Рассказы - Егор Радов

В детстве, когда я начинал заниматься этим за столом, я тут же получал оглушительную пощечину от своего родителя.

— Люби в одиночестве! — выкрикивал он надоевшую общеизвестную фразу, написанную в каждом букваре. — Ты что, русский язык не понимаешь?!

— Я понимаю, — отвечал я в испуге.

— Так вот, иди в туалет и там давай!!

— Там воняет.

— Мне наплевать! — восклицал человек, произведший меня на свет. — Ты должен вести себя прилично! Вот когда я умру, ты останешься один в квартире, и хоть обдрочись!

— К тебе вчера две муженоски приходили сосать… — говорил я, плача.

— Ах ты, гнида! — ярился мой гнусный отцемать. — Я тебе дам!

И он стегал меня ремнем по плечам. Когда он умирал от несварения мочи, я додушил его. Мне хотелось отрезать его мерзкие уши, которые были много меньше моих, но я подумал, что это может вызвать подозрения у милиции, а наши милиционеры — дотошнейший народ. Они все белорусы и имеют по два влагалища на брата. Когда им нужно делать «тю-тю», они обнимаются, целуются, называют друг друга «машками» и засовывают каждый другому по два пальца рук в эти влагалища. И так могут стоять часами. И постоянно — поцелуи, «машки». Неудивительно, что их прозвали «машками». Я их ненавидел, а они нас называли «уховертками» и постоянно пытались поймать на каком-нибудь нарушении закона о приличиях. Один «машка» меня особенно невзлюбил.

— Эй ты, уховертка! — кричал он мне. — Ты не за мочку ли схватился?!

Он шел на меня, смердя своими гордо выставленными влагалищами, которые налились кровью, как глаза навыкате.

— Никак нет, мой дорогой приятель и друг! — нехотя отвечал я.

— Смотри, упэрэ!.. — говорил «машка» и степенно уходил.

О, Теберда! Сколько они могут издеваться надо мной!

Сегодня я решил лететь в Америку. Там педерасты, а я — турист. Да, я хочу извратиться. Да, это стоит больших денег (американцам на все наплевать, кроме своих загорелых мужественных попок и денег). Да, я заработал у мерзких японцев, которые испражнялись мне в рот. Да, меня чуть было не застукали с этим, и мне пришлось отвечать, что я ел у самого себя (как хорошо, что говно у всех одинакового вкуса!). Но я хочу испытать все то, что видел когда-то в детстве, подсматривая за своим родителем, размотавшим все деньги, оставленные ему дедушкой, на разные забавы. Я хочу! И хотя у нас тоже в принципе можно найти любые удовольствия и радости, я хочу уехать. Я хочу увидеть другую страну, посмотреть на небоскреб и прикоснуться к заднице Американской Мечты — главному их монументу, стоящему где-то там. И я полетел.

Стюардесса с большим хуем на лбу спросила меня:

— Коньяк, изжолку, мочу, воду?

— Я хочу кольнуться, — сказал я робко.

— Бой, ты дурак, шутишь?! — рассердилась она. — Иди-ка быстро в туалет, подожди.

Я встал, но тут же самолет вошел в крутой вираж. Я упал на какого-то вьетнамца, напоминающего желе, и он начал меня обволакивать, урча.

— Ты — ласковый, как груша в моей стране! — воскликнул он.

— Иди в дупло! — крикнул я. — Я — русский!

Он выделял какую-то пахучую вещь, напоминающую клей. Он был страшно похотлив.

— Ты летишь в Америку, муздрильник… — мурлыкал он. Я не мог отпутаться от этого липкого человеческого существа. — Там свобода, там все. Ты — монолиз?

— Да, — агрессивно отвечал я.

И тогда этот гад начал раздражать мои уши своими щупальцами, или чем-то еще, что выделяло тот самый клей.

— А! — заорал я. — Я не готов! Мне очень-очень-очень приятно!

Самолет опять сделал какой-то идиотский вираж (очевидно, пилоты занимались "тю-тю"), и меня тут же отбросило от вьетнамца.

— Бой, ты здесь? — удивленно спросила стюардесса, которую я чуть не сшиб. Она направлялась к японцу с ночным горшком.

— Я вас люблю, человечинка моя! — насмешливо заявил я, дотронувшись до своих мочек.

— Быстро туда, — сказала стюардесса шепотом. Я помчался в туалет и заперся там. Через какое-то время раздался стук. Я отворил, и вошла стюардесса с огромным шприцем.

— Что это? — оторопел я.

— Это — "вань-вань"! — гордо произнесла она. — Лучшее вещество, последнее достижение подпольных дельцов. Вводится спинной мозг. Для тебя бесплатно, но ты должен поцеловать меня в щеку.

— Пожалуйста, — сказал я и поцеловал ее. Она тут же стала красной; хуй на лбу эректировал, и глаза ее наполнились спермой.

— Невозможно… — выдохнула она. — Это — все… Я не знаю… не могу просить тебя еще…

— Мы договаривались только на один раз! — рассерженно заявил я, обнажая спину. — Попрошу соблюдать!

— Ну ладно, ладно… — залепетала она. — Я же просто так…

Я почувствовал ужасную боль, как будто мне разламывали спину на две части, но как только я хотел повернуться и врезать этой гадине, туг же наступило такое бешеное наслаждение, тепло и счастье, что я упал прямо на туалетный пол, не обратив внимания на то, что я ударился затылком об унитаз, и провалился в какую-то сладкую вечность, к которой лучше всего подходило простое, короткое слово "рай".

Я очнулся, когда самолет уже стоял на земле. Кто-то сильно стучал в дверь туалета, где я до сих пор лежал. Мочка моего правого уха была погружена в чье-то дерьмо. Это было немного приятно, но тут же я вскочил, немедленно вспомнив японцев. Моя спина страшно болела. Опять раздался нервный громкий стук.

— Открой, кто там, или я сорву тебе нос!

Я отворил, передо мной стоял пилот. Увидев меня, он приосанился и произнес:

— Простите меня, сэр. Я думал, это Джонс, сэр. А это вы, сэр. Добро пожаловать в Америку, сэр.

— Где небоскреб? — сонно спросил я.

— Там, сэр, — отвечал пилот.

Я вышел, взял свою небольшую сумку и затем вступил на американскую землю. Было жарко, повсюду ездили автобусы, управляемые загорелыми мужчинами. После разных формальностей я оказался в аэропорту. Прямо передо мной находился бар, в котором было виски.

Я вошел, сел за стойку, ощущая дикую спинную боль. Иван Теберда! Подошел загорелый молодцеватый бармен, улыбнулся мне белозубо и потом зевнул.

— Я хочу выпить чашечку виски, — заявил я.

Он кивнул, налил. И тут я увидел, что справа и слева от меня садятся два парня. Они были американцы, румяные, как помидор, и в ярко-зеленых фермерских кепках, на которых почему-то было написано "хуй".

— Эй ты, мужчинка, — сказал один из них.

— Мальчоночек, малек, пацан, — сказал другой.

— Ты — русский?!

Я отхлебнул виски и прибавил своему лицу решимости.

— Монолиз! — гордо произнес я.

— А ты не хочешь ли винтом? — спросил один.

— Да, винтом не желаешь? Пятьдесят долларов плюс твоя попка, а?!

Положение становилось критическим. Если бы у меня было два ножа, я зарезал бы их сразу в горла. Я улыбнулся и сказал:

— О'кэй, ребятня.

Они обрадовались, стали хлопать меня по спине, отчего я чуть не умер, и повели в туалет.

— Наши туалеты — это не ваши туалеты, — говорил мне один из них по дороге. — Зови меня Абрам.

— Да, ваши туалеты — дерьмо, а наши — отлэ, — восклицал другой. — А меня зови Исак.

И мы все вошли в туалет и встали посреди него.

— Ну и что? — спросил я.

— Что? — отозвался один.

— Что? — повторил другой.

— Как это? — сказал я.

Тут они расхохотались и ударили меня по жопе.

— Малец, кажется, еще не пробовал винтом. Он — мальчик! Это ведь удача, Абрам?

— Точно, Исак!

Они заставили меня опуститься на колени, а сами встали у моих ушей справа и слева от меня. Один стоял лицом к моему лицу, а другой лицом к затылку. И вдруг они как по команде сняли свои штаны и трусы и обнажили огромные члены. Абрам крикнул: "хоп!" и они стали неистово трахать мои мочки с двух сторон в едином ритме. Вжик-вжик-вжик-вжик…

Иван Теберда! Что за наслаждение?… Что за чудо, что за прелесть, стыд, предел! Теперь я знаю, что такое извращаться! Теперь я понял, как прав был мой сука отцемать. Еще! Еще! Еще!

И тут, в самый момент моего оргазма, когда голова моя словно расширилась до размеров Вселенной, раздался свисток.

— Полиция! — испуганно заорали Абрам и Исак, быстро застегивая штаны. — Прощай, парень, мы найдем тебя. Твоя попка с нами!

С этими словами они тут же влезли в какое-то окно и умчались. Я остался на коленях, как раз испытывая пик своего удовольствия.

— А, русский, — сказал загорелый полицейский, — и сразу же начал!..Ай-яй-яй! Турист!.. В каталажку его! К разному сброду. Он не должен общаться с настоящими мужчинами! Жаль, не успел поймать этих подонков…

На меня надели наручники и куда-то повели. Я подумал, что вряд ли теперь увижу небоскреб. И все-таки, мое настроение было прекрасным. Винтом!

— Ты должен, паскуда, соблюдать законы этой камеры! — завил восьмияйцовый человек, вставший надо мной. — Я здесь главный! Когда я какаю, мое дерьмо делится на двадцать девять частей и поедается всеми. Понятно?!