СССР: вернуться в детство 5 - Войлошникова Ольга

— Уот?..

Я хлопнул по борту, дверь отъехала в сторону, и переводчик получил пулю в плечо. Шофёр со старшим — по две, в головы. Шанс промахнуться был, но не случился. Стёкла живописно забрызгались красным. Спасибо, не много.

Переводчик отползал вглубь салона, неловко пытаясь левой рукой достать пистолет из наплечной кобуры под правую. Я запрыгнул в машину и захлопнул дверь:

— Руки поднял!

— Мальчик, ты делаешь ошибка!

— Руки, с*ка!

— Мальчик, положить пистолет!

Он попытался отползти за каталку, которую я от души пнул, приложив его в простреленное плечо.

— Руки поднять, я сказал! Где мы находимся? Да не ори, с*ка! Где находимся⁈

Я ещё раз пнул разделяющие нас железяки, и мужик зашипел сквозь зубы:

— Сакраменто…

Единственное с чем у меня всплывали ассоциации — фрагмент старого фильма «Формула любви», где была совершенно бессмысленная песенка про «Уно-уно-уно-ун моменто», вот в ней в конце как раз сакраменто поминалось. Надеюсь, это не ругательство?

— Штат⁈ Штат какой⁈

— Калифорния.

— Куда вы меня везли?

Взгляд мужика изменился, а в следующий момент он ударил ботинком по разделяющей нас каталке — с силой и весом, гораздо бо́льшим, чем у меня, десятилетнего пацана — и кинулся вперёд.

На спусковой крючок я нажал на чистых рефлексах. Отвалил от себя потяжелевшее неживое тело. Вот же, мать вашу…

Лад-но.

Как хорошо, что все четверо были белые. Когда история вскроется, мне хотя бы не припишут расизм…

Быстрый осмотр тел и бардачка принёс мне ещё три беретты, шесть запасных обойм к ним, три револьверчика, глухо молчащую рацию, пачку дорожных карт разных штатов (восьмидесятые! всё на бумаге!), поюзанный спортивный журнал, две шариковых ручки, около восьмисот долларов (опять же, бумажками и монетами, карты пока не особо в ходу) и солнцезащитные очки в придачу. Часы брать не стал — мало ли, жучки в них какие, а времени разбирать и разбираться нет, в кусты закинул. Обойдусь. По времени, кстати, начало шестого. Вряд ли утра. Значит, вечер. Суббота или воскресенье? Как время-то сдвигается? Тьфу, башка плохо соображает. По ходу дела разберёмся.

Рацию хорошенько треснул каменюкой, обломки тоже закинул в кусты. Наплечную кобуру позаимствовал у шофёра — как наименее замызганную в крови. Оставшихся троих из машины выволок в заросли, чтоб в глаза не кидались. Не могу сказать, что это далось мне с лёгкостью — все мужики были не самой мелкой комплекции, а я хрен знает сколько времени уж не жрамши.

Кстати, про еду.

В угол салона закатилась пластиковая двухлитровая бутылка кока-колы. Ух ты, уже пластиковая! А в Союзе пока всё в стекле. Поболтал. Пить не рискнул — мало ли, дрянь какая специально для меня подмешана? Содрал с каталки простынь, намочил тряпку в этой газировке, привёл стёкла машины в относительно приличный вид, наскоро протёр внутри, особенно подголовники сидений. Обошёл вокруг, пятен нет. Каталку выкинул в те же кусты, что и трупы. Брякает, гадина.

Напялил очки. Кепку бы ещё, рожа больно детская.

Вырулил на трассу. Дорога была не из самых больших, так что я развернулся прямо через двойную сплошную. Хер знает, что она здесь обозначает. В любом случае, камер нет. А если вдруг и есть, пусть владельцы получат штраф, пофиг мне. И втопил в противоположную первоначальному направлению сторону. Отъехать подальше, а там можно и с картами разбираться.

Как скоро будет повторная связь, учитывая, что четверть часа назад всё было «о-кей»? Как скоро меня хватятся? А ещё нужно было рассчитывать, что через час-полтора навалится откат, с трясучкой и вот этим вот всем — всё-таки, не каждый день я людей убиваю. Час в запасе есть, уж свой организм я знаю. Я криво усмехнулся. Та единственная, способная вывести меня из себя в полщелчка, находилась сейчас на другом конце Земли. Надеюсь, у неё всё хорошо.

06. НЕПРИЯТНО, БЛИН

ЗАСВИСТИШЬ ТУТ…

Олька. Место неприятное. Время… в наличии.

Самое отвратительное — тошнота. Подозреваю, что поначалу меня и рвало, пока было чем. Реакция моего организма на эту дикую химозу вполне предсказуема. Потом ребёнка, как положено, обтёрли, но отвратительный запах прилип к волосам, прямо фу… Надо как-то абстрагироваться, иначе ну это же невозможно. Ещё и хлоркой воняет…

Я слегка приоткрыла глаза и упёрлась взглядом в изножье кровати из гнутой металлической трубки. Через проход справа стояла такая же кровать. За ней ещё, рядами.

Я слегка повернула голову в другую сторону и увидела ещё кровати, на которых лежали или сидели девочки, дверь и санитарку во всём белом на табуретке. Видимо, ей полагалось непрерывно бдеть, но тётка что-то писала в газете. Кроссворд, поди, решает.

Экспозицию довершали неотъемлемые изумрудно-зелёные «успокаивающие» панели масляной краской с креативными крупными цветочками. Кто-то старательный рисовал. Вон, даже пчёлки…

Девочки, поголовно наряженные в пижамки с мячиками, выглядели отсутствующими. Некоторые сидящие были поверх пижам замотаны в такие, знаете, смирительные рубашки с длинными рукавами, завязанными на спине. Некоторые нет. Это, наверное, только для буйных?

Я хотела почесать нос и поняла, что руки ограничены в движениях тряпочными петлями, накинутыми на запястья. Да и ноги тоже. По ходу дела, все лежачие так…

Пришлось почесать нос о плечо, да и хрен бы с ним. Я припомнила передачу с Марией Бутиной, которая просидела несколько лет в лютой пиндосовской тюрьме, и чтоб не свихнуться, придумывала себе интерьеры и занятия внутри головы. Но углубиться в эту тему не вышло. Санитарка каким-то образом почувствовала мои эволюции сквозь газету и подошла:

— Ну, чего возишься?

Мда, я бы тоже, наверное, смотрела с неприязнью, если бы моей сотруднице ножик в ногу воткнули…

— Просто почесала нос, — абсолютно ровным голосом ответила я и начала смотреть на блестящую дужку кровати.

Тётка постояла рядом, ничего не дождалась, вернулась к своей табуретке и крикнула в коридор:

— Маша-а! Новенькая проснулась!

Как вы понимаете, в такой нервозной обстановке никакие умопостроения вроде дворцовых интерьеров меня не увлекли. Я прислушивалась ко звукам больницы, пытаясь угадать: поставят мне новое отрубающее или что ещё выдумают? Издалека, на краю слышимости, доносился истерический женский смех. Затих. Не хотела бы я работать в таких условиях, фу.

Стремительная Маша пришла минут через десять. Тоже в белом халате и белой косынке. Цветную форму пока не придумали, во всяком случае, в СССР.

Маша споро отвязала меня от кровати, помогла подняться и с сомнением оглядела сверху донизу:

— Чё, рубашку одевать будем?

Спрашивала она явно не меня.

— Лене Викторовне-то ножиком ногу распластала! — ворчливо высказалась санитарка.

Маше явно не хотелось возиться.

— Ножика-то нет… Будем рубашку одевать? — теперь она внезапно решила спросить меня.

— Как хотите, — пожала я плечами. Вышло довольно вяло, и Маша махнула рукой:

— А! Пошли так.

Ну, так дак так.

Мы прошли по коридору до большой лестницы, поднялись на пару этажей. Здесь явно сидело начальство. Двери побогаче, таблички с блестящими буквами и пальма в большой деревянной кадке. Маша стукнулась в одну из дверей и сразу заглянула внутрь:

— Фёдор Палыч, проснулась девочка-то.

— А-а, давай-давай, заводи! — глуховато послышалось из кабинета, и меня, собственно, завели.

Обычный кабинет — не слишком большой, не особо тесный, пара шкафов с вечными докторскими папками и книжками, письменный стол, бумаги, бумаги, кушетка в зелёной детской клеёнке и посетительский стул.

Ну, и средней обширности дядька-доктор по другую сторону стола. Со стулом, мдэ. Тьфу, что-то меня этот ваш галоперидол сбивает с писательского ритма. Или чем там они меня колют… Но фразы получаются просто дубовые, кошмар. И логика последовательностей скачет в разные стороны.

Знакомый дядька, между прочим.