Последние узы смерти - Брайан Стейвли

кормящую руку. Как та собака, она пережила немало битв, в которых погибли ее ровесники.

«Только в отличие от той суки, – невесело напомнила себе Адер, – Рошинира прожила больше тысячи лет и участвовала в разорении половины мира».

– Я бы рада взять тебя с собой в Аннур, – медленно заговорила она, думая, как бы отнять у Ниры эту кость, не пострадав от ее зубов. – Но ты нужнее мне здесь.

Она оглянулась на дверь кабинета. Закрыта, и на задвижку, но Адер все же понизила голос:

– У меня, Нира, есть союзники, а друзей, кроме тебя, нет.

– Ах, друзей! – рявкнула старуха. – Друзей!

Адер сделала вид, что ее не перебивали:

– Ты сейчас, помоги мне Интарра, единственная, кому я доверяю.

– Потому-то тебе, тупая корова, я и нужна рядом, когда ты попрешься в тот ублюдочный кретинский совет.

– Нет. Ты нужна мне здесь, чтобы глаз не спускать с ил Торньи.

При звуке этого имени лицо у Ниры застыло.

– Глаз не спускать – это для дураков. Будь у меня одни лишь глаза, он бы много месяцев как выскользнул из твоих мягких лапок, только его и видели.

– Не думаю, – медленно проговорила Адер, в сотый раз перебирая в памяти события последнего года. – Он не ради меня ведет эту войну, но и не только из-за невидимого поводка, на который ты его посадила. Он оказался здесь, на севере, за несколько недель до меня. У него есть свои причины биться с ургулами, с Длинным Кулаком.

– Это да, причины есть. Свои причины есть у каждой твари, даже у такого жалкого коварного ублюдка, как твой генерал. Особенно у такого, как он. Одна беда, что эти драные причины у него – свои. – Нира покачала головой, затем оскалила в усмешке потемневшие зубы. – Вот на то и нужен поводок.

– Но, уехав со мной, ты окажешься дальше от него и не сможешь…

– Чего это я не смогу? – вздернула бровь Нира. – Ты вдруг заделалась личем? Мало тебе титулов, еще и этот добавила?

Адер, с трудом сдерживая гнев, ответила:

– Я, разумеется, не лич.

Нира насмешливо заухала, морща лицо:

– Ты не лич? Неужто не лич? Неужто ты не сумеешь одной коротенькой мыслишкой обернуть вокруг пальца этот дерьмовый мир?

Не дожидаясь ответа, она склонилась к Адер, ткнула костлявым пальцем ей в грудь. Все ее веселье как рукой сняло.

– Ну так и не учи меня моим кеннингам. – Она убрала палец и ткнула им в сторону выходящего на север окна: – Я и сейчас знаю, где он есть. Поводок среди прочего дает мне еще и это, вбей себе в ту сиську, что у некоторых императоров вместо башки! Если он с утра решит ускакать на запад – я узнаю. Вернется – узнаю. Я знаю и буду знать – хоть здесь, хоть в хибарах, которые ты зовешь дворцом, хоть в куче свежего навоза на заднем дворе какого-нибудь раалтанского огородника. А вот тебе еще премудрость – могла бы продать, а тебе даром отдаю. Затянуть ошейник я могу откуда угодно. Буду загорать на палубе корабля у побережья Домбанга, подставив стоптанные пятки, чтобы голый мальчишка смазывал их маслом, и вздумается мне прикончить твоего генерала – так я только пальцами щелкну, почувствую, как он сдох, и повернусь к мальчишке дряблой задницей. Так что эти твои рассуждения, будто бы я нужна здесь присматривать за ил Торньей, либо тупость дохлого вола, либо вранье, и будь я проклята, если знаю, что мне меньше по вкусу.

Когда старуха умолкла, Адер заставила себя досчитать до трех. И еще до пяти. И до десяти.

– Ты все сказала? – спросила она наконец.

– Не все, – буркнула Нира. – Еще и об Оши не след забывать. Пусть ты не доверяешь моему поводку, но здесь мой братец, и он следит за каждым шагом ублюдка.

– Оши здесь не ради слежки, – покачала головой Адер. – Он ждет от кенаранга исцеления, возвращения памяти и рассудка. Сейчас он не помнит даже, кто такой ил Торнья.

– К счастью для поганого кшештрим, – фыркнула Нира. – Если вспомнит, Оши его враз испепелит.

Они сцепились взглядами. Адер еще не забыла времен, когда, всего несколько месяцев назад, такая отповедь, высказанная с таким жаром, смутила или устыдила бы ее. Теперь – нет. Она не первый месяц спорила с Лехавом о военных действиях на юге, с ил Торньей – о движении войск на севере, ругалась с местными купеческими гильдиями о ценах на зерно, с властями – о налогах, с бесконечными и беспомощными посольствами Шаэлем сплюнутой республики, с этими тупоголовыми идиотами, горстями разбрасывающими обещания и требования и не способными ничего изменить; она не первый месяц помнила, что одна ошибка, одна неудача может погубить народ, который она поклялась защищать; она месяц за месяцем слушала крик убаюкивающего себя плачем сына, и теперь запугать ее было не так просто, как ту робкую принцессу, что год назад бежала из Рассветного дворца. Но и бодаться с мизран-советницей не было смысла, тем более когда старуха права.

– Да, я лгала, – признала Адер. – Я хочу, чтобы ты осталась поближе к ил Торнье, но не это главное. Я хочу, чтобы ты стерегла Санлитуна, заботилась о нем, пока меня нет.

– А… – Нира покивала. – Вот в чем дело. Ты все же решилась разлучиться с ребенком.

– Мне ничего другого не остается, – выговорила Адер, всем сердцем желая, чтобы решение не оказалось ошибкой. – Я должна ехать в Аннур. В легионах не хватает людей, у них плохое снабжение, они измотаны. Если я их не спасу, они не сумеют спасти Аннур, не спасут людей Аннура, а тогда – какой с меня прок? Кому нужен император, позволяющий дикарской орде терзать положившийся на его защиту народ?

Помолчав, она угрюмо добавила:

– Возможно, совет, поцелуй его Кент, зовет меня только затем, чтобы легче было всадить мне нож под ребра, но на этот риск я готова. Я должна его принять. А мой сын нет. Ему будет безопаснее здесь.

Она вздрогнула, произнося эти слова. Безопаснее… Осталось ли безопасное место в мире, где с северо-востока наступают ургулы, Аннур в руках лжесовета из неумелых и жадных до власти продажных шлюх, легионы на юге готовы дрогнуть, в самом Аннуре некому поддерживать порядок, на дорогах расплодились воры и разбойники, в морях – пираты?.. Очень может быть, покидая Санлитуна, Адер оставляла его на смерть вдали от материнской груди.

Она выбросила из головы эту мысль.

Стены Эргада, хоть и побитые, еще держались. С востока протекал глубокий и быстрый Хааг, последняя