Сапфиры Сиама - Барбара Картленд

– Я намеренно не спрашивал об этом раньше. Но теперь я хотел бы, чтобы вы точно объяснили мне, почему вы так уверены, что ваш отец жив.

Последние три дня он пристально за ней наблюдал. Он понимал, что, так как она страстно любит своего отца, она не могла бы так непринужденно вести себя и временами казаться такой счастливой, если бы она не была абсолютно уверена, что он жив.

Завтрак закончился, слуги удалились, оставив на столе только кофе.

Перед маркизом стоял еще маленький стаканчик портвейна.

Сквозь окна салона сияло солнце, и небо казалось таким же синим, как Средиземное море. Вдали виднелись покрытые снегом вершины критских гор. Маркиз долго стоял, любуясь голыми серыми скалами и красноватыми отблесками на них. Снежные вершины гор всегда глубоко волновали его. Он подумал, что, какой бы важной ни была его работа в Англии, когда-нибудь он снова вернется в Гималаи.

Когда он заметил, что Анкана смотрит на горы как бы в поисках вдохновения, он внезапно сказал:

– Почему вы медлите с ответом?

– Я спрашиваю себя, – отвечала Анкана после секундной паузы, – поймете ли вы, если я скажу вам правду, и стоит ли вам знать так много.

Маркиз был изумлен.

– Что вы этим хотите сказать?

Медленно повернув голову, она взглянула на него.

– Я полагаю, вам известно, что я не терплю, когда люди не отвечают на простой вопрос.

– Вам он может казаться простым, – возразила Анкана, – но в таком случае, вы только скользите по поверхности и не пытаетесь проникнуть в глубины, скрывающие нечто более важное, чем слова.

Маркизу это стало любопытно, и поэтому он сказал голосом, который большинство женщин находили неотразимым:

– Я могу только просить вас довериться мне.

Слегка вздохнув, Анкана сказала:

– Хорошо. Я объясню вам совсем просто то, о чем уже рассказывала, но вы мне не поверили.

Мгновение она помолчала, а потом добавила твердым тоном:

– Папа и я мысленно настолько связаны, что, если бы он умер, как вы мне сказали, я была бы не в состоянии с ним общаться.

– Вы хотите сказать, что можете общаться с вашим отцом сейчас, в этот момент? – спросил маркиз недоверчиво.

– Я бы не стала пытаться сделать это сейчас, сидя здесь с вами, но прошлой ночью мне удалось связаться с ним, и я убедилась, что он жив и думает обо мне.

Она говорила так просто, что маркизу было трудно ей не поверить. Хотя здравый смысл подсказывал ему, что ее слова – лишь плод разыгравшегося воображения.

– Возможно, вам будет легче понять, – продолжала Анкана, поскольку он молчал, – если я скажу вам, что, когда была ребенком, папа учил меня слышать его и повиноваться ему, когда мы находились далеко друг от друга.

Она взглянула на маркиза, чтобы увидеть, понял ли он ее. Когда она убедилась, что он не понял, она объяснила проще:

– Бывало, я пряталась от няни, а став постарше – от гувернантки, в лесу у нашего загородного дома. Когда они не могли найти меня, они шли к папе и говорили: «Пожалуйста, сэр, будьте так добры найти мисс Анкану. Я понятия не имею, куда она делась».

– И что делал ваш отец? – спросил маркиз.

– Он посылал мне свои мысли, и когда я их получала, я знала, что должна слушаться его, даже если мне очень не хотелось возвращаться в дом.

– Сколько вам было лет, когда вы это проделывали?

– Я думаю, мне было года четыре или пять, – отвечала Анкана. – И после этого мы были, как бы вы сказали, так настроены на одну волну, что он всегда знал, когда был мне нужен.

Она остановилась и улыбнулась ему, прежде чем продолжить:

– Точно так же и он мог связаться со мной, где бы я ни находилась.

– Мне трудно в это поверить, – проговорил маркиз, – но я принимаю все, что вы мне рассказали. А теперь, Анкана, я хотел бы, чтобы вы сказали мне, знаете ли вы, что ваш отец делает сейчас?

Взгляд Анканы снова устремился на заснеженные горные вершины, и Осмонд понял, что она сосредоточилась на своем отце. Она была совершенно неподвижна и, казалось, даже не дышала.

Он подумал, что ощущал в ней, почти бессознательно, душевное равновесие и безмятежность, каких не замечал ни в одной другой женщине.

Его всегда раздражали дамы, которые беспрестанно ерзали и суетились. У Сибил, например, была привычка вертеть на пальцах кольца. «Почему ты не можешь сидеть спокойно?» – спросил он ее однажды и получил ответ, который ожидал. «Потому, дорогой, что моим пальцам не терпится коснуться тебя, и я в тревоге потому, что я не в твоих объятьях». Маркиз вспомнил еще одну красавицу, которая надоела ему, потому что вечно поправляла и приглаживала волосы. Он не думал, что ее на самом деле беспокоило, в порядке ли ее прическа. Осмонд подозревал, что она просто желала лишний раз продемонстрировать свои красивые руки и предплечья.

Должно быть, несколько минут они просидели молча, прежде чем Анкана сказала:

– Я уверена, что папа переодет… я не успела разглядеть, какая на нем одежда… но он не в своем обычном костюме.

Она снова немного помолчала.

– Он в опасности… но в настоящий момент он владеет ситуацией, и жизни его пока ничто не угрожает.

Когда она снова повернулась к нему, у маркиза было такое чувство, что она его не видит.

– Откуда вам все это известно? – спросил он. – И как это может нам помочь?

– Возможно, будет легче, когда мы окажемся ближе к нему, – отвечала Анкана.

Она поднялась из-за стола и, встав на колени на софе, заглянула в окно. Когда маркиз планировал салон, он отказался от иллюминаторов с одной стороны. Вместо них там были большие окна, закрепленные в исключительно прочных стальных рамах. Оттуда открывался такой вид, какого нельзя было бы наблюдать через иллюминатор. Сидя за столом, маркиз видел профиль Анканы, смотревшей на море. Ее длинные темные волосы, спускавшиеся почти до талии, отливали синевой.

На другой день после того, как маркиз обнаружил Анкану прятавшейся в каюте, она появилась рано утром в нарядном платье. Только несколько мгновений спустя он понял, что она укоротила его, подвернув подпушку. Волосы ее были распущены, как подобало четырнадцатилетней девочке. Они были перевязаны сверху лентой с небольшим бантом на проборе. Она была очень изящной и стройной. Маркиз подумал, что она слишком худенькая для своих лет. Поэтому она и выглядела такой, какой намеревалась себя представить, молоденькой девушкой, еще не достигшей зрелости.

Сейчас, когда он смотрел на нее, маркизу пришло в голову то, о чем он не думал раньше: она была очень хорошенькая. Возможно, «красивая» – более подходящее слово. Однако Анкана ничем не походила на женщин, вызывавших всеобщее восхищение в Лондоне.

У нее были очень выразительные глаза с длинными темными ресницами, загибавшимися как у ребенка. Глаза были самой яркой ее чертой, придавая лицу выражение, которое маркиз мог назвать только одухотворенным.