Газета День Литературы # 112 (2005 12) - Газета День Литературы

У всех на слуху ещё какие-то привычки ХХ века. Ты сделаешь один раз стоящее, и уже тебя не забудут. Я хорошо помню, как один мальчик написал целый донос на моего "Гувернёра". Потом налетели на "Затмение Марса". Вот Аня Козлова разгромила моего Ленина. Илья прошелся по моим "Дневникам". Думаю, что-то напишут по поводу "Марбурга"… И пусть пишут, я очевидно, с виду — лёгкая добыча.

В.Б. В "Марбурге", конечно же, увидят тебя самого и твои старческие стенания, рефлексию, постоянные мысли о смерти. Тем более, они в романе на самом деле главенствуют. Это твой итоговый роман, и самый рефлексирующий, подводя итоги, ты сам же спрашиваешь: зачем всё это? И нужна ли эта жизнь с её вечными проблемами и переживаниями? Не легче ли умереть?

С.Е. Смерть меня привлекала всегда. …Если ты не задумался о смерти, значит, этот день для тебя прошёл даром. Первая часть романа "Марбург" биографична, но только по фактуре. А наполняется она совсем другим, крайне обобщённым смыслом. И потому ссылки на меня бесполезны. А сейчас я пишу очень озорной роман. Героем романа будет Литературный институт. Заранее жду постные и обиженные лица, не понимающие, что роман-то не о них, о людях вообще. Так и "Марбург" возник из моих постоянных поездок в этот город, с которым мы дружим институтами. Встречи, совещания, симпозиумы, а художественный-то материал копится. Писательство — это же физиологическое состояние. Разбух этот художественный материал, прорвало, я и придумал сразу какой-то сюжет.

В.Б. Ведь это же парадокс, что ты — ребёнок репрессированных родителей, а в университет поступил. И не только ты поступил, но и Бородин поступил, и Золотусский поступил. И далее аспирантура, школа при ЦК КПСС. Может, и обращали внимание, но, думаю, особенно не мешали жить. Это были личные переживания, но они не влияли на твою общественную жизнь. Впрочем, и у меня отец строил на севере железную дорогу отнюдь не добровольно. И построил. И жену там же на севере нашёл. И нас троих нарожал. Помню волнения и шептания родителей, но в своей жизни я никогда не ощущал явного давления, всего того, о чем любят писать наши либеральные оппоненты.

С.Е. Ты абсолютно прав. Советская власть мне много дала. Выучился в университете, не было семейного воспитания. Я учился у знаменитых профессоров. Это сейчас Чупринин с ехидцей пишет: закончил заочно филфак. Мол, не то образование. Или закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС. А большего рассадника свободомыслия, чем эта Академия — я не знал.

В.Б. Её закончили и крайние русские националисты, тот же Боря Миронов, и крайние наши либералы.

С.Е. Это потом мне всё в вину поставил Слава Огрызко в своей статье. И то, что отец сидел, и то, что я Академию при ЦК КПСС закончил — во всём виноват. И то, что я "Имитатора" написал — виноват. И то, что он свою статью обо мне назвал "Имитатор", я тоже виноват… Значит, что-то зацепило.

В.Б. А почему сейчас замолчало так много писателей? Не хватило энергии? Оказались ненужными? Особенно в провинции?

С.Е. Тот же Георгий Баженов, чудный прозаик, почему молчит? Что делает? Или публикуется в "Нашем современнике" Михаил Тарковский, невероятной красоты писатель, а его почти никто не замечает. Петр Краснов пишет в своем Оренбурге сильнейшую прозу, я так рад, что сейчас ему решили дать премию "России верные сыны", но ведь о нем никто не пишет в наших столицах.

В.Б. Я искренне рад, что выдвинул его на премию, и моя кандидатура прошла. Но получается, жил бы он в Москве, вернее заметили бы? Писатель должен жить в Москве? Рождаться в провинции, а жить в Москве?

С.Е. Очевидно. Я — москвич. Я люблю Москву — это мой город. Всю жизнь тут прожил, проработал. Еще до боли в сердце люблю Калугу, где прошло моё военное детство, люблю Кострому, которую описал в своей первой повести. Любил Рязань. Это уютные русские города. Сегодня Москва — некий всемирный конгломерат. Чего-то слишком много разного. Как Вавилон. Город настолько стал интернациональным, настолько лишился старых московских корней, что перестал мне быть близок.

В.Б. Может, это и вопрос из прошлого, но нужен ли герой литературе?

С.Е. Не знаю. Могу только сказать, что я своих героев не любил. Так у меня сложилось. Люблю только героев своего последнего романа "Марбург": и Ломоносова, и Пастернака, и жену профессора Новикова. Безумно люблю собаку, которая была списана с моей. Увы, она умерла, не успев прочитать о себе.

В.Б. Как ты пришел в литературу, были ли учителя?

С.Е. Я был не очень толковым мальчиком, но ходил в какое-то литературное объединение при университете. В университете я впервые услышал имя Пастернака, не знал, кто такая Цветаева. Там было два объединения, одним руководил Николай Старшинов, другим — Павел Антокольский. Я был у Антокольского. Помню, он сунул палкой в меня и ещё в одного Сашу — из этих ребят что-то будет, из других — ничего.

В.Б. А были в жизни события, которых ты хотел бы избежать?

С.Е. Я хотел бы, чтобы всё повторилось так, как было. Даже с самыми большими неприятностями, которые случались.

В.Б. Что бы ты назвал наиболее ценным в своем творчестве?

С.Е. Вспомнил ещё об учителях. У меня был один большой учитель. Это Юрий Васильевич Бондарев. Я был в его семинаре. Он мне тогда дал два или три совета. Я ими пользуюсь до сих пор. Советы очень простые. Он сказал — пиши роман. Прочитал несколько моих рассказов, и сказал — Сережа, эту манеру вы уже освоили… Это был для меня урок на всю жизнь: писатель всегда должен писать что-то новое.

Теперь, о наиболее ценном, что сделал. На мой взгляд, я открыл нового в нашем времени героя. "Имитатор" — это был второй этап. Первый этап — "При свете маленького прожектора". Мальчик, который работал в книжном магазине. Они братья с героем "Имитатора". Но всё-таки, может быть, самое главное, что я написал — это "Дневники". И третье, я полагаю, что мои романы ещё не прочитаны. Я абсолютно уверен, что нашу эпоху будут изучать по тому, что я написал. (Улыбается.)

Сергей Викулов ДОСАДА (заметки на полях книг провинциального поэта)

Юрий Асмолов... Сегодня это широко известный в Курске и совершенно неизвестный в России русский поэт, автор пяти книг стихов. А начинал он, по его признанию, "на развалинах Советского Союза", лет 15 назад, когда "НАШЕ" вдруг стало "МОИМ", положительный герой — отрицательным, а от комсомола, в котором состоял, только "МК" — "любимая газета проституток" (Вл. Бушин), да её старшая сестра "КП".

Не самое лучшее время для начала. Хотя, как сказать... Помните: "Будет буря — мы поспорим и помужествуем с ней".

Радостно, с душой нараспашку встретил Ю.Асмолов перестройку, не видя в ней ничего такого, что противоречило бы его представлениям о жизни. В эйфории новых чувств на бумагу выплеснулось: "И себе не буду лгать: / В эти годы вьюжные / Хочется стихи слагать / Сильные и нужные". В полном согласии с одним из громких лозунгов перестройки ("гласность!") он взывал к стихотворцам родной курской стаи: "В себе копаемся, слепцы, / А глубже жизнь копнуть не смеем. / Поем о вёснах, но скворцы / О них споют куда сильнее!" Явно подзадоривал сверстников и показывал личный пример: копал! В пользу перестройки, конечно, потому что верил в неё, как верил тогда ещё и люд деревенский, — в этом он, молодой агроном, убеждался в каждой, в какую бы ни заглянул, избе.

Слушал, — в той и в этой, с надеждой повторяемое: "Уж теперь-то заживём!", радовался переменам, сравнивал: "Так, наверно, в День Победы, / С комом в горле от потерь, / Думали хмельные деды: / "Уж теперь-то... Уж теперь..." Но, увы, надеждам земляков не суждено было осуществиться. Перестройка на глазах превращалась в разгром — до фундамента! — всего, что было построено за 70 лет после 1917 года.

И скоро в тех же избах его, агронома и поэта, всё чаще стали "угощать" совсем другими разговорами:

Говорил мне старик:

— Весь хвораю... Понимаешь ли ты?

— Понимаю.

— Я протопал войну — не одну.

Я пахал — поднимал целину...

А мой внук — оглоед-сатана —

Говорит мне теперь: "Нахрена,

Нахрена, дед, ты кровь проливал,

Нахрена, дед, ты землю пахал"...

И на рынок стащил ордена...

А после этого тревожное резюме поэта: "...С кем ты жить остаёшься, страна?"