Занимательные истории, новеллы и фаблио - Маркиз Сад

– Послушайте, – отвечает С. Ж., – я прекрасно вижу, с кем имею честь разговаривать; таких людей я не обманываю. Буду говорить с вами откровенно, как честная женщина, и мое поведение подтвердит вам, что я именно такова. Берусь в лучшем виде устроить ваше дело. Речь идет лишь о том, чтобы договориться о цене. Есть у меня одна очаровательная особа. Это создание приведет вас в восторг, как только вы ее увидите. Она из тех, кого мы зовем прелатским кусочком, а вы знаете, что они мои лучшие клиенты и я всегда подаю им не самое худшее, что имею... Три дня назад господин епископ де М. уплатил мне за нее двадцать луидоров, архиепископ де Р. вчера приобрел ее за пятьдесят, этим утром она была оценена еще в тридцать, полученных от коадъютора де ***. Вам я ее предлагаю за десять, признаться, просто чтобы заслужить ваше уважение. Но надо точно соблюдать день и час: она находится во власти мужа, и мужа очень ревнивого, который с нее глаз не спускает. Она наслаждается украдкой, ловя каждый удобный момент, так что не опаздывайте ни на миг и приходите минута в минуту в то время, о котором мы сейчас условимся.

Депорт немного поторговался, стараясь сбавить цену: никогда во всей Лотарингии шлюхам не платили по десять луидоров. Ему расхваливали товар; наконец сговорились, и на следующий день ровно в десять утра было назначено свидание. Серненваль, не желая более участвовать в этом развлечении, раз речь больше не шла об ужине, порекомендовал Депорту такой час. Было очень удобно устроить это дело с утра пораньше, чтобы остальную часть дня посвятить исполнению более важных обязанностей. Бьет десять, и два наших друга прибывают к услужливой сводне. Будуар, где царит зовущий к сладким утехам полумрак, таит в себе богиню, которой Депорт должен принести себя в жертву.

– Счастливое дитя любви, – говорит ему Серненваль, подталкивая его к святилищу, – лети в сладостные объятия, простертые к тебе, но после приди отчитаться передо мной о своих наслаждениях. Я порадуюсь твоему блаженству, и удовольствие мое будет тем более чистосердечным, что я ничуть не стану ему завидовать.

Наш новообращенный попадает внутрь храма. На свершение таинства едва хватило трех часов. Наконец он возвращается, уверяя своего друга, что никогда не встречал ничего подобного и что сама покровительница любви не смогла бы доставить ему большего блаженства.

– Значит, она прелестна, – говорит Серненваль, и в нем понемногу загорается пламя.

– Прелестна? Я не нахожу слов, способных выразить, какова она. И даже сейчас, когда иллюзия уже должна была улетучиться, я чувствую, что никаким пером не описать той бездны наслаждений, в которую эта женщина меня ввергла. К прелестям, доставшимся ей от природы, она прибавляет столь чувственное искусство заставить их заиграть, она умеет привнести в утехи такую остроту и пикантность, что я до сих пор еще нахожусь в опьянении... О друг мой, отведай ее, умоляю, как бы ты ни привык к парижским красавицам, уверен, ты признаешься, что никого из них нельзя поставить рядом с этой.

Серненваль держится по-прежнему стойко, однако любопытство его задето, и он просит С. Ж. провести ту особу перед ним, когда она выйдет из кабинета. Возражений нет, двое друзей встают, стремясь лучше ее разглядеть, и принцесса гордо проплывает мимо них...

Небо праведное, что сделалось с Серненвалем, когда он узнает свою жену! Да, это она... та самая недотрога, не отваживавшаяся из-за излишней скромности выйти к столу в присутствии приятеля своего мужа и бесстыдно приходящая продавать себя в публичный дом!

– Презренная тварь! – кричит он в бешенстве...

Но напрасно он пытается наброситься на это коварное создание: его супруга узнала мужа в тот же миг и успела сбежать. Серненваль в состоянии, которое невозможно передать, обрушивает свой гнев на С. Ж., но та извиняется, говоря, что понятия не имеет, кто эта женщина, и уверяет Серненваля, что вот уже более пяти лет, то есть гораздо ранее, нежели он имел несчастье жениться, молодая особа приходит сюда развлекаться.

– Негодяйка! – вскрикивает злосчастный муж, которого тщетно пытается утешить приятель. – Но нет, теперь с этим покончено, презрение – вот все, что она увидит от меня отныне, она навсегда будет им отмечена, и пусть это жестокое испытание научит меня никогда впредь не забирать себе в голову, что можно судить о женщинах по лицемерной маске, какую они надевают на себя.

Серненваль возвратился домой, но уже не нашел там своей потаскухи, та уже приняла решение, и он не очень об этом сожалел. Друг не осмеливался более навязывать ему свое присутствие после того, что произошло, и на следующий же день съехал. Безутешный Серненваль, в полном уединении, испытывая стыд и боль, написал книгу ин-кварто, изобличающую лицемерных жен. Книга эта не исправила ни одной женщины и не была прочитана ни одним мужчиной.

Эмилия де Турвиль, или жестокосердие братьев

Нет для семьи ничего более священного, нежели честь членов ее. Но порой стоит этому сокровищу чуть потускнеть, как те, кто особо ратует за его сохранность, взваливают на себя унизительную роль преследователей незадачливого создания, их обидевшего. Сколь бы бесценным ни было достояние, должно ли защищать его такой ценой? Не разумнее было бы уравнять по тяжести содеянного ужасы, которые защитники фамильной чести обрушивают на свою жертву, и тот ущерб, чаще всего надуманный, что, согласно их жалобам, якобы был им нанесен? Кто же наконец более виноват с точки зрения здравого смысла – слабая обманутая девушка или некто из ее родственников, кто, выдавая себя за семейного мстителя, становится палачом несчастной?

Событие, которое мы намерены представить на суд читателя, возможно, разрешит этот вопрос.

Граф де Люксей, человек лет пятидесяти шести-пятидесяти семи, имевший звание генерал-лейтенанта, в конце ноября возвращался почтовой каретой из своего имения в Пикардии. Проезжая через Компьенский лес около шести часов вечера, он услышал женские крики. Казалось, они доносятся с одной из дорог, соседней с главной дорогой, по которой он проезжал. Он останавливается, приказывает слуге, сопровождавшему карету, выяснить, что происходит. Ему докладывают, что там просит о помощи девушка, лет шестнадцати-семнадцати, вся в крови, однако невозможно определить, что у нее за раны. Граф тут же выходит из кареты, спешит к пострадавшей; из-за надвигающейся темноты ему также трудно понять, откуда течет кровь. Благодаря объяснениям раненой он наконец понимает, что кровь эта из вен на руках, откуда обыкновенно делают кровопускание.

– Мадемуазель, – говорит граф после того, как ей была оказана посильная помощь, – я здесь не для того, чтобы расспрашивать о причинах ваших несчастий, да и вы не в том состоянии, чтобы их поведать: садитесь в мою карету, прошу вас, и пусть единственной вашей заботой будет необходимость успокоиться, а моей – поддержать вас.

С этими словами господин де Люксей вместе со слугой переносит бедную девушку в экипаж и снова трогается в дорогу.

Едва только удостоенная такого внимания особа почувствовала себя в безопасности, как она попыталась невнятно произнести слова благодарности. Но граф, умоляя ее не делать лишних усилий, сказал:

– Завтра, мадемуазель, завтра вы, надеюсь, изложите все, что с вами случилось, но не сегодня. Используя авторитет, на который дает мне право мой возраст и счастливая возможность оказаться вам полезным, настоятельно прошу вас думать лишь о своем покое.

Во избежание огласки граф по прибытии на место приказывает завернуть свою подопечную в мужской плащ и препроводить с помощью слуги в удобное помещение в угловой части дома, где он ее навестит, как только расцелует жену и сына, ожидавших его сегодня к ужину.

Придя проведать больную, граф привел с собой хирурга; юная особа была осмотрена: ее нашли в крайнем упадке сил; бледность ее лица, казалось, предвещала близкую кончину, хотя на теле девушки не было обнаружено ни одной раны. Свою слабость она объясняла тем, что ежедневно в течение трех месяцев теряла много крови. Она только собралась рассказать графу о необыкновенной причине этого, как впала в беспамятство; хирург заявил, что ее следует оставить в покое, и прописал ей обильную еду и укрепляющие лекарства.

Наша юная страдалица провела довольно благополучную ночь, однако еще шесть дней не в состоянии была сообщить своему благодетелю о себе. Вечером седьмого дня, когда никто в доме еще не знал, что она там спрятана, да и сама девушка, благодаря принятым мерам предосторожности, неясно представляла себе, где находится, она упросила графа выслушать ее и проявить снисхождение, какими бы ни оказались провинности, в которых она готова сознаться. Господин де Люксей придвинул кресло, уверив находившуюся под его покровительством особу, что судьба ее по-прежнему внушает ему живой интерес, и наша прекрасная путешественница начала рассказ о своих злоключениях.