Москва в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова - Татьяна Иванова

Ложь и лицемерие, пустота и внешний блеск, погоня за мундиром, шутовство-московского дворянства – вот штрихи, разбросанные в новогодних эпиграммах Лермонтова. Все вместе они представляют собой острую сатиру на московское светское общество. В эпиграмме, обращенной к старшине собрания, Лермонтов просит разрешения говорить правду: пускай хоть один человек из всего собрания не солжет под новый год!

На фоне фамусовской Москвы еще ярче выступают портреты людей с талантом и умом, которых воспевает Лермонтов в мадригалах. Новогодние эпиграммы Лермонтова полны внутреннего жара и обличительного пафоса, как и монологи Чацкого.

В новогодних эпиграммах намечается тема столкновения поэта со светским обществом. Она будет развернута в стихотворении «Смерть поэта», за которое Николай I впоследствии сошлет Лермонтова на Кавказ. У своих истоков, в юношеском творчестве Лермонтова, тема эта также имеет связь с Пушкиным.

Эпиграммы и мадригалы вводят нас в круг светских знакомств юноши-поэта, распахивают перед нами двери московских гостиных. Из семнадцати упомянутых в них имен наше внимание прежде всего привлекают два имени, хорошо известные в Москве: Булгаков и Башилов. Эпиграммы Лермонтова адресованы к сыновьям московских весельчаков и затейников, но, прежде чем говорить о сыновьях, мы остановимся на отцах. Их колоритные портреты знакомят с бытом и нравами старой дворянской Москвы.

Старшее поколение фамусовской москвы в годы Лермонтова

1. Сенатор Башилов

Московские весельчаки Башиловы, отец и сын, оба Александры Александровичи. Отца, в отличие от сына-литератора, звали в Москве «сенатор Башилов». Толстая, мешковатая, с большим, выдающимся вперед животом фигура сенатора Башилова хорошо известна москвичам в годы Лермонтова.

«Фарсы» Башилова, его бальные эффекты и сюрпризы славились в Москве. На завтраках у Марии Ивановны Римской-Корсаковой Башилов выступал «в качестве ресторатора, с колпаком на голове и в фартуке». Он «угощал по карте блюдами, им самим приготовленными» «с большим кухонным искусством»[107].

Жизнь сенатора Башилова – связующее звено между фамусовской Москвой и XVIII веком. Она начинается при Екатерине II и заканчивается в 40-х годах XIX века. Биография Башилова раскрывает истоки бытовых традиций фамусовской Москвы. Большой интерес представляют его «Записки»[108], написанные в конце жизни.

На основе крепостнических отношений в дворянском обществе вырабатывался взгляд на жизнь как на развлечение и культ праздности. Страсть к развлечениям и театрализация жизни типичны для дворянского общества эпохи его расцвета.

Следствием этого отношения к жизни как к развлечению была роль шута. Шуты и шутихи существовали почти в каждом доме. Роль шутов иногда брали на себя добровольно даже старые люди фамусовской Москвы. Шутовство являлось средством достижения успехов в жизни, орудием для карьеры.

Одним из добровольных шутов был упоминаемый в «Горе от ума» Максим Петрович, дядя Фамусова, которого он ставит в пример Чацкому. Чтобы рассмешить Екатерину, этот почтенный старец несколько раз подряд растягивается на полу:

На куртаге ему случилось обступиться;Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;Старик заохал, голос хрипкой:Был высочайшею пожалован улыбкой;Изволили смеяться; как же он?Привстал, оправился, хотел отдать поклон,Упал вдругорядь – уж нарочно –А хохот пуще; он и в третий так же точно.А? как по-вашему? По-нашему, смышлен.Упал он больно, встал здорово.

Умение развеселить царицу – шутовство – давало ему возможность занимать влиятельное положение при дворе Екатерины.

За то бывало в вист кто чаще приглашен?Кто слышит при дворе приветливое слово?Максим Петрович. Кто пред всеми знал почет?Максим Петрович! Шутка!В чины выводит кто и пенсии дает?Максим Петрович! Да! Вы, нынешние – нутка![109]

Карьера сенатора Башилова была создана путем шутовства.

Паж Екатерины, он, не зная гатчинских порядков, делается фаворитом Павла, сначала цесаревича, впоследствии императора, и ни разу не попадает впросак. «Положение мое часто было затруднительное, но какая-то ловкость и непринужденность меня всегда спасали».

Павел I посылает Башилова в Италию отвезти Суворову титул князя Италийского. Башилов возвращается с мощами святого, которые прислали Павлу с острова Мальты. Павел возлагает на Башилова алмазный крест. В 1801 году молодой полковник и флигель-адъютант Башилов едет при русском посольстве в Париж. В Париже Башилов был представлен первому консулу Наполеону Бонапарту, посещал мадам Рекамье, подружился с Евгением Богарне[110], будущим вице-королем Италии, – молодые офицеры были неразлучны.

2. Московский почтдиректор А. Я. Булгаков и его письма

Не менее сенатора Башилова знаком москвичам в годы Лермонтова будущий почтдиректор Булгаков. Его высокая, стройная фигура – яркий контраст расплывшейся к старости фигуре Башилова. От матери-турчанки он унаследовал живость, подвижность и чисто южную жестикуляцию.

С конца 20-х до начала 30-х годов Булгаков служит в Архиве. С лета 1832 по 1856 год Булгаков был московским почтдирекгором.

Человек необычайно общительный, любитель каламбура, Булгаков был постоянно среди людей. Оставшись один, беседовал в письмах с отсутствующими родными и знакомыми.

– Ты создан быть почт директором дружбы, – говорил ему Жуковский. «Он получал письма, писал письма, отправлял письма: словом сказать, купался и плавал в письмах, как осетр в Оке», – вспоминал о нем Вяземский[111].

Корреспонденты Булгакова многочисленны и разнообразны: Жуковский, Вяземский, А. И. Тургенев – с одной стороны, Ростопчин, Закревский, Нессельроде, – с другой. Но больше всего он писал своему брату, петербургскому почтдиректору Константину Яковлевичу Булгакову. Он писал ему изо дня в день, рассказывая московские новости. Прервав письмо, он едет с визитами и, вернувшись, после небольшого отдыха с трубкой в любимом кресле, снова берется за перо.

Эпистолярное наследство Булгакова является летописью светской жизни Москвы почти за полстолетие. Обеды и ужины, балы и маскарады, свадьбы и похороны, наследства и завещания, награждения и увольнения по службе, приезды иностранных знаменитостей – все это вперемежку с политическими событиями и невероятным количеством светских сплетен выливается сплошным потоком из-под пера Булгакова под одной неизменной рубрикой: новости.

Мастер анекдота, он живо передает отдельные жанровые сцены. Все это вместе взятое дает картины старой дворянской Москвы со всеми ее своеобразными особенностями, – колорит города, где подлинная культура уживалась рядом с бытом провинциального захолустья.

Облик фамусовской Москвы ярко рисует Вяземский:

Здесь чудо барские палатыС гербом, где вписан знатный род.Вблизи на курьих ножках хатыИ с огурцами огород[112].

В письмах Булгакова проходит вереница москвичей с их характерными особенностями, живо схваченными черточками, меткими словечками. Юсупов – «балагур», «любящий устраивать свадьбы» Сашка Волков, почтдиректор Рушковский – «сахар», Голицын-«чижик», жених Ольги Булгаковой Долгоруков – «Дишка». Старика Раевского с молодых лет звали «Зефир», а только что приехавшая на гастроли знаменитая певица Зонтаг немедленно получает прозвище «германского соловья» и фамильярно именуется «Зонтагша».

Перечень предстоящих Булгакову светских удовольствий порой напоминает записной лист Фамусова, который заполняет под его диктовку слуга Петрушка, – мелькают выражения, хорошо знакомые нам по «Горю от ума». «Вчера зван я был обедать к князю Дмитрию Владимировичу», – пишет Булгаков брату 2 декабря 1830 года, и невольно вспоминается фамусовское: «зван я на форели».

Вероятно, он и сам ощущал в себе фамусовские черты. Типичный представитель старой дворянской Москвы, Булгаков терпеть не мог как комедию «Горе от ума», так и ее автора. «Я пиесу „Горе от ума“ не очень люблю», – говорит он сдержанно. Особенно неприятно ему видеть ее на сцене. «Конечно есть в ней ум, – замечает он уклончиво, – но читать ее приятнее, нежели видеть на сцене!»[113]

Быт старой дворянской Москвы в юношеских драмах Лермонтова

Драмы Лермонтова «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек» приобретают особый интерес, когда мы сопоставляем их содержание с той подлинной действительностью, которая скрывается за художественными образами, еще недостаточно зрелыми. Здесь ничего не выдумано, все правда, пересказ виденного и слышанного. Тут и его личная жизнь, и семейная, типы и сцены, которые он наблюдал в Москве и Середникове.