Путь к Горе Дождей - Наварр Момадэй

Поистине исключительные вещи.

XXII

Маммедэйти был внуком Гуипаго и потому обычно хранил достоинство. Но, знаете ли, как-то раз и он потерял терпение. Вот как это было: на выгоне паслось несколько лошадей, и Маммедэйти хотел выпустить их наружу. Изгородь шла по кругу, и ворота были только одни. Места внутри было достаточно. Никак ему не удавалось выгнать лошадей вон. Один конь верховодил другими, и каждый раз как их подгоняли к воротам, он поворачивал и изо всех сил мчался обратно. Ну, так продолжалось долго, и Маммедэйти взорвался. Вбежал он в дом, схватил лук со стрелами. Кони скакали цепью, и он выстрелил в главного буяна. Только он промахнулся, а стрела вошла глубоко в шею другой лошади.

*

Зимой с 1852-го на 53-й год юноше из племени поуни, пленнику кайова, удалось бежать. Он увел с собой особенно ценную охотничью лошадь, известную в округе под кличкой Гуадал-тсейу – Малыш Каурый. То было самое памятное событие зимнего года. Потеря такой лошади явилась тяжким испытанием.

**

Много лет назад в амбаре хранился короб с костями, и я часто ходил поглядеть на них. Позже их, должно быть, кто-то выкрал. То были кости лошади, которую Маммедэйти звал – Малыш Каурый. Был он низкорослым, глядеть-то не на что, рассказывали мне, да только лучший бегун во всем том краю. Белые люди, как и индейцы, издалека приходили, чтобы потягаться, выставив против него лучших своих коней, но тот никогда не проигрывал скачек. Часто думал я об этой каурой лошади. Порой, казалось мне, я постигал, как может статься, чтобы один человек пожелал сохранить даже кости коня, а другой – украсть их.

Стрела вошла глубоко в шею.

XXIII

Помнился Ахо один случай – дело необычное. Вот как это было. Знаете, укладка Тай-ме не очень крупная, но исполнена большой силы. Однажды Ахо отправилась навестить жену хранителя Тай-ме. Обе уселись рядком, потолковать, как вдруг услыхали ужасный грохот – словно упал на пол тяжкий груз или дерево. Испугались они и пошли взглянуть, что бы это могло быть. А то упала наземь укладка с Тай-ме. Никто не знал, как случилось, что Тай-ме упал. Насколько все знали, винить тут было некого.

*

Было время, когда Маммедэйти носил один из амулетов бабки. Он делал это в память своей матери Кеадинекеа – носил амулет на шнурке вокруг шеи. Ахо вспоминала: если кто-либо носивший священный амулет не оказывал ему должного почтения, связка огромной тяжестью ложилась ему на грудь.

**

У дома моей бабки стоял большой железный котел – рядом с крыльцом, выходившим на юг. Был он огромен и неколебим – или так мне казалось в пору моего детства; я не мог себе представить, чтобы у кого-то хватило сил приподнять его. Не знаю, откуда он взялся; он всегда там стоял. Если его ударить, звенел он как колокол, и долго еще потом кончики пальцев ощущали, как поёт чёрный металл. В котел собирали дождевую воду, в ней мы мыли волосы.

XXIV

Восточнее дома бабки, южнее рощи пеканов, лежит под землёй женщина в чудном наряде. Маммедэйти знал ещё, где она лежит, теперь же никто не знает. Если встать на парадном крыльце дома и глядеть на восток в сторону Карнеги, ясно, что женщина находится где-то в поле вашего зрения. Но покой ее безвестен. Она была погребена в длинном ящике, и был на ней удивительный наряд. Как же был он хорош! То было одно из чудных замшевых, украшенное зубами оленя и бисером. Платье все еще там, под землёй.

*

Высокие, с отворотами, мокасины Ахо снаружи сделаны из нежнейшей, кремового цвета, кожи. На каждом подъеме – блестящий бисерный диск, восьмиконечная звезда, красным и бледно-синим по белому полю; ленты бисера добавлены у подошв и щиколоток. Клапаны ноговиц – белые и богато расшиты голубым, красным и зеленым, белым и лавандовым бисером.

**

Восточнее дома бабки солнце поднимается из самой равнины. Раз в жизни, верю я, должен человек задержаться умом на земле былого. Он должен отдаться неповторимому пейзажу, наставившему его на путь, рассмотреть его со множества точек зрения, подивиться и поразмыслить о нем. Он должен представить себе, будто касается его своими руками в каждую пору года и вслушивается в звуки, что раздаются на нем. Он должен вообразить тамошних обитателей и все легчайшие дуновения ветра. Он должен припомнить яркий свет луны, все краски восхода и заката.

Эпилог

13 ноября 1833 года, в первый послеполуночный час, мир, казалось, пришел к концу. Покой ночи внезапно нарушился; в небе вспыхнули слепящие искры света, света такой силы, что люди пробуждались от сна. С густотой ливня по всей Вселенной падали звезды. Некоторые были ярче Венеры, а одна, как говорили, была больше Луны.

Этот ярчайший метеорный дождь занял особое место в памяти племени кайова. Он вошел в число самых ранних событий в календарные летописи и на деле отметил начало хронологического этапа в сознании соплеменников. За год до того Тай-ме был похищен военным отрядом осейджей, и хотя позже он вернулся, утрата фетиша явилась немыслимой потерей, а в 1837 году кайова заключили свой первый договор с Соединенными Штатами. Падучие звезды, казалось, отразили внезапный и жестокий распад древнего порядка вещей.

Да и в самом деле, золотой век кайова был мимолётен – лет девяностосто, считая примерно с 1740 года. Культуре этой осталось балансировать еще недолго, приходя в упадок, примерно до 1875 года, а потом уйти в прошлое – и останется крайне мало материальных свидетельств того, что она вообще была.

И всё же она жива в пределах памяти, пусть уже непрочной. Более того, она присутствует в удивительно живой и богатой устной традиции, взывающей к сохранению ради себя самой. Живая память и несущая ее устная традиция слились для меня раз и навсегда в образе Ко-сан.

Как-то июльским днем, в полдень, к дому моей бабки пришла столетняя женщина. Ахо уже не было, Маммедэйти умер до моего рождения.

Оставалось очень мало кайова, помнивших Пляску Солнца – одной из них и была Ко-сан. Она была уже взрослой, когда появились на свет мои дед с бабкой. Тело её было согбенно, лицо же глубоко избороздило время. Ее тонкие белые волосы были схвачены черной вязаной сеткой, хотя она носила и косы; зрячим был лишь один глаз. Одевалась она на манер почтенной дамы кайова, в темное глухого покроя платье, доходившее ей почти до щиколоток, с длинными свободными рукавами и широкой, наподобие фартука, лентой. Она уселась на скамью в палисаднике, так сильно уйдя в толщу лет, что казалась на удивление маленькой. Помолчала какое-то время – может, и задремала, – а потом начала говорить и петь. Рассказывала она о многом, а однажды поведала о Пляске Солнца:

Я и мои сёстры были тогда очень маленькими, было это много лет назад.

Как-то рано поутру нас пришли будить. С равнины принесли огромного бизона. Все вышли поглядеть на него и помолиться. Слышалось много голосов. Один человек сказал, что палатка уже почти готова. Нам велели идти туда, и кто-то дал мне кусок материи. Он был очень красивый. Тогда я спросила, что мне с ним делать, – и мне сказали, что я должна привязать его к дереву Тай-ме. На этом дереве были и другие куски ткани, и я прикрепила свой.

Когда каркас палатки был готов, начинала петь женщина, а иногда мужчина.

Вот так:

Все приготовлено,

Теперь пусть выйдут четыре союза.

Пусть выйдут и принесут листья,

Ветви к палатке.

А когда ветви привязаны по своим местам, вновь запевают:

Пусть выйдут юноши.

вперед, юноши, теперь пора нести землю.

Вот юноши подняли крик. Теперь это уже не просто юноши, не всякие, а те, кому возносят молитвы, и одеты они по-особому. Есть там и старая-старая женщина. Она что-то несет на спине. Юноши подходят ближе, поглядеть. На спине у старухи – куль, полный земли. То песчаная почва особого рода. Именно она должна быть в священной палатке. Танцоры должны ступать по песчаной почве. Старуха держит в руках копалку. Вот она повернулась к югу и вытянула губы. Это было похоже на поцелуй. Вот она запела:

Мы внесли землю.

Теперь пришла пора играть;

Как я ни стара, мне по-прежнему хочется играть.

То было начало Пляски Солнца. Танцоры причастились к магии бизона и медленно начали пляску… И весь народ стоял там, все были в праздничных нарядах – прекрасных замшевых одеждах и бусах. На вождях были ожерелья, а подвески их сияли, как солнце. Много было народу, и ах! как это было прекрасно! То было начало Пляски Солнца. Знаете, все это было в честь Тай-ме и произошло давным-давно.

Это – всё это и еще многое – было святым обетованным поиском, странствием на пути к Горе Дождей. Вероятно, Ко-сан сама ныне мертва. Временами, в тишине вечеров, кажется мне – она дивилась, гадая, кто же она такая. Становилась ли она в своем вещем сне той носительницей священной земли, а быть может, престарелой женщиной, которой, как ни стара она была, по-прежнему хотелось играть? А мысленным взором своим, временами, не прозревала ли она падучих звёзд?