Срыв (сборник) - Роман Сенчин

В киоске купил жетончик для таксофона и позвонил знакомому механику УВД. Тот иногда помогал с ремонтом машин участием или советом.

Механик оказался дома, удачно был свободен от дежурства и домашних дел и согласился посмотреть, что там с «заразой». Все машины он называл заразами, да и правильно – большая часть его жизни была отдана тому, чтобы их налаживать. Все эти изъезженные «жигули», «уазики», «газели»…

Огибая дорогие сердцу участки родного города – тяжело было оказаться там гостем, – Николай Михайлович направился к своему гаражу.

Гаражи в их городе образовали своеобразные кварталы – выделялись территории, большие участки на окраинах кооперативам; постепенно вокруг появлялись дома, и их жильцы, кому не повезло купить готовый гараж рядом, получали землю на новой окраине.

Тот кооператив, в котором состоял Николай Михайлович, находился неподалеку от центра – кооператив был старый. Взносы приходилось платить немалые, но зато и председатель работал всерьез: обнес территорию металлическим забором, у единственного въезда поставил вышку-сторожку. За те почти десять лет, как Елтышев владел здесь гаражом, раза два-три всего слышал про кражи, да и то – не машины угоняли, а по мелочам: снимали аккумуляторы, утаскивали разные запчасти, каких немало хранится в гаражах. Но по дороге Николаю Михайловичу представилось, что сейчас подойдет и обнаружит ворота взломанными, а «москвич»… И странно, страха не появилось, даже захотелось, чтобы машину действительно угнали, гараж разорили. Худо-бедно, но выход. И не надо ломать голову, как и на какие шиши ремонтировать (той тысячи, что лежала в кармане, наверное, хватит, но это ведь не последний ремонт, а тысяча на сегодняшний день – последняя)… Перегонит в деревню, нужно будет срочно строить гараж (опять же, на что?), а без гаража через пару лет ржавчиной изойдет – и так уже по низу кузова есть эта рыженца… Конечно, жалко терять гараж – последняя зацепка здесь, в городе, – но придется. Другого выхода нет. По крайней мере ради денег продать. Опоганенный ворьем, продать его будет наверняка не так жалко. Избавиться.

Но дежурящий возле тяжелого шлагбаума охранник, сперва поглядевший на Николая Михайловича с подозрением, узнал и заулыбался, жестом пригласил проходить. И этим развеял странные желания Елтышева: нет, здесь всё надежно.

Начались справа и слева плотные ряды бетонных коробок. Тоже надежных, крепких, как бункеры… Сам Николай Михайлович никогда гаражей не строил, но технологию знал хорошо (много лет, имея машину, но не имея гаража и места под него, готовился строить).

Сперва выкапывается глубокий, но не широкий котлован. Большинство людей его бетонируют, а некоторые забирают досками-сороковками, лучше всего листвяжными. Получается погреб. Кое-кто плюс к погребу делает и смотровую яму. Дальше сколачивают опалубку и заливают раствором стены. Для раствора надо покупать цемент, привозить песок, щебень, соединять это все в бадье, тщательно перемешивать и, загружая в ведра, переливать внутрь опалубки. По несколько сантиметров выше, выше… Конечно, блатные и в советское время пригоняли бетономешалки, нанимали людей для строительства, но основная масса мужиков корячились сами, в одиночку, месяцами.

Главное было – крыша. Одни стелили плахи, другие – стальные балки, покрывали толем, засыпали глиной или опять же заливали бетоном. У кого возможность была – топили гудрон; были и те, что клали шифер. В общем, каждый по-своему старался сделать крышу наиболее герметичной. Протекающая крыша – самая большая проблема владельца. Тем более что течь может не только явно – из трещины капает; самое подлое, когда влага напитывает сначала крышу, затем стены, заражает ржавчиной лежащие на полках детали, запчасти, автомобиль, сползает в подвал…

В конце же строительства бетонировали пол, навешивали ворота, выводили из подвала воздуховодную трубу, ставили печку, протягивали проводку. Приводили электрика, который подключал гараж к ЛЭП.

Да, не строил Елтышев этот гараж, не было связано с ним никаких историй, особых проблем, кроме того, что несколько лет назад заменил провисшие обитые листовым железом ворота на цельнометаллические (хоть и тепло не держат зимой, но зато открываются легко, долговечные), не прикладывал к его содержанию больших усилий, но сейчас, бродя по нему вокруг промерзшего «москвича», оглядывая стеллажи с разными, в основном ненужными, вещами, бросовой мелочевкой, вдыхая запах холодной пыли, цемента, чувствовал себя вернувшимся чуть ли не домой. Но уже почти и не в свой дом, который скоро нужно будет оставить навсегда… Ведь как, действительно?.. Нужно, никуда не деться, продавать гараж и строиться в деревне. Бруса купить, кирпича, цемента. Еще одну зиму им в избенке не пережить.

Николай Михайлович открыл машину, сел за руль. Поежился. В салоне было морозно… Да, промерзла… Чтоб немного согреться, закурил… А сыновьям что оставит? Артем – с ним более-менее, он наверняка так и будет при них. Вряд ли когда повзрослеет. А Денис… Вернется Денис, и куда? Так хоть гараж здесь будет, сказать ему: вот, это твое имущество, извини, что так получилось. Но хоть что-то…

От этих сбивчивых, панически-хаотичных мыслей Елтышеву захотелось зарычать и садануть со всей мочи по рулю. Каким-то зверем, огромным, сильным себя чувствовал, но попавшим в капкан, из которого не выбраться. И рвись не рвись, что хочешь делай – не поможет.

– Хэй, есть кто живой? – голос от ворот.

Николай Михайлович вздрогнул. От неожиданности, конечно. Затыкал окурок в пепельнице, полез из машины.

– Здорово! – встретил уже подошедший механик; на нем был темно-синий милицейский бушлат, на голове – спортивная шапочка. На плече висела старая вместительная сумка, в которой, Елтышев знал, лежат ключи, тестеры, еще разные профессиональные инструменты.

– Здорово, здорово, Сереж.

– Ну, чего опять у тебя?

– Да вот…

Николай Михайлович засуетился, включая свет в гараже, открывая капот; объяснял оправдывающимся тоном, что, вот, сначала застучало, а потом мотор заклинил, уже смотрели, но не специалисты, а он, Сергей, он ведь мастер, золотые руки… И одновременно вспоминалось, как, когда Елтышев служил, этот Сергей перед ним заискивал. Ну, может, и не особо заискивал, но вот такие вопросы: «Чего опять у тебя?» – не задавал. Да попробовал бы только…

Глава седьмая

Весна осваивалась медленно, с натугой. То, казалось, укреплялась, распускала по земле живые нити, то хирела, исчезала, гибла в новой волне морозов.

В городе война весны с зимой и не замечалась почти, лишь самые важные моменты – вот с крыш закапало, вот снег сошел, трава полезла, вот полопались почки и деревья покрылись зеленоватой словно бы пылью. А в деревне была заметна, важна-необходима любая мелочь. И ждала эту весну Валентина Викторовна, как, пожалуй, никогда раньше, даже в детстве.

За почти полгода жизни здесь приятельниц у нее не появилось. Да и у мужа приятелей тоже. Разве что Юрка, который часто заходил, присаживался в пороге, курил, рассказывал, какая летом тут благодать, с готовностью включался в планы Николая насчет строительства – «Да мы такие хоромы отгрохаем! Я помогу, Михалыч, ты что! Дава-ай…» – а перед уходом просил «тридцатничек» в долг. Иногда Николай давал, и тогда Юрка расцветал, тут же предлагал «посидеть, раздавить пузырек», а когда следовал отказ в деньгах, надувался, будто его обманули, не заплатив за выступление положенный гонорар…

У Юрки было шестеро детей – четыре мальчика и две девочки, от тринадцати до четырех лет. Сам он после закрытия фермы нигде не работал, жена мыла полы в магазине. «На что живут?» – часто недоумевала Валентина Викторовна и пыталась высчитать: жена получает в лучшем случае тысячи полторы плюс детские деньги (семьдесят рублей в месяц), может, еще как-то родственники помогают, хотя вряд ли, может, что-то Юрка нашабашивает, что тоже маловероятно. На сколько-то, наверное, продают осенью картошку скупщикам. И как, пусть даже на три тысячи в месяц (да нет, какие там три тысячи? меньше), прокормить, одеть всю эту ораву?

Несколько раз она видела Юркиных детей. Старшая, тринадцатилетняя Лида, выглядела на свой возраст, сложена была пропорционально, а уже следующий, одиннадцатилетний Павлик, ростом, сложением смахивал на восьмилетнего-девятилетнего; остальные тоже были низкорослыми, щуплыми, с туповатыми лицами… «И что из таких получится?»

Тех, с кем выросла здесь, кого знала еще до отъезда на учебу в педучилище, Валентина Викторовна почти не встречала. Да и немудрено – без малого сорок лет прошло. Но все-таки было не по себе: казалось, все они вымерли от какой-то страшной чумы или холеры, а немногие оставшиеся были точно заболевшими или переболевшими совсем недавно – вялыми, равнодушными до неодушевленности. Валентина Викторовна начинала было рассказывать им о своих бедах, о том, что вот на старости лет приходится всё начинать сначала, а они механически кивали, уныло вздыхали и смотрели мимо ее глаз, куда-то в пустую даль. И прощались также бесцветно, как здоровались, продолжали медленное передвижение по улице.