Падение «Вавилона» - Андрей Молчанов

Масса свободного времени естественным образом влекла меня к действию.

Первым делом я нашел в городе клуб карате, которым ведал женоподобный, как большинство индусов, дилетант, и через час показательных схваток с лучшими его учениками, умеющими разве что надевать кимоно и без толку махать ручонками, получил предложение стать тренером на условиях «part time»[2] — естественно, не за бесплатно.

Впрочем, слабенький специалист в рукопашном бою — этот парень виртуозно владел ножом, умудряясь с шести метров пришпилить к доске севшую на нее муху, — и этой науке выучил и меня, хотя уровня его феноменального мастерства я, увы, не достиг. Но то, что приблизился к нему, — точно.

В супермаркете мне как-то встретился редкий в здешних краях европеец — швед, преподававший в здешнем университете английский язык.

Швед моментально распознал мой американский акцент, и мне пришлось долго растолковывать ему перипетии своей непростой судьбы, благодаря которой я, рожденный на территории США, оказался здесь, в глубине Индии, со служебным паспортом гражданина коммунистической империи.

Знакомство со шведом мы отметили в ресторане «Голубая лиса», расположенном в торговом центре города, и по завершении ужина он, смущаясь, предложил мне преподать ему десяток другой уроков английского, пообещав, кроме того, замолвить за меня словечко у ректора, тем более на кафедре имелись вакансии и своим присутствием я бы серьезно усилил педагогический состав.

Словом, по истечении неполного месяца своего пребывания за границей свободным временем как таковым я уже не располагал, планируя жизнь по жесткому графику.

Естественно, мне хватило ума не проговориться никому из своего окружения по месту официальной службы об усердной работе на стороне, хотя, конечно, местные спецслужбы наверняка отслеживали каждый мой шаг, полагая, что имеют дело с молодым перспективным шпионом, отправленным сюда или ГРУ, или КГБ.

Мое естественное и абсолютно раскованное поведение, отражавшееся, в частности, в романчиках с европейскими преподавательницами из университета, вольном передвижении по стране и звонками папе в Лондон — что, кстати, категорически исключалось Николаем Степановичем еще в Москве, — доставляло, вероятно, немало хлопот индийской контрразведке, а меня же, глубоко любые шпионские страсти презиравшего, забавило от души, и каждый вечер, входя с какой-либо дамой в свое жилище, я произносил куражливо в пространство:

— Мать твою так, даю настройку…

Впрочем, мое легкомысленное по младости лет отношение к спецслужбам вскоре кардинальным образом изменилось. И уяснил я, что так же, как мир пронизан электромагнитными волнами, в той же степени окутан он и невидимой паутиной деятельности всяких секретных ведомств, к мнению о них обывателя глубоко и справедливо равнодушных в своем всесилии и циничной мудрости, основанной на холодном всеведении и безжалостном расчете.

Человеку свойственно смеяться над бесом, уродцем с копытцами и рожками, но не дай Бог ему с этим бесом столкнуться вплотную, не различив его в смазливой красотке, симпатяге-приятеле, — слезами и кровью сей смех обернется…

…Вальяжный и добродушный Николай Степанович позвонил мне из Дели, наказав срочно прибыть в посольство.

Холодея сердцем в дурном предчувствии, я тотчас отправился в аэропорт.

Предчувствие не обмануло: ждали меня неприятности.

3.

— Индия, значит, тебе не нравится, — грустно констатировал Николай Степанович, встретивший меня в одном из служебных кабинетов посольства, в котором он расположился как полноправный хозяин.

— Очень нравится…

— Не чувствуется!

— Но почему вы думаете, что…

— Я не думаю, я знаю! Те, кому здесь нравится, ведут себя по— другому, чтобы продолжалось нравиться, понял?..

И мне с детальной точностью было поведано о количестве и даже качестве моих романтических увлечений, кратко определенных словом «бляди», о незаконной и также глубоко аморальной работе в качестве тренера карате и преподавателя английского, а также о некоторых высказываниях, порочащих государственные и общественные устои великого коммунистического новообразования.

— Вот почему тебе не нравится Индия, — заключил Николай Степанович.

Я залепетал нечто жалкое: дескать, больше не буду, простите дядя, ведь недаром…

— Как твой глаз?

— Что?

— Как глаз, спрашиваю!

— Чуть лучше.

