Последний побег - Трейси Шевалье

И все-таки у них есть свои тайны. Например, я почти уверена, что буквально в пятнадцати шагах от того места, где пишу тебе это письмо, прячется беглый раб. Также я начинаю подозревать, что он прятался где-то в повозке, на которой я прибыла в Веллингтон. Но я не решаюсь что-либо выяснять, поскольку беглых рабов ищут, а ты сама знаешь, что я не смогу солгать, если меня кто-нибудь спросит. Дома легко быть открытой и искренней. Мне редко приходилось что-либо скрывать от родителей или от тебя. Лишь разрыв с Сэмюэлем дался мне тяжело. Однако тут мне приходится утаивать свои мысли. Я не хочу никому лгать, но в этой стране очень трудно всегда говорить только правду.

Но с тобой, самой близкой моей подругой, я могу быть откровенной. Адам Кокс приезжает сюда завтра, и, признаюсь, мне страшно. Он ждал свою будущую супругу, а теперь встретит только меня, без Грейс. Конечно, я знаю его и Мэтью с тех пор, как они поселились в Бридпорте, но они много старше меня, и я не особенно с ними общалась. А теперь это будут единственные знакомые мне люди.

Пожалуйста, не говори ничего этого моим родителям. Я не хочу, чтобы они за меня волновались. Это не обман, когда человек скрывает свои чувства. Чувства — не поступки, и они постоянно меняются. Надеюсь, в следующий раз смогу написать, что мне хорошо в Фейсуэлле и я себя чувствую там как дома. А пока, милая моя Бидди, думай обо мне и молись за меня.

Молчание

В воскресенье Хонор проснулась рано. Она знала, что Адам Кокс приедет за ней после обеда, по завершении молитвенного собрания в Фейсуэлле, но беспокойство не дало ей заснуть снова. Она лежала в постели, слушала рассветное пение незнакомых американских птиц, водила пальцем по швам «Вифлеемской звезды» в центре одеяла и тревожилась в ожидании близящихся перемен.

Белл тоже проснулась рано, хотя просидела полночи с бутылкой. За завтраком — снова яичница с ветчиной и каша из кукурузной крупы, на которой, как говорила Белл, она выросла в Кентукки. Хонор задавалась вопросом: пойдет ли шляпница в церковь? Но Белл, кажется, не собиралась никуда выходить. Убрав со стола, она уселась на заднем крыльце и принялась читать номер «Утреннего вестника Кливленда», днем раньше оставленный в магазине кем-то из покупательниц. Поколебавшись, Хонор достала из сундука Библию и присоединилась к Белл на крыльце.

Она сразу поняла, что за поленницей никого нет. Что-то неуловимо изменилось и в самой атмосфере, и в поведении Белл, которая выглядела уже не такой напряженной. Белл взглянула на книгу на коленях у Хонор.

— Сама-то я в церковь почти не хожу, — произнесла она. — У нас с пастором разногласия по многим вопросам. Но если хочешь пойти, я тебя отведу. Выбор есть: хочешь — к конгрегационалистам, хочешь — к пресвитерианцам или методистам. Лучше к конгрегационалистам. Они красивее поют. Я их слышала.

— В этом нет необходимости.

Белл принялась раскачиваться в кресле-качалке, а Хонор раскрыла Библию и попыталась вспомнить, где остановилась в последний раз, когда читала Писание у постели умирающей сестры. Глаза скользили по строчкам, но она никак не могла сосредоточиться на том, что читает.

Белл раскачивалась все сильнее и сильнее. Наконец она опустила газету:

— А вот мне интересно про квакеров…

Хонор подняла голову.

— Вы же сидите молчите? Псалмов не поете, молитв не читаете. Проповедей у нас тоже нет. Почему?

— Мы слушаем.

— Что?

— Голос Божий.

— А голос Божий нельзя услышать в псалмах или молитвах?

Хонор вспомнила, как стояла у дверей церкви Пресвятой Девы Марии в Бридпорте, через дорогу от дома собраний Друзей. Прихожане в церкви пели что-то красивое, и Хонор на мгновение стало завидно.

— В тишине нас ничто не отвлекает, — объяснила она. — Длительное молчание позволяет услышать, что происходит в душе. Мы называем это ожиданием озарения в молчании.

— И вы совсем не думаете о повседневных делах? Например, что приготовить на ужин, или о том, что о ком говорят? Я бы, наверное, размышляла о фасонах для новых шляп.

Хонор улыбнулась:

— Иногда я думаю об одеяле, которое шью. Нужно время, чтобы освободить голову от суетных мыслей. Получается лучше, когда мы ждем озарения все вместе. И еще хорошо закрыть глаза. — Она помедлила, подбирая слова, чтобы передать свои ощущения на молитвенном собрании. — Когда разум очищен от мыслей, ты погружаешься в себя, в более полную тишину. Туда, где мир и покой. И очень сильное, явственное ощущение, что к тебе прикоснулось то, что мы называем внутренним духом или внутренним светом. В Америке у меня пока этого не было.

— А сколько ты посетила собраний в Америке?

— Только одно. Мы с Грейс ходили на собрание в Филадельфии. Там все было… иначе. Не так, как в Англии.

— Но ведь молчание везде одинаковое?

— Оно бывает разным. Есть просто молчание, а есть молчание глубокое и плодотворное. В Филадельфии я не сумела сосредоточиться. И не обрела мир и покой, который искала в тот день.

— Я полагала, квакеры в Филадельфии — самые что ни на есть отборные. Квакеры высшего сорта.

— Мы никогда так не считаем. Но…

Хонор замолчала. Ей не нравилось критиковать Друзей в присутствии других. Но уж раз начала, надо договорить до конца.

— Хотя молитвенный дом на Арк-стрит очень большой, но в Филадельфии много Друзей, и, когда мы с Грейс пришли, там осталось не так уж много свободных скамей. Мы с ней сели на свободные места, а нас попросили пересесть. Объяснили, что это скамья для черных.

— Для кого?

— Для чернокожих Друзей.

Белл удивленно приподняла брови:

— А что, среди квакеров есть цветные?

— Да. Я тоже об этом не знала. В тот день никто из них не пришел на собрание, и та скамья осталась пустой. А на других скамьях было тесно и неудобно.

Белл молча ждала продолжения.

— Меня удивило, что Друзья делят людей на черных и белых.

— И это тебе помешало обрести Бога в тот день?

— Возможно.

Белл усмехнулась и покачала головой:

— Ты такой нежный цветочек. Если квакеры утверждают, что все люди равны перед Господом, это вовсе не означает, что они равны друг перед другом.

Хонор опустила голову. Белл пожала плечами и снова взялась за газету.

— А я вот люблю хороший псалом. По мне, так оно всяко лучше молчания. — Она принялась напевать простенькую мелодию.

После обеда Белл попросила соседских мальчишек отнести вниз дорожный сундук Хонор, чтобы все было готово к прибытию Адама Кокса. Белл с Хонор ждали его в магазине. В воскресенье все лавки в городе были закрыты, но люди, прогуливавшиеся по площади, все равно заглядывали в витрины.

— Спасибо за помощь, — сказала Белл. — Теперь я все успеваю. Сейчас у меня все равно затишье до сентября, когда они примутся обновлять свои зимние капоры.

— Это тебе спасибо, что приютила меня.

Белл небрежно махнула рукой:

— Да не за что, милая. Вот что забавно: обычно я предпочитаю, чтобы рядом не было никого, но с тобой очень легко. Ты говоришь немного. Все квакеры такие же молчаливые, как ты?

— Сестра была вовсе не молчаливой. — Хонор стиснула руки, чтобы они не дрожали.

— В общем, приезжай ко мне в гости в любое время, когда захочешь. В следующий раз научу тебя делать шляпы. Кстати, чуть не забыла. У меня для тебя подарок. — Белл зашла за прилавок и сняла с полки серый с желтым капор, который Хонор дошивала вчера. — Для новой жизни тебе нужен новый капор. А этому капору нужно приключение. — Она протянула капор Хонор, а когда та не взяла, насильно вложила его ей в руки. — Это самое меньшее, чем я могу отблагодарить тебя за работу. И он тебе очень идет. Примерь!

Хонор неохотно сняла свой старый капор. Ей нравился этот серый оттенок, однако она сомневалась, что ей пойдет желтый цвет на ободке полей. Но, посмотревшись в зеркало на стене, Хонор с удивлением поняла, что Белл права. Бледно-желтый ободок будто светился, и казалось, будто само лицо тоже мягко светится.

— Вот видишь! — воскликнула Белл. — Поедешь в Фейсуэлл настоящей красавицей. И может, более современной барышней. У меня остались обрезки желтого… на подкладку уже не хватит, так что они мне без надобности. А вы, рукодельницы, шьющие одеяла, всегда собираете лоскутки.

Сначала Хонор решила, что Адам Кокс был с ней нелюбезен и холоден, потому что ему не понравился ее капор.

Услышав звук приближающейся повозки, они с Белл вышли на улицу. Хонор так разволновалась, что у нее разболелся живот. Ей было страшно при мысли, что уже очень скоро придется рассказать Адаму о смерти Грейс, стать свидетельницей его горя и вновь пережить свое собственное, однако она с нетерпением ждала встречи. Ей очень хотелось скорее увидеть знакомое лицо. Когда Адам, ехавший медленно и осторожно, остановился перед магазином, Хонор нетерпеливо шагнула ему навстречу — и замерла, наткнувшись, словно на стену, на его жесткий, застывший взгляд. Такой взгляд бывает у человека, который уносится мыслями далеко-далеко и не желает участвовать в том, что происходит вокруг. И еще ей показалось, будто Адам избегает смотреть ей в глаза. Тем не менее она сказала: