Последние герои империи - Владимир Шигин

Одиннадцатого января контр-адмирал Небогатов поднял свой флаг на броненосце «Император Николай I». Толщина льда к этому времени достигла уже более полуметра. В такой обстановке нельзя было даже и думать о том, чтобы вывести корабли в море на артиллерийскую стрельбу. Через две недели в Либаву пробился, наконец, «Ермак» и начал по одному выводить в море корабли. Через два дня и «Ушаков» вышел в море на пробу машин.

2 февраля последовал смотр кораблей великим князем. Сразу же после этого к вмерзшим в лед кораблям подошли ледоколы, буксиры и потащили их на внешний рейд. Прошли волнолом, и вдоль бортов противно зашуршала поднятая волной шуга, С берега и с молов публика кричала «ура», подбрасывала в воздух шапки. С последним баркасом с берега на «Ушаков» передали огромный букет роз и иммортелей (бессмертников) для одного из мичманов от его возлюбленной. Закрыв лицо букетом, юный мичман плакал от любви к своей даме сердца и от жалости к себе. Старший офицер броненосца капитан 2-го ранга Мусатов, глядя на эту сцену, сказал:

— Много ли надо, Владимир Николаевич, для счастья человеку. Вот прислала девушка букет, и растаял наш мичманец!

Миклуха покрутил свой огненно-рыжий запорожский ус:

— Хорошо, если бы этот букет был намеком на наше бессмертие!

За команду свою он был спокоен, а матросы верили в командира. Офицеры тоже настроены были весьма решительно, хотя особых иллюзий не питали. Вот как описывает их состояние офицер корабля Дитлов: «Кабинетные ученые при помощи различных кривых и вычислений доказывали как дважды два четыре, что суда типа "Ушакова" должны непременно перевернуться на волне, и мы, не смея не верить им, вышли из России, с готовностью дойти до Бискайского залива и там погибнуть».

При проходе Бельтов к эскадре подскочили невесть откуда взявшиеся грязные датские миноносцы и сопровождали русские корабли до Скагена. За Скагенским мысом эскадра встала на якорь и начала свою первую бункеровку углем в море, перегружая его с подошедших транспортов. По приказу Небогатова «чернослив» принимали сверх всякой нормы — про запас. Вначале завалили часть батарейной и жилой палуб, затем принялись наваливать на верхнюю палубу. Все—от командира до последнего матроса — ходили грязные как черти.

— Бирилева бы сюда с его щепкой! — ворчал Миклуха, пробираясь сквозь угольные завалы.

Пользуясь стоянкой, Небогатов провел совещание с командирами. Через пару часов Владимир Николаевич вернулся на «Ушаков».

— Из-под «шпица» получена разгромная бумага, — объявил он офицерам. — Строжайше приказано спешить, чтобы догнать Рожественского!

Эскадра продолжала свой путь. В Английском канале тоже мотало, а на выходе из него корабли попали в сильный шторм с дождем и градом. «Ушаков» почти полностью зарывался в валах кипящей пены. Артиллерийский офицер Дитлов позднее вспоминал: «"Самотопы" обманули все ожидания и чувствуют себя на волне прекрасно: подходит гора такой величины, что, стоя на мостике, надо совсем закидывать голову, чтобы увидеть гребень; так и кажется, что она перевернет и накроет нас собой; однако броненосец боком-боком вползает на волну, и она уже катится с другой стороны…» В довершение всего сильно потекла конопаченная на морозе палуба и полетел опреснитель. Миклуха спал с лица, под глазами легли черные полукружья.

Гибралтар проскакивали ночью, без огней, опасаясь провокаций со стороны англичан.

В порту Суда (остров Крит) встретили стоявшую на рейде канонерскую лодку «Храбрый». Думали, что на ней будет почта, но ее там не оказалось. Небогатов объявил стоянку и разрешил съезд на берег. Офицеры знакомство с Судой неизменно начинали с обозрения ее окрестностей в сопровождении всезнающего араба Мустафы (бравшего за услуги только франками), а завершали непременно в лучшем из местных кафешантанов «Лондон». Через пару дней музыканты, оставив итальянские мотивы, уже лихо наяривали на мандолинах «Камаринскую».

Вскоре на рейд пришла долгожданная «Кострома» — госпитальное судно, раскрашенное в ослепительно-белый цвет. На ней наконец-то доставили почту. Миклуха жадно вспарывал ножом конверты и читал письма от жены, братьев, друзей.

Здесь же, в Суде, небогатовцы встретились с группой офицеров-артурцев, отпущенных японцами домой под честное слово и возвращающихся теперь на французском транспорте. Среди них — и бывший командир крейсера «Новик» и броненосца «Севастополь» капитан 1-го ранга Эссен — герой многих морских сражений, любимец вице-адмирала Макарова. В кают-компании, где контр-адмирал собрал старших офицеров эскадры, Эссен сделал обстоятельный доклад о боевых возможностях и способах ведения войны адмирала Того. Рисовались схемы, задавались многочисленные вопросы. После совещания к Эссену подошел Миклуха:

— Николай Отгович, вы были свидетелем гибели Макарова. Как все произошло?

Отошли в сторону, и Эссен подробно рассказал командиру «Ушакова» о том, что произошло в тот трагический день.

— На месте гибели «Петропавловска» удалось выловить лишь адмиральскую шинель, — закончил он свой рассказ. Затем скривил губы: — Зато великого князя втащили в шлюпку без единой царапины!

— Вот уж воистину г… не тонет, — покачал головой Владимир Николаевич. — Потеря Макарова невосполнима. Второго такого по всей России больше нет. Но хватит о печальном! Прошу вас, Николай Оттович, отобедать у меня на «Ушакове». У нас сегодня «ушаковское» фирменное блюдо — фрикасе из цыплят и неизменная консервированная тушенка, известная на нашей Третьей эскадре как "мощи покойного бригадира"…»

Из воспоминаний старшего артиллериста броненосца НИ. Дмитриева: «Придя утром 6-го марта в Суду, к подъему флага явился я на флагманский броненосец и, представившись давно меня знавшему адмиралу, тут же был им назначен старшим артиллерийским офицером броненосца "Адмирал Ушаков" вместо списанного в Зефарине по болезни лейтенанта Г-а. Выслушав о своем назначении, сначала я был несколько огорчен им, т.к. помнил пожелания своих сослуживцев по "Черноморцу": только не попасть под команду капитана Миклухи, который вообще слыл за человека с очень тяжелым и неприятным характером. Но как же теперь я благословляю, и всю мою жизнь буду благословлять судьбу за это назначение, давшее мне возможность служить и сражаться под начальством именно такого доблестного командира, каким оказался покойный Владимир Николаевич. Больной, с сильно расшатанными нервами, Миклуха действительно подчас бывал довольно тяжел, но он, безусловно, был лучшим из всех командиров отряда».

Там же, в Суде, эскадру посетила греческая королева Ольга, дочь российского генерал-адмирала Константина Александровича, видного реформатора и преобразователя флота. Выросшая среди российских моряков, Ольга Константиновна не могла без волнения видеть Андреевский флаг. Побывала она и на «Ушакове». Уже прощаясь, сказала командиру броненосца:

— Если есть Господь, он непременно поможет вам! Я же буду молить его о милости к вам! И обещаю сделать все, что в моих силах, для облегчения вашего жребия!

Всему хорошему на свете приходит конец, закончилась и стоянка, в Суде.

— Погуляли, пора и честь знать! — философски заметил Миклуха, когда обляпанный илом якорь, дернувшись в последний раз, замер в клюзе.

Через несколько дней корабли уже шли Суэцким каналом.

— Господи, что делается, по пустыне Синайской на кораблике едем, аки по морю! — крестился изумленный корабельный батюшка.

Невыносимо пекло солнце. Офицеры щеголяли в белых пробковых шлемах, купленных заблаговременно в Суде, матросы покрывали головы мокрыми платками. По вантам прыгали купленные для забавы обезьянки.

Прошли Исмаилию — летнюю резиденцию египетского хедива. Ветер носил над каналом тучи песка, вдали уныло брели вереницы верблюдов…

В Красное море корабли вошли ночью, Небогатой распорядился включить боевое освещение. С каждым днем становилось все жарче. Скоро вся команда «Ушакова», включая командира, перебралась из душных внутренних помещений на верхнюю палубу. В Джибути пополняли запасы. У борта кораблей крутились лодки с сомалийцами, которые, несмотря на обилие акул, кидались в воду за брошенными монетами.

16 марта у Джибути Небогатов провел практические стрельбы. Броненосцы палили по мишеням, таская их поочередно один для другого восьмиузловым ходом. Там же, в Джибути, Небогатова нагнала телеграмма: «По-видимому, Рожественский ничего не имеет против соединения с вами. Если не найдете его — идите во Владивосток». Перед самым выходом в море командующий Третьей эскадрой ответил в Петербург «Из Джибути иду на поиск Рожественского через Малаккский пролив».

В Красном море температура во внутренних помещениях корабля достигала 50 градусов. Кочегаров меняли каждые полчаса, но все равно многие подали без сознания прямо у топок. Офицеры и матросы спали на верхней палубе, а, проснувшись утром, не могли узнать друг друга из-за черной сажи, летевшей из труб. Общее настроение и матросов, и офицеров было подавленным, люди не сомневались, что идут на верную гибель. Во время редких увольнений на берег в портах стоянки офицеры и матросы напивались до беспамятства. Судовой врач на «Ушакове» окончательно спился, его заменили другим. Все чаще случались ссоры и драки. Лейтенанта Мордвинова Миклуха велел арестовать на пять суток в каюте с приставлением часового за почти беспричинное избиение матроса. Кто-то пустил по кораблю мерзкий анекдот, что старший брат командира жил на острове с самкой гориллы, как с женой. Сам Миклуха едва сдерживался, чтобы не дать волю кулакам. Но даже в таких условиях Миклуха рук не опустил. Он сумел преодолеть упадническое настроение и сплотить свою команду. Учения и тренировки на «Ушакове» шли постоянно.