. Нет, тут цель иная: заманить в свои дебри, связать круговой порукой, как это успешно делал упоминавшийся Паутинин, и тем самым обессилить. Опаутинить, так бы я сказал, и без того опаутиненную и оплетенную страну.

Но я не впал в уныние. Я принял решение: Народный Фронт останется, но цели у него будут не те, которые придумала власть, а те, которые мне виделись изначально. Мы перейдем полностью на нелегальное положение, а легально станем смирными и послушными. Мы свергнем эту прогнившую Власть!

Двадцать Четвертое число, день.

Я сам не ожидал, насколько действенной будет реакция товарищей и Братьев на мое сообщение. Особенно все воодушевились, когда я сказал, что нужно заранее распределить роли – кто будет вместо Попченко, кто вместо Челышева, кто вместо Синякевича, кто вместо Машонкина (тут же выдвинулся Ганауров) и так далее. Для придания веса я назвал это будущим Правительством.

Люди, от которых ничего не требовалось, кроме приема лекарств и хорошего поведения, вдруг почувствовали себя нужными.

Больше того, они начали проявлять самостоятельность. Они не захотели быть вместо кого-то, даже если эти кто-то всесильные по отношению к нам врачи. Они решили, что Правительство будет полноценным – с Премьер-Министром и другими министрами. Тут же начался дележ портфелей.

Естественно, Иван Антропов, он же Жан Антре, он же Ретире, захотел стать Министром Иностранных Дел. Никто не был против и Антре первым делом объявил дни Франции в пределах нашего отделения.

Диммер, услышав о Правительстве, приподнялся, как труп с одра, и заявил, что он Министр Финансов. Финансы дело хлопотное, все согласились.

Грузчик Саломодин стал Министром Труда, учитель Мыльников Министром Образования, Антон Липов, подписывающий документы, пожелал стать руководителем Администрации Президента. Ему сказали, что нет ни Президента, ни Администрации. Он сказал, что это неважно. Его просьбу удовлетворили.

Советский человек Копырин стал Министром Социального Обеспечения, хотя называл себя Министром Справедливости.

Психиатр Фейгин стал Министром Здравоохранения.

Дядя Мамин стал Министром Детства.

Стюшин, боящийся Черного Дня, стал Министром Перспектив и Прогнозирования.

Ганауров, Мастер-Батыр, назначил себя Министром Любви, Эротики и Секса. На замечание, что такого министерства не бывает, он ответил: «А теперь будет!»

Дима Млеков, косящий от армии, неожиданно предложил себя на пост Министра Обороны. Возможно, он руководствовался известным высказыванием не помню кого, что только на Эйфелевой башне не видно Эйфелеву башню. Сам Дима объяснял свой выбор заботой о будущих детях: «Сроду не слышал, чтобы Министры Обороны своих детей служить отправляли!»

Поразил всех Паутинин, сказав: «А я буду Премьер-Министром. Кто против? Никого. Значит, единогласно!» То есть все и глазом не успели моргнуть, как его назначение обрело статус легитимности. Действительно, никто не успел высказаться против, следовательно, все были за.

И он тут же уединился со Стюшиным, почему-то выбрав его в конфиденты, для обсуждения насущных проблем.

А оппозиционер Петр Башлак, ни во что не верящий, забыв о своей оппозиционности, потребовал поставить его Министром Министерства Религии, считая, что это место может занимать только человек, не признающий никаких религий – иначе он будет необъективным, лья воду на чью-то одну мельницу. Что же, ему не откажешь в определенном здравомыслии.