Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов - Ксения Филимонова

с такой особенной яркостью, как для Всеволода Иванова. Повестью Иванова «Партизаны» открылась «Красная новь» [Шаламов 2013: VII, 223].

Воспоминания Шаламова о 1920-х годах – важный документ эпохи, поскольку, как сам он написал в 1970-е в очерке «Александр Константинович Воронский»,

Что происходило во второй половине тридцатых годов, стало возможно рассказать в куцем виде лишь через тридцать лет. О двадцатых же годах и сейчас ничего правдивого не напечатано [Там же: IV, 577].

Тема эта важна для Шаламова еще и потому, что он был лично знаком с Воронским. С его дочерью, Галиной Александровной Воронской, он встретился на Колыме, в Центральной больнице для заключенных. В архиве Шаламова сохранилась переписка между ним и Г. Воронской, длившаяся с 1957 по 1977 год. Важность темы и энергия, с которой Шаламов продвигал ее в журнале «Москва», подчеркивается письмом к Галине Александровне и ее супругу:

После ряда самых энергичных моих демаршей статья-заметка о «Красной Нови» была напечатана (в майском № 5 «Москвы») и если это хоть в какой-то мере – не то, что поможет, а просто подбодрит Галину Александровну – я буду очень рад [Там же: VII, 308].

Для Шаламова, впервые арестованного за распространение «Завещания Ленина», важно то, что «Красная новь» была создана по инициативе Ленина, статья которого была опубликована в первом номере.

Но самым главным для Шаламова было вернуть имя репрессированного А. К. Воронского. Этим он будет заниматься всю жизнь. В 1970-е годы он написал очерк «Александр Константинович Воронский», в котором обстоятельно изложена ситуация в литературе 1920–1930-х годов. Статья «Первый номер „Красной нови“» вышла в журнале «Москва» со значительными цензурными сокращениями. В частности, цензуре подверглось упоминание разговора Ленина с Горьким, в котором говорится о предстоящем голоде:

Горький принес пачку книг, изданных в Берлине, Горьким и Гржебиным, и показал Владимиру Ильичу. Ленин взял в руки сборник древних индийских сказок, полистал.

– По-моему, – сказал он, – это преждевременно.

Горький ответил:

– Это очень хорошие сказки.

Владимир Ильич заметил:

– На это тратятся деньги.

Горький: – Это же очень дешево.

Ленин: – Да, но за это мы платим золотой валютой. В этом году у нас будет голод.

Мне показалось тогда, что столкнулись две правды; один как бы говорил: «Не о хлебе едином будет жив человек»; другой отвечал: «А если нет хлеба…»

И мне всегда казалось, что вторая правда, правда Владимира Ильича, сильнее первой правды <фрагмент удален> [Шаламов 1958: 1].

Удалены также упоминание Кронштадтского мятежа, диалоги Всеволода Иванова с Горьким. Подвергнута цензуре и информация о гонорарах в голодные годы, свидетельства А. К. Воронского о том, как выписывались продуктовые гонорары на имя Горького:

А. К. Воронский рассказывает, как однажды по договоренности с членами правительства он выписал продукты на имя Горького и явился за получением в склад. Однако кладовщик-латыш, просмотрев документы, сказал, что одному человеку он не может выдать пуд сахару, пуд мяса и т. д. Что это за Горький, которому столько понадобилось? Ответственный редактор решил не вдаваться в подробности. «Горький болен», – сказал он латышу. «Болен, так пусть и получает по больничной норме. Такие нормы у нас есть». Пришлось созваниваться о выдаче особо и, в конце концов, «паек Горького», сильно урезанный, был получен. Ответственный редактор набил продуктами два мешка и оттащил их к себе в комнату в Первом доме Советов (ныне гостиница «Националь» на улице Горького). Продукты за ночь растаяли, и на полу образовалась мутная лужа, что весьма встревожило ответственного редактора. К счастью, наутро один из сотрудников Госиздата помог ответственному редактору распределить среди сотрудников журнала «горьковский паек» <фрагмент удален> [Там же].

Всего в 1957–1958 году Шаламов опубликовал 11 статей и подборку стихов[20]. В архиве находится неопубликованный материал «Поэты Подмосковья», посвященный поэту и художнику Павлу Радимову и художнику Юрию Пименову, и серия статей «Памятники писателям в Москве».

В целом опыт работы в журнале «Москва» для В. Шаламова не был положительным. Его тексты цензурировались, стихи выходили «калеками», а кроме того, сказывалось большое несогласие с редакционной политикой и с главным редактором Николаем Атаровым. В записных книжках Шаламова «Москве» посвящены несколько критических высказываний. Он считает Атарова неподходящим для такой должности, эстетически неуверенным человеком, обвиняет его в капризности, неумении отличить малое от большого, завоевать авторитет, построить журнал. Связано это и с тем, что Атаров не поддерживал предложений Шаламова по новым темам:

Лично я в те небольшие десять месяцев, что я проработал там в отделе информации хроники, получил от Атарова полный отказ по трем моим предложениям.

1) Кумранские рукописи. – Это очередная афера. Я даже знакомиться с секретарем Бонч-Бруевича не хочу.

2) Воронский. – Это не нужно все. Надо доказывать, что тот – не троцкист… <нрзб.>

3) «Синяя блуза». Хотя Брехт был уже в Москве, Борис Южанин был еще жив, и могли бы по «Синей блузе» получить очень важный материал [Шаламов 1960а: 1–27].

По словам Шаламова, главный редактор Атаров заявил о том, что не знает, что такое «Синяя блуза», а это означало его полную эстетическую несовместимость с человеком двадцатых годов Шаламовым. Статья о «Красной нови» вышла уже после снятия Атарова с должности в 1958 году.

Шаламов прекратил сотрудничество с журналом «Москва» в 1958 году по ряду причин: несогласие с редакционной политикой, неоправдавшиеся надежды на публикацию стихов и прозы, конфликт с главным редактором и тяжелая болезнь, которая затрудняла регулярную журналистскую работу.

Разговор с Борисом Пастернаком о поэзии и прозе

Борис Пастернак – одна из главных фигур для Шаламова, «живой Будда», безусловный поэтический и моральный авторитет. Словосочетание «живой Будда» как синоним моральной чистоты появляется у Шаламова неоднократно. В цикле стихов, посвященных Пастернаку, мы находим стихотворение «Орудье высшего начала»[21]:

Орудье высшего начала,

Он шел по жизни среди нас,

Чтоб маяки, огни, причалы

Не скрылись навсегда из глаз.

Должны же быть такие люди,

Кому мы верим каждый миг,

Должны же быть живые Будды,

Не только персонажи книг.

Как сгусток, как источник света,

Он весь – от головы до ног —

Не только нес клеймо поэта,

Но был подвижник и пророк

[Шаламов 2013: III, 383].

Интересно, что убежденный атеист Шаламов выбрал нравственным критерием оценки людей религиозный образ. Исследовательница Мирей Берютти отмечает эту особенность мировоззрения писателя:

Всю жизнь Шаламов стремился встречать «живых