Любитель полыни - Дзюн-Итиро Танидзаки

что-то замечает. Хотя мы ни о чём не говорим, по нашему виду можно догадаться. Возможно, он и догадывается. Я даже думаю, что сверх ожидания он уже готов к этому.

— Тогда тем более надо всё сказать. Пока ты молчишь, он подозревает и воображает самое страшное — от этого и его нервозность. Если он беспокоится, что больше не увидит мать, откровенный разговор его, наоборот, успокоит.

— Я сам так думаю. Только отцу очень тяжело наносить сыну такой удар. Вот невольно и откладываю.

— Вряд ли это так его поразит, как ты опасаешься. Дети сильные. Взрослые, думая о детях, относятся к ним с жалостью, а дети взрослеют и у них появляется сила переносить подобные удары. Если ты растолкуешь ему, он примирится с неизбежным и, без сомнения, поймёт как надо.

— Это я и сам знаю. Вообще-то я с тобой согласен.

По правде говоря, Канамэ ожидал возвращения из Шанхая двоюродного брата с нетерпением, но в то же время оно было для него и обременительно. Он осознавал собственную слабохарактерность, из-за которой откладывал неприятные дела со дня на день и до самого последнего момента не мог заговорить о них. Ему казалось, что двоюродный брат, приехав, растолкает его, заставит действовать даже против его желания и дело сдвинется с места. Но когда он, глядя брату в лицо, заговорил об этом, то, что мерещилось где-то вдали, вдруг приблизилось и стало перед глазами — это не столько побуждало его к действию, сколько пугало, и он был готов идти на попятный.

— Что ты собираешься делать сегодня? Поедем сразу ко мне? — спросил он, чтобы переменить разговор.

— Как хочешь. У меня есть кое-какие дела в Осака, но их можно отложить на другой день.

— Тебе сначала надо отдохнуть.

— А как Мисако?

— Когда мы уходили, она была дома.

— Может, она сегодня меня и не ждёт?

— Возможно, она специально уйдёт, чтобы нам не мешать. Найдёт какой-нибудь предлог…

— Пожалуй, в таком случае… Я хотел бы поговорить с ней о многом, но сначала должен убедиться в твоих намерениях. Какими бы близкими ни были родственники, никогда не следует вмешиваться в дело о разводе, но ведь вы своими силами не можете прийти к определённому решению…

— Ты уже ел? — спросил Канамэ, ещё раз меняя тему разговора.

— Ещё нет.

— Пообедаем в Кобэ. Хироси с собакой отправим домой.

— Дядюшка, я видел собаку, — сказал Хироси, возвращаясь в каюту. — Чудесный пёс! Совсем как лань…

— Он очень быстро бегает, обгоняет даже поезд. Ты можешь брать его с собой, когда катаешься на велосипеде. Эти собаки выступают на бегах на ипподроме.

— Не ипподроме, а кинодроме, дядюшка.

— Твоя взяла.

— А собачьей чумкой он болел?

— Уже болел. Ему год и семь месяцев. Сейчас его надо отвезти домой. До Осака ты можешь поехать с ним на поезде, а потом на машине.

— Лучше на электричке. Если обвязать ему голову платком или чем-нибудь ещё, его можно везти в вагоне с пассажирами.

— Какой прогресс! В Японии уже ходят электрички?

— Здесь живут не одни дураки. Разве не так, дядюшка?

— Конечно, так.

— Странный у вас выговор. Когда вы говорите на осакском диалекте, у вас необычный акцент.

— Хироси хорошо освоил осакский диалект — это в некоторой степени создаёт неудобство. Ему приходится говорить по-разному в школе и дома.

— Я могу и на нормативном говорить, но в школе все говорят только на осакском.

— Хироси, — Канамэ остановил увлечённо болтающего сына, — возьми собаку и возвращайся со слугой домой. У дяди дела в Кобэ…

— А ты?

— Я поеду с дядей. По правде говоря, он соскучился по сукияки,[35] которые делают в Кобэ. Отсюда мы поедем в Мицува.[36] Ты сегодня встал поздно, должно быть, ещё не проголодался. Кроме того, мне надо поговорить с дядей.

— А! — Сын как будто понял, в чём дело, и, подняв голову, боязливо посмотрел отцу в глаза.

5

По природе Таканацу не был нетерпелив, но откладывать дела в долгий ящик было не в его правилах. Как только они уселись в отдельном кабинете ресторана, он не стал терять времени и, пока варился сукияки в котелке, спросил Канамэ:

— Как же в конце концов ты думаешь поступить с Хироси? Надо ему всё открыть, но если тебе трудно, это могу сделать я.

— Так не годится. Правильнее будет мне поговорить с ним…

— Никто не спорит. Но поскольку ты никак не решишься…

— Ладно, ладно… Предоставь разговор с Хироси мне. Я хорошо знаю его характер. Ты вряд ли заметил, но сегодня он вёл себя странно.

— В каком смысле?

— Обычно он не говорит с людьми на осакском диалекте и не придирается к словам. Как бы дружен он с тобой ни был, ему не следовало вести себя так развязно.

— Мне тоже показалось, что он слишком оживлён. По-твоему, он намеренно вёл так себя?

— Не сомневаюсь.

— Но почему? Неужели он думал, что передо мной ему надо изо всех сил выказывать свою радость?

— Что-то в этом роде. В действительности Хироси тебя побаивается. Он тебя любит, но в то же время немного опасается.

— Но почему?

— Он не знает, насколько мы с женой близки к решению наших проблем, и думает, что твой приезд — предзнаменование грядущих изменений, что без тебя мы так просто не справимся и ты приехал, чтобы довести дело до конца.

— В самом деле… Тогда мой приезд ему неприятен.

— Ну, это не так. Его радует, что ты привёз так много подарков. Он всегда рад тебя видеть. Но твой нынешний приезд его страшит. В этом отношении я чувствую то же самое, что и он. Мы с тобой обсуждаем, сказать ему или нет, но если по правде, то я говорить не хочу, а он не хочет слышать. Он не знает, что именно ты ему скажешь, но он опасается, не объявишь ли ты ему то, о чём его отец молчит.

— И он изображает радость, чтобы скрыть свой страх?

— В конечном счёте, и я, и Мисако, и он — мы все трое одинаково малодушны. И сейчас мы все трое находимся в одинаковом положении… Если хочешь знать, и меня твой приезд пугает.

— Что же, пустить дело на самотёк?

— Тоже нельзя. Как бы ни было страшно, надо с этим обязательно покончить.

— И как быть? А этот Асо — что он за человек? Если вы не в состоянии, не может ли он начать действовать?

— Он тоже связан. Он ничего не будет предпринимать, пока