— Уже хорошо. Ладно, пошли обедать.

Обедами — дешевыми, невероятно обильными и вкусными, посольская столовка славилась по праву, хотя поваров набирали из местного населения.

Уминая вторую тарелку наваристого борща, Николай Степанович доверительным шепотом продолжал отчитывать меня за беззаботность и ребячество.

— Ты думаешь, что живешь в вакууме? — вопрошал он, со свистящим звуком втягивая в рот прилипший к подбородку волнистый обрезок капусты. — Нет, брат, вакуум только в открытом космосе витает, да и то не чистого качества…

— Это да, — кивал я пришибленно.

— Вот и да. Ты думаешь, я против твоих кобелирований? Нет. А француженка эта твоя последняя… чего она преподает?

— Этику.

— Хм. Индусам этику, тебе — безнравственность… Тебе после нее никакие тренировки не нужны, она любого чемпиона замотает… М-да… Ну так вот о чем я? А немочка — Эмма, кажется? — так себе, холодненькая… Или нет?

— Да, как-то…

— Ну вот. Аккуратно, Толя, надо, ювелирно, я бы сказал… Через все эти жопы столько ребят погорело, и, кстати, если о космосе, то запомни: каждая новая жопа — это всегда как полет на Юпитер: никогда не знаешь, чем дело кончится…

— На Венеру, — осмелился внести я поправку.

— Во! Понимаешь.

После обеда, плавая в широком посольском бассейне с панамой колонизатора на голове — во избежании солнечного нокаута, Николай Степанович рассуждал далее, не глядя на меня, державшегося на воде близ него, как прилипала возле акулы.

— Я, Толя, человек естественный, — говорил он, распространяя над водной поверхностью густой аромат послеобеденного пива. — И даже скажу так: если мужика к бабам не тянет, доверия у меня к нему нет. Но ведь эти долдоны… там… — Он завел глаза к солнцу, отчего панама свалилась в воду, однако сноровисто мной была водружена обратно. — Им же нужно, твою мать, обоснование, понимаешь… Поэтому так. Оформим блядство твое как задание родины. Они как, куропаточки эти, социализму сочувствуют, ты выяснял?

— Кажется… нет, — признался я горько.

— М-да, что они понимают, бляди… Выросли там на своих апельсинах… В общем, будешь проводить разработку.

— Разработку… чего?

— Кошелок своих, дурак…

— Понятно…

— Мне непонятно, а ему понятно… Ладно, вылезаем, вода ключевая просто, недолго и инструмент застудить…

Из последующих разговоров я довольно легко уяснил смысл так называемых «разработок» и вообще своего приобщения к шпионской деятельности на территории дружественной Индии.

Важен был Николаю Ивановичу исключительно процесс, а не результат. Причем процесс оправдывал и расходы по хождению в рестораны с индусами-сослуживцами, и любые шуры-муры с университетскими моими подружками, и вообще все тяжкие.

Любые возможные недоразумения закрывались универсальной формулировкой: « В целях оперативной целесообразности…» И так далее. То есть проведено распитие спиртных напитков, куплен автомобиль, установлен сексуальный контакт, затем еще один, разбита витрина, совершен наезд на пешехода, произведены дополнительные расходы…

Главное, как я понял, больше отчетов и суеты. И тогда на твоем шпионском пути все светофоры будут сиять неизменно зеленым светом.

Впрочем, привлечение меня к шпионажу наверняка отвечало целям все той же дутой отчетности, хотя заданий «прокачать» тот или иной «объект» поступало от Николая Степановича с каждой неделей все больше и больше.

Я получал деньги на рестораны, покупку машины, подарки, возил из посольства баулы японской радиоэлектронной аппаратуры, по закону облагаемой дикими таможенными пошлинами, и в перепродажу ее как заведомо контрабандного товара, втягивал индийских военных спецов, устанавливая таким образом с ними двусмысленные контакты; также знакомил спецов, по наущению Николая Степановича, с приезжающими из Союза командированными «инженерами» — якобы как со своими друзьями, способными еще более укрепить наш противозаконный бизнес…

Индийские служащие с их худосочной зарплатой на сделки шли, как голодные щуки на блесну, а командированные «друзья-инженеры», кого отличали одинаково невыразительные физиономиии и характерный оценивающий прищур собаки породы питбуль, довершали мои коварства уже на своем, холодно-профессиональном уровне.