Дочь палача - Оливер Пётч

– Дождитесь процесса. Я не хочу раскрывать имена прежде времени.

– Может, Штехлин нашлет смерть на этих свидетелей прямо из тюрьмы, – вмешался еще один советник. Пекарь Михаэль Бертхольд был членом большого совета. Лехнер числил его как раз тем человеком, кто способен был породить такие слухи. Остальные советники покивали, они уже слышали о подобных случаях.

– Что за бред! Всего лишь выдумки. Штехлин просто знахарка, не более! – Шреефогль вскочил. – Вспомните, что было семьдесят лет назад. Половина города обвиняла другую половину в колдовстве. Много крови пролилось. Хотите, чтобы такое повторилось?

Несколько простых общинных представителей начали перешептываться. Тогда обвиняли в основном менее зажиточных горожан, простых крестьян, служанок и рабочих… Хотя были среди них и хозяйки трактиров, и жены судей. Под пытками подозреваемые сознавались, что насылали град, оскверняли причастие и даже убивали собственных внуков. Страх до сих пор сидел в душах людей. Лехнеру вспомнилось, как отец прежде часто рассказывал ему об этом. Позор Шогнау, который навсегда сохранится в книгах по истории…

– Сомневаюсь, чтобы ты мог об этом помнить. А теперь сядь, юнец, – прозвучал тихий, но жесткий голос. Он давал понять, что владелец его с давних пор привык отдавать приказы и не позволит какому-то молокососу над собой издеваться.

В возрасте восьмидесяти одного года Маттиас Августин был самым старым членом совета. Десятки лет он управлял извозчиками Шонгау. Он уже почти ослеп, однако его слова еще кое-что значили в городе. Наряду с Земерами, Пюхнерами, Хольцхоферами и Шреефоглями он входил в самую элиту власти.

Взгляд старика был устремлен в одну точку. Казалось, он заглядывал в само прошлое.

– Вот я могу вспомнить, – пробормотал он, и зал погрузился в мертвую тишину. – Я был тогда мальчишкой. Но знал, из-за чего горели костры, и до сих пор помню запах горелого мяса. Десятки людей сожгли во время того ужасного разбирательства. В том числе и невиновных. Никто никому больше не верил. И, поверьте, я не хочу снова пережить такое. Поэтому Штехлин должна признаться.

Шреефогль снова сел. При последних словах Августина он шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы.

– Она должна признаться, – продолжал Августин, – потому что молва – как дым. Он стелется, проникает сквозь щели в дверях и ставни, и конце в концов им воняет весь город. С этим делом нужно покончить по возможности быстрее.

Бургомистр Земер кивнул, и другие члены малого совета что-то согласно пробормотали.

– Он прав, – Йохан Пюхнер, который недавно заново отстроил свою мельницу, разрушенную шведами, откинулся на стуле. – Нужно успокоить народ. Я вчера вечером спускался к пристаням. Там очень неспокойно.

– Верно. Я говорил вчера со своими людьми, – Маттиас Хольцхофер был еще одним из могущественных торговцев, который отправлял товары до Черного моря. Он потеребил манжет камзола. – Но там больше подозревают аугсбургских плотогонов. Все же старина Гриммер частенько с ними ругался. Может, они хотели нам навредить. Напугать людей, чтобы никто не связывался больше с Шонгау, – предположил он.

– Тогда Штехлин выкрутилась бы, а весь ваш план – коту под хвост, – вставил Якоб Шреефогль. Он сидел со скрещенными руками.

Со стороны общинных представителей, сидевших у стены, донесся кашель. Редкостью было, чтобы кто-то из них просил слова на собрании. Старый Погнер, который представлял гильдию лавочников, проговорил:

– Гриммер и в самом деле хорошо намял бока нескольким перевозчикам из Аугсбурга. Я сам был в «Звезде», когда это случилось.

Бургомистр Земер, будучи хозяином трактира, почувствовал себя оскорбленным.

– В моем заведении нет места дракам. Они самое большее немного побранились, – отмахнулся он.

– Немного побранились? – Погнер теперь оживился. – Спросите вашу Резль, она все видела. Они носы друг другу переломали. Кровь ручьями по столам текла. Один из Аугсбурга и убежать толком не смог, так его отделал Гриммер. Он им еще проклятиями сыпал вслед. Они, верно, отомстить хотели, точно вам говорю!

– Вздор! – покачал головой полуслепой Августин. – Много чего можно приписать аугсбургцам, но убийство… На такое они не способны. Лучше оставить Штехлин. И сделать все без проволочек. Пока не стало слишком поздно.

– Я отдал распоряжение, завтра мы начнем допрос, – сказал Лехнер. – Палач покажет ей орудия пыток. Через неделю, самое позднее, все будет улажено.

Он посмотрел вверх, на резной потолок, выложенный кедром. Узорчатые свитки свидетельствовали, что здесь вершился закон.

– Разве мы не должны в таких случаях испрашивать совета у управляющего? – спросил Шреефогль. – Все-таки речь идет об убийстве! Никто пока не давал нам права самостоятельно выносить приговор.

Лехнер улыбнулся. Вообще, когда речь шла о жизни и смерти, слушания по делу не проводили без представителя курфюрста. Однако Вольф Дитрих фон Зандицелль пребывал, как это часто случалось, в своем поместье Пихль близ Тиргауптена, далеко от Шонгау. А пока он не появился, единственным его представителем в стенах города был Иоганн Лехнер.

– Я уже отправил гонца и попросил Зандицелля прибыть не позднее чем через неделю, чтобы возглавить процесс, – пояснил он. – Я написал ему, что до этого времени мы найдем виновного. А если нет, тогда придется управляющему со всей свитой на какое-то время задержаться… – самодовольно добавил секретарь.

Советники внутренне содрогнулись. Княжеский управитель с сопровождением! С лошадьми, слугами, солдатами… Это сулило огромные расходы. Они уже подсчитывали про себя гульдены и пфенниги, которые проест и пропьет каждый из высоких гостей. День за днем до вынесения приговора. Тем более важно было отыскать виновного к приезду управляющего. Тогда и потратиться можно где-то вполовину меньше.

– Даем вам наше согласие, – сказал бургомистр Земер и смахнул пот с лысеющего лба. – Завтра можете начинать допрос.

– Хорошо, – Лехнер развернул новый документ. – Тогда переходим к следующему вопросу. У нас еще много дел на сегодня.

4

Среда, 25 апреля 1659 года от Рождества Христова, 9 утра.

Якоб Куизль направлялся по узкому переулку к южной городской стене. Дома вокруг были свежеоштукатурены, черепица на крышах отливала красным под утренними лучами. В садах цвели первые нарциссы и колокольчики. Район вокруг герцогского дворца, названный дворцовым, считался лучшим в городе. Здесь селились ремесленники, которые смогли кое-чего добиться в жизни. По улице гомонили, разбегаясь в стороны, утки и куры. На скамейке перед мастерской сидел столяр с рубанком, молотком и стамеской и обстругивал стол. При виде палача, шедшего мимо, он втянул голову в плечи. С палачами не здоровались, боялись накликать беду.

Куизль добрался, наконец, до выхода из переулка. В самом конце его, прямо к стене примыкала тюрьма, внушительных размеров трехэтажная башня, построенная из массивных блоков, с плоской крышей и зубцами. Много столетий сооружение это служило темницей и камерой пыток.

Городской стражник прислонился к обитой железом двери и подставил лицо весеннему солнцу. На ремне рядом со связкой ключей болталась дубинка. Большего оружия не требовалась – все же пленница была закована в кандалы. А против возможных проклятий у стражника имелся освященный деревянный крестик и амулет Девы Марии. Оба висели на шее, привязанные кожаным шнурком.

– Доброго утра, Андреас! – воскликнул Куизль. – Как твои дети? Маленькой Анне уже лучше?

– Все хорошо. Благодарю, мастер Якоб. Средство замечательно помогло.

Стражник украдкой огляделся, не заметил ли кто его разговора с палачом. Человека с мечом избегали, хотя и шли прямиком к нему, если ломали палец или одолевала подагра. Или когда дочь заражалась коклюшем, как в случае стражника Андреаса. Простые люди охотнее обращались к палачу, нежели к цирюльнику или лекарю. Тем более что шансов выздороветь было больше, и брал он дешевле.

– Пропустишь меня? Хочу поговорить с Мартой наедине. Что скажешь? – Куизль набил свою трубку и как бы между делом угостил табаком стражника. Тот быстрым движением высыпал подарок в мешочек на поясе.

– Даже не знаю. Лехнер запретил. Мне нельзя уходить отсюда.

– Скажи-ка, разве не Штехлин принимала на свет твою Анну? И Томаса?

– Да, и…

– Знаешь, она и моих детей принимала. В самом деле веришь, что она ведьма?

– Вообще-то нет. Но другие…

– Другие, другие… Андреас, у тебя своих мозгов нет? А теперь дай пройти. Завтра можешь зайти, сироп от кашля готов. Если меня не будет, просто забирай. Он на столе на кухне.

При этих словах Якоб протянул руку. Стражник отдал ему ключ, и палач вошел внутрь.

Одну половину этажа занимали две камеры. В левой безжизненно лежала на куче соломы Марта Штехлин. Стоял резкий запах мочи и гнилой капусты. В тамбур через маленькое зарешеченное окошко лился солнечный свет. Вниз спускалась лестница – в камеру пыток. Куизль хорошо ее знал. Там находились все инструменты, необходимые палачу для допросов с пристрастием.