Весенний марафон - Марина Порошина

Сегодня ему как раз повезло, и буханка свежайшего черного с тмином благоухала на всю кабину. Он специально положил ее рядышком на переднее сиденье и приоткрыл газету, и теперь от сытного хлебного запаха у него было тепло на душе. И руке, которой он изредка поглаживал буханку, тоже было тепло и приятно. Пожалуй, он и домой ее привезет теплой, если сунуть под куртку и если мужики подбросят до дома – работу на сегодня он закончил. А времени еще – полпятого. Тогда его ждет вкуснейший завтрак – горячий и сладкий-пресладкий чай с молоком, еще теплый черный хлеб с толстыми кусками докторской колбасы. А потом – спать. Выспится – надо будет дома прибрать, запустил он это дело, укоризненно посмотрел сам на себя в зеркало Василий. На Димку все равно надежды никакой.

Думать про Димку не хотелось. Наверняка опять припас какой-нибудь сюрпризик. Хотя сколько можно! Еще на той неделе он ходил в техникум объясняться с директором и Христом-Богом просил не выгонять парня. Да, не учится, да, бездельник, и прогуливает – но ведь пропадет! Ему семнадцать всего, подержите еще год, может, в армию сразу заберут – а уж там ему мозги вправят! В это Василий свято верил – ему же самому в свое время вправили за милую душу. И шоферить он в армии научился – считай, на всю жизнь профессия. Директор хмурился, крутил головой, но потом сказал, что «так и быть, но в последний раз», и Василий помчался домой обрадовать сына. Но Димка отнесся к известию о своем спасении равнодушно, сообщив отцу, что «горбатиться на заводе на чужого дядю» он все равно не намерен, так что ему по барабану, дадут ему диплом или нет. Главной задачей на ближайший год Дмитрий Васильевич считал следующее: «клево оттянуться на гражданке, пока в армию не замели». Он и оттягивался, усердно и с огоньком.

Усилием воли Василий заставил себя не думать о Димке, успеется еще с этой головной болью. А ведь настроение было такое хорошее… Что он хотел-то? Ах да – прибраться. Он любил порядок в доме, когда чистота и у каждой вещи свое место. Он совершенно согласен с певицей Долиной, которая пела, что «главней всего погода в доме, а остальное – ерунда». Когда дома порядок, то и на душе порядок – этого правила Василий придерживался неукоснительно. А как он страдал, когда у него была еще «нормальная семья» и за порядок в доме как бы отвечала жена! Василий передернулся от отвращения, вспомнив, как валялись по всей квартире груды одежды, чистой и нестираной вперемешку, поломанные Димкины игрушки и всевозможный хлам, и никогда ничего невозможно было найти, зато на телевизоре мог лежать кусок подсохшего мыла, а на кухонном столе – колготки. Посуда тоже мылась раз в день – когда он приходил с работы, забрав по дороге Димку из садика и разогнав с собственной кухни подружек и собутыльников жены. Это ладно, если она просто ныла и шла спать, а то ведь и скандалить, бывало, затевалась! Димка скулил, вис у него на руках, умоляя «не сердиться на мамочку», а если разгоравшийся скандал погасить не удавалось, то прятался в угол за спинку кресла и там сидел тихо, как мышонок, пока все не смолкало. Сына было жаль до слез, ведь и женился-то он на этой шалаве – и тогда было понятно, что шалава! – только потому, что она забеременела. И Василий терпел такую жизнь, пока Димка не пошел в первый класс. На первое же родительское собрание в начале первой четверти его дорогая супруга явилась под мухой, было неприятное объяснение с пожилой интеллигентной Димкиной учительницей, и уж тут терпение Василия лопнуло, и он выгнал ее к чертовой матери. Точнее, к ее собственной мамаше, с которой они вместе с тех пор и завивали горе веревочкой. Впрочем, бывшая теща несколько лет назад умерла, и жене никто больше не мешал жить так, как заблагорассудится, и Василий ею не особенно интересовался.

Да черт побери, расстроился Василий, лезет же в голову всякая дрянь! Чтобы успокоиться, он погладил буханку – еще живая! Надо будет вечером из этой буханки сухарей насушить – если, конечно, останется. Он терпеть не мог черствый хлеб и каждый день покупал свежий, а сухари отлично уходили с супом. Еще с пивком хорошо погрызть, под пивко идут куда лучше покупных. Кстати и рыбешка вяленая осталась с лета – красота! Детально расписывая планы на завтра, вернее, уже на сегодня, Василий добрался до дома, ощущая, как приятно греет бок драгоценная буханка.

Но, выйдя во дворе из машины и попрощавшись с напарником, который подбросил его до дома, Василий насторожился – в окнах его квартиры горел свет. В шесть утра их дом на рабочей окраине просыпался почти весь, но сейчас дом еще досыпал, досматривал последние, самые сладкие сны. Подслеповато подмигивали только два-три окошка, за которыми неохотно просыпались люди, вытаскивая себя из теплых постелей и готовясь к трудному рабочему дню. А три окна его квартиры сияли иллюминацией. Поднявшись наверх в обшарпанном лифте, сверху донизу зарисованном идиотскими надписями (Василий сильно подозревал, что это дело рук Димки и его дружков, только хрен их в лифте поймаешь с поличным!), Василий зашарил по карманам в поисках ключей. В квартире оглушительно орала музыка.

«Димка, паразит! Ведь обещал же!» – разозлился Василий и, плюнув на задевавшиеся куда-то ключи, нажал кнопку звонка. Конечно же, его никто не услышал. Зато из квартиры рядом высунулась соседка Раиса. Она была бабой горластой и за словом в карман не лезла, поэтому Василий тоскливо вздохнул, представляя, какой концерт ему предстоит. Но Раиса была на удивление сдержанна и почему-то зеленоватого оттенка. Из-под линялого махрового халата, который Раиса целомудренным жестом придерживала на необъятной груди, выглядывала неожиданно кокетливая, вся в розовых кружевах, ночнушка.

– Василий, – начала она тихим голосом, впрочем, не предвещавшим ничего хорошего. – Моему с утра на работу. Скажи спасибо, что он после вчерашнего спит как бревно. А то бы было смертоубийство. Ты же знаешь, какой он пьяный! Чисто кабан!

– Д-Димка что начудил? – спросил он, заранее прикидывая возможные варианты ответа. В прошлый раз сынок с приятелями засунули Раисе в замочную скважину жвачку.

– А то ты не слышишь?! – привычно повысила голос Раиса, но, оглянувшись в глубь квартиры, опасливо сбавила обороты. – Музыка у них орет с вечера! Гогочут, топают, орут как придурки. Бутылки еще из окна кидают.

– А ты бы з-зашла, сказала… – неуверенно предложил Василий.

– А я и з-зашла. Сказала, – передразнила его соседка. – Сказать, что они мне ответили? Мне такого родной муж не говорит, даже когда пьяный. – Тут она отчего-то порозовела. – Боится по роже сковородкой получить.

– Т-тогда не надо, – отказался Василий, хотя ему было немного любопытно – чего же такого боится сказать горлопан и матершинник Раисин муж, который и сам не прочь в воспитательных целях заехать жене по физиономии, Василий даже пару раз разнимал их, когда Раиса прибегала к нему отсидеться, а супруг жаждал продолжения банкета. Но счел за лучшее не спрашивать. Меньше знаешь – крепче спишь. Хотя спать ему, похоже, удастся лечь не скоро.