Похитители Плоти - Джек Финней

Это были Беличеки – Теодора с широко раскрытыми глазами, с белым, как мука, лицом, совершенно неспособная говорить, и Джек с каким-то сумасшедшим взглядом, в котором застыло мертвое спокойствие. Ничего не говоря, мы помогли Теодоре подняться по лестнице, уложили ее в постель, укрыли одеялом, и я сделал ей инъекцию успокаивающего.

Джек присел на край кровати и долго следил за женой, держа ее за руку и всматриваясь в лицо. Я сидел в пижаме в противоположном углу, пока Джек наконец не поднял взгляд на меня. Я заговорил, умышленно не понижая тона:

– Она будет спать несколько часов, не меньше, Джек, может быть, даже до восьми или девяти утра. Потом она проснется голодная, и с ней все будет в порядке.

Джек утвердительно кивнул, еще несколько секунд смотрел на жену, направляясь к двери, а я вышел вслед за ним.

У меня большая гостиная, стены оклеены простыми серыми обоями, мебель родители купили еще в двадцатые годы. Это большая приятная комната, которая, по-моему, еще сохраняет простоту и уют, характерные для быта предыдущего поколения. Мы с Джеком сели в разных концах гостиной со стаканами в руках; после нескольких глотков, уставившись в пол, Джек начал рассказывать:

– Теодора разбудила меня, дергая за воротник рубашки, я спал одетый, причем так хлестала по щекам, что у меня зубы щелкали. Я услышал, как она, – Джек поднял на меня мрачный взгляд (он всегда тщательно подбирает слова), – не то чтобы зовет меня, а только выговаривает мое имя каким-то приглушенным отчаянным стоном: «Джек… Джек… Джек».

Он мотнул головой, будто прогоняя увиденное, прикусил нижнюю губу, потом отпил немалый глоток.

– Я проснулся, и с ней случилась истерика. Она ничего не говорила, только посмотрела на меня каким-то безумным взглядом, а потом бросилась к телефону, набрала твой номер, чуть подождала, не выдержала, бросила трубку и стала кричать мне – приглушенно, будто кто-то могу слышать, – чтобы я ее забрал оттуда.

Джек скривился, крайне недовольный собой.

– Не сообразив, я взял ее за руку и повел в гараж по подвальной лестнице. Она стала упираться, пытаясь высвободить руку и толкая меня в плечо с обезумевшим видом. Майлз, наверное, она выцарапала бы мне глаза, если бы я не отпустил ее. Мы вышли через парадную дверь. Но она так и не приблизилась ни к подвалу, ни к гаражу – стояла на дорожке, в отдалении, пока я вывел машину.

Джек отхлебнул из стакана и задумчиво всмотрелся в блестящую черную тьму за окном.

– Не знаю точно, что она там увидела, – он взглянул на меня, – но могу догадываться, как и ты. У меня не было времени пойти посмотреть самому, я понял, что надо забирать оттуда Теодору. Она ничего не рассказала мне по дороге, только сидела нахохлившись, вздрагивая, тесно прижимаясь ко мне и повторяя «Джек, о Джек!» – Некоторое время он мрачно смотрел на меня. Что-то мы доказали, Майлз, наверняка, – вымолвил он наконец со спокойной горечью. – Эксперимент, по-моему, сработал.

Яне знал, что ответить, да и не делал вид, будто знаю, а только покачал головой.

– Хотел бы я взглянуть на это, – наконец пробормотал я.

– Я тоже. Но сейчас я не оставлю Теодору одну. Если она проснется и позовет, а я не отвечу и в доме никого не будет, она сойдет с ума.

Я промолчал. Бывает так, что за одно мгновение в голове проносится целый рой мыслей – вот такое сейчас происходило со мной. Я представил, как еду к дому Джека, останавливаю машину возле пустого жилья, выхожу в темноту, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков в тишине. Потом вообразил, как шагаю к раскрытой двери гаража, шаркая по темному подвалу, ощупывая руками стену в поисках выключателя. Почти воочию я увидел, как захожу в непроглядную тьму бильярдной, на ощупь пробираюсь к столу, зная, что там лежит, подхожу ближе и ближе к стене с вытянутыми вперед руками, надеясь, что они прикоснутся к столу, а не к этому неживому телу во тьме.

Представил, как натыкаюсь на стол, нащупываю, наконец, лампу, включаю ее, опуская глаза, чтобы посмотреть на то, что довело Теодору до истерики, и мне сделалось жутко. У меня не было ни малейшего желания делать то, что я заставил сделать Теодору. Не хотел я ехать в этот дом ночью, да еще один.

Внезапно я разозлился на себя. Я искал оправданий, уверял себя, что сейчас не время ехать туда, и одновременно знал, что мы должны действовать, должны что-то делать. Свой гнев и смущение я направил на Джека.

– Слушай, – я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, – что бы мы ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что сказать?

Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? – Я чувствовал, что у меня начинается нечто вроде истерики.

– Не знаю, – медленно выговорил Джек. – Но мы должны действовать осторожно, проверять каждый шаг…

– Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я согласен, согласен!

Ну и что? Мы не можем сидеть сложа руки, пока нам не откроется единственный верный шаг! – В конце концов я овладел собой. Мне кое-что пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку, что со мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер.

В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал какое-то злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику, он заранее знает, что его будут поднимать с постели, скорее всего, до конца его дней. Он и привыкает к этому, и не привыкает. Потому что в большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное – перепуганные люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже; вполне возможно, что придется поднимать с постели аптекаря, а то и обращаться в больницу. И за всем этим – скрытые от больного и его семьи – ваши собственные ночные страхи и сомнения в самом себе, которые тоже нужно преодолеть, потому что сейчас все зависит от вас и никого другого, вы врач. Ночной звонок не шутка, поэтому иногда нельзя не позавидовать тем специалистам, у которых никогда или почти никогда не бывает срочных вызовов.

Когда гудки на другом конце наконец прекратились, я криво усмехнулся, представив себе доктора Манфреда Кауфмана с всклокоченными черными волосами, полузакрытыми глазами, удивленного – кто бы это мог звонить.

– Алло, Мэнни? – сказал я, когда он отозвался.

– Угу.

– Слушай, – я говорил озабоченным тоном, – я тебя случайно не разбудил?

От этого он окончательно проснулся и принялся отчаянно ругаться.

– В чем дело, доктор, – поинтересовался я, – где это вы научились такой лексике? Думаю, вы ее извлекли из грязного и скользкого подсознания ваших пациентов. Как бы мне хотелось быть главным косторезом, который берет двадцать пять зеленых за один взмах скальпеля, чтобы сидеть, слушать и совершенствовать свой лексикон. Ни одного назойливого ночного звонка! Ни одной скучной операции! Ни одного вонючего рецепта!