ЛЮБОВЬ И ОРУЖИЕ - Рафаэль Сабатини

Всю неделю в Урбино чередой шли охоты с собаками и соколами, спектакли, новые балы, обеды, банкеты. А затем внезапно веселье оборвалось, как пушечный выстрел. Из Баббьяно пришло известие о прибытии посла Чезаре Борджа с письмом для Джан-Марии. Об этом сообщил ему Фабрицио да Лоди, присовокупив настоятельную просьбу незамедлительно вступить в переговоры с представителем герцога Валентино.

Теперь он не мог оставить без внимания опасность, исходящую от Борджа, с каждым месяцем расширяющего свои владения, не мог больше отмахиваться от рекомендаций ближайших советников. Неожиданный приезд посла герцога Валентино — хотя, возможно, и не такой неожиданный, ибо прибыл он аккурат перед заключением союза Баббьяно и Урбино, чтобы помешать достижению соглашения, — изрядно напугал Джан-Марию.

И вот в отведённых ему во дворце роскошных апартаментах Джан-Мария обсудил печальное известие с двумя дворянами, Альваро де Альвари и Джизмондо Санти, сопровождавшими его в Урбино. Оба они убеждали Джан-Марию последовать совету да Лоди и вернуться в Баббьяно, но предварительно договориться о дате свадьбы.

— Тогда, ваша светлость, — заметил Санти, — вам будет что сказать представителю Валентино.

Спорить Джан-Мария не стал, поспешил к Гвидобальдо, сообщил о полученных новостях и предложил незамедлительно определить день бракосочетания. Гвидобальдо внимательно его выслушал. Как и многие в Италии, он боялся Чезаре Борджа, а потому стремился к скорейшему созданию союза против него.

— Всё будет, как вы желаете, — ответил Джан-Марии правитель Урбино. — О свадьбе объявим сегодня, чтобы представитель Борджа понял, что это дело решённое. Выслушав послание герцога Валентино, постарайтесь ответить поуклончивее. И не позднее, чем через десять дней возвращайтесь в Урбино. А мы пока будем готовиться к торжествам. Но до отъезда навестите монну Валентину и расскажите ей обо всём.

Уверенный в успехе, Джан-Мария поспешил в покои племянницы Гвидобальдо. Нашёл пажа и послал его к монне Валентине испросить аудиенции.

Когда паж открыл дверь, до слуха Джан-Марии донёсся звучный мужской голос, исполняющий под аккомпанемент лютни любовную песенку.

Через пару мгновений пение прекратилось. Вновь появился паж и, отдёрнув сине-золотистую портьеру, пригласил Джан-Марию войти.

Он оказался в комнате, красноречиво свидетельствующей о богатстве и тонком вкусе семейства Монтефельтро. Фрески на потолке, бесценные гобелены на стенах. Над затянутым в алое аналоем — серебряное распятие работы знаменитого Аникино из Феррары[10]. Картина кисти Мантеньи[11], дорогие камеи, хрупкий фарфор, множество книг, чембало, которое с интересом разглядывал светловолосый паж. У окна — арфа, которую Гвидобальдо привёз племяннице из Венеции.

Там-то и нашёл Джан-Мария монну Валентину в окружении её дам, шута Пеппе и полудюжины дворян, придворных мессера Гвидобальдо. Один из них, тот самый Гонзага, что привёз монну Валентину из монастыря святой Софьи, в белом, расшитом золотом камзоле, сидел на низком стуле с лютней в руках, и Джан-Мария догадался, что именно его голос слышал он, стоя за дверью.

При появлении герцога все, за исключением монны Валентины, встали, но не проявили признаков радости, чем в немалой степени охладили пыл Джан-Марии. Он приблизился и, запинаясь чуть ли не на каждом слове, попросил оставить их с монной Валентиной наедине. Скорчив недовольную гримаску, она отпустила дам и кавалеров, и Джан-Марии пришлось долго ждать, пока последний из них не скроется за стеклянными дверьми, ведущими на просторную террасу, где в солнечных лучах сверкали струи мраморного фонтана.

— Мадонна, — начал Джан-Мария, когда они остались вдвоём. — Новости, полученные из Баббьяно, требуют моего немедленного отъезда.

То ли скудоумие, то ли ослепившая его любовь помешали Джан-Марии увидеть, как радостно блеснули глаза монны Валентины, а на её лице отразилось безмерное облегчение.

— Мой господин, — ровным, сдержанным голосом ответила девушка, — мы будем сожалеть о вашем отъезде.

Вот тут герцог явил себя полным идиотом! Если бы он подольше варился в придворном котле, то уши его наверняка бы привыкли к словам, за которыми ничего не стояло. Но для него были внове вежливые фразы, не подкреплённые истинными чувствами, а посему, едва Валентина закрыла рот, он упал на колени, чтобы схватить её божественные пальчики своими грубыми руками.

— Правда? — взгляд его лучился любовью. — Вы действительно будете сожалеть?

— Ваша светлость, прошу вас, встаньте, — но холодность в её голосе тут же сменилась тревогой, ибо робкая попытка освободить руки окончилась неудачей.

Она попыталась выдернуть руки, но Джан-Мария держал их мёртвой хваткой, полагая, что продолжается игра в скромность.

— Господин мой, умоляю вас! — воскликнула Валентина. — