Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года - Александр Говоров

- И одет как-то странно... - размышлял Антиох, глядя на порванный миллеровский кафтан. - Неужели правда он шпион и его за это били?

- Хо-хо! - сказал Холявин. - Скорее всего, он с девицей здесь гуляет, оттого чуть вилы в бок и не заработал!

- Оставьте! - провозгласил Сербан, который вдруг почувствовал симпатию к удрученному Максюте. - Шпион! Девицы! Этого не может быть, потому что... потому что... Как это по-русски? Рожа у него честная.

- Так не желаете? - предложил Антиох. - Мы дадим вам своих людей, и они проводят вас домой.

- Благодарствуйте, - вымолвил наконец Максюта, отрываясь от дерева. Но я должен тотчас вернуться в тот вертеп.

- Куда, куда? - воскликнули князья Кантемиры.

- Туда же, куда идем мы, - усмехнулся Холявин. - И я знаю, что ему там надо. Философский камень он там ищет.

- Философский камень!

- Ну да! У нас вся слободка только и говорит, что украденный тот камень надо искать в одном из вольных домов.

- Чушь!

- Для чистой науки, может быть, и чушь. Но для него-то это служба. Шумахер его в Сибирь упечет.

Все принялись обсуждать горестное положение Максюты.

- Ну, любезный Тузов, - сказал Евмолп, - я знал, что ты, братец, хамоват, господского сословия не чтишь. Но что ты еще и глуп, этого, прости, я не знал.

Оба Кантемира схватили его за рукава, прося быть терпимей.

- А что? - продолжал Холявин. - Ну как же не глуп? Идти в логово татей одному, без плана, без страховки? Да и зачем? Надеется увидеть камень тот где-нибудь на буфете, схватить его и бежать? Ха-ха-ха!

Максюта молчал, щупая разорванный шов на боку.

- А ты бы что сделал на его месте? - защищал его Сербан.

Холявин захохотал и отошел в сторону.

- Вот что, - предложил Антиох. - Он же унтер-офицер градского баталиона, у них с полицией даже кафтаны одного цвета. Пусть обратится прямо к генерал-полицеймейстеру Девиеру.

- И правда! - поддержал Сербан.

- Никак нельзя! - ответил Максюта.

- Почему?

- Да он же первый ворюга! Преображенцы усмехнулись.

- Ну, - сказал тогда Антиох, - кому, как не вам, знать особенности вашего прямого шефа? Действительно, что же сам господин Шумахер не обратится в полицейскую канцелярию? Значит, это ему почему-то невыгодно?

Они молчали, не зная, что и предпринять. В Мойке захлебывались лягушки, невский ветер шумел в кронах деревьев, а из вольных домов в Морской слободке доносились музыка и крики.

- Что стоим-то? - подошел Холявин. - Философский этот камень всем головы затмил. Пошли, там уж, наверное, Цыцурин седьмую колоду распечатал!

- Но вам возвращаться туда не стоит. - Антиох положил руку на плечо корпорала. - Теперь они вас просто убьют.

- Да не могут они меня знать! - в отчаянии ответил Максюта. - Не знают они меня! Это какая-нибудь ошибка.

Ему представилось, что колесо судьбы сорвалось с места и мчится невесть куда.

- Пойду, пойду! - упрямо повторял он.

- Ну раз уж так, хочешь пойти под видом моего слуги? - предложил Холявин. - Мы тебя в обиду не дадим.

- Слуги? - насторожился Максюта. - Слуги - никогда.

- Слугой не хочешь? - Холявин смеялся, показывая свои щучьи зубы. - У тебя, как наша бабуся говорила, губа, братец, толста!

- Постой, погоди... - остановил его Антиох. - Тут дело щепетильное. А правда, - обратился он к Максюте, - в порванном кафтане вам все равно неудобно идти туда... Наденьте-ка ливрею одного из наших слуг, там в ихнем Аду даже комнатка есть для прислуги посетителей.

- Вы поступаете под защиту герба Кантемиров! - пылко вскричал Сербан, распушив свой черный ус.

- Так будет вам лучше, - заключил Антиох. - Эй, Камараш! - подозвал он слуту. - Отдай-ка свой армяк господину, а его одежду прими. Да смотри там за ним, не давай в обиду!

А Сербан предложил маску. Теперь маски были в большой моде, венецианские, черные, с птичьим клювом. Их носили даже в семье. Но от маски решили пока отказаться.

- Хорош, хорош! - хлопнул по спине Максюту Холявин, когда тот надел княжескую ливрею. - А может, в камердинеры ко мне пойдешь за сходную плату? Здесь в Санктпетербурге наемные слуги дороги, а денщик мне пока еще не положен. Не прачкину же дочь брать в камердинеры, ха-ха-ха!

И они двинулись к вольным домам беспечной гурьбою, за ними двигались слуги, обремененные фляжками, шпагами, масками господ. Позади всех брел Максим Тузов.

- Ну и что Остерман? - теребили товарищи Антиоха. - Продолжай! Что он там еще вытворил при дворе?

Антиох отстал, пошел рядом с задумчивым Максютой.

- Вы правда не боитесь вновь идти в этот дом? Максюта шел, ничего не отвечая. Низко пролетела птица, ждала наступления ночи. А ночь так и не приходила, вместо нее в просторах бледного неба выплыл двурогий полумесяц.

7

Сэр Клэдьюс Рондо, секретарь английского посольства, ничего так не любил, как аристократический выезд. За годы службы в России ему удалось через бухарских купцов не просто купить, а буквально из-под земли выкопать чистокровных рысаков, стройных, словно спутники Аполлона.

А коляску, легкий фаэтон с колесами, огромными и прозрачными, послал ему всесильный случай. Светлейший князь Меншиков заказывал эту коляску в Версале, что недоступно даже для самых могущественных заказчиков, но для светлейшего князя все доступно.

Он готовил этот фаэтон для свадьбы старшей дочери с польским князем Сапегой, но, пока фаэтон в разобранном виде плыл в Санктпетербург, политическая конъюнктура переменилась. Колесо Фортуны вознесло светлейшего князя на такую высоту (хотя, казалось бы, выше уж и некуда!), что князь замахнулся на другого жениха. И жених тот был великий князь Петр Алексеевич, внук государыни.

Какой уж тут фаэтон! Тут подавай выездную карету с императорскими гербами. И сэру Рондо удалось попасть под счастливое настроение светлейшего князя, хотя светлейший и тут ухитрился извлечь выгоду, продав фаэтон дороже, чем он обошелся ему самому.

И теперь, казалось бы, ничто не мешало сэру Клэдьюсу Рондо запрягать в дивную коляску шестерых красавцев, да не так, как делают глупцы русские бояре - цугом, то есть гуськом. Нет, запрягать именно так, как это принято в старой доброй Англии - в три пары, и ездовой чтоб сидел отнюдь не на каждой лошади, как у русских. Чтоб лишь на переднем выносной сидел мальчик-форейтор с мелодичным рожком.

И зашуршали бы колесами по мелкому гравию, а стройные ноги рысаков перемежались бы в размеренном беге.

Однако для полного торжества ему недостает двух обстоятельств, которые иному, незнакомому с аристократической ездой, могут показаться несущественными, но он, гордый Клэдьюс Рондо, отпрыск обедневшей, но знаменитой рыцарской фамилии, не может без них себя счастливым почитать.

И первое то, что он, увы, не посол. И даже не посланник и не полномочный министр. Посол покинул Санктпетербург шесть лет тому назад, в знак протеста против принятия царем Петром императорского титула. С тех пор пустующим сим учреждением, английским посольством, управлял он, Клэдьюс Рондо, эсквайр. С тех пор он сумел понатореть в лабиринтах высокой политики и превратиться из полунищего клерка в преуспевающего дельца.

Но знает отлично сэр Клэдьюс Рондо, резидент, что стоит перемениться политической обстановке, а она теперь меняется весьма своенравно, старая Англия признает русскую монархию императрицей и пришлет в Санктпетербург посла, но это будет, конечно, не он, сэр Рондо, а какой-нибудь одряхлевший потомок герцогских фамилий, успевший надоесть при сент-джеймском дворе.

Второе же обстоятельство вообще невероятно. Оно заключается в том, что в Санктпетербурге негде и некому показывать классическую езду.

Царь Петр основывал столицу свою наподобие любимой им Голландии, Амстердама, где в коляске шестериком тоже не накатаешься - всюду каналы и каналы. То же и в Санктпетербурге - либо уже каналы прорыты, либо, что еще хуже, роются. Везде беспорядочные кучи песка да кирпича. А где не роются там лес стеной стоит. Едешь, а угрюмые мужики с лопатами шапки хоть и снимают, но глядят как волки.

Но он, сэр Рондо, который чтит себя старым санктпетербуржцем, отыскал себе и здесь хоть небольшое, но славное место для езды.

Когда солнце клонится к закату и смола на бортах кораблей перестает пузыриться от пекла, распахиваются створки ворот посольского двора и кони английского резидента выкатывают несравненную коляску. Промчавшись мимо публики, которая в масках и с тросточками гуляет возле Исаакия Далматского, вышколенный кучер направляет бег коней вдоль Адмиралтейства. Скорость нарастает, лошади выгибают лебединые шеи, форейтор дует в рожок, будя предвечернюю тишину.

Сэр Рондо удовлетворенно откидывается на подушки, видя, с какой завистью смотрит ему вслед какое-то боярское семейство, которое на пристани усаживается в свою фамильную лодку с гербами.

Прокатив мимо дворцов, коляска возносится на горбик моста через канавку, и сэр Рондо здесь почтительно снимает шляпу. Здесь высокие окна покоев, в которых скончался царь Петр. Бр-р! Сэр Рондо и сейчас содрогается от ужаса, вспоминая, как кричал умирающий император в ту кошмарную зиму, как слышен был в окрестных переулках его отчаянный крик.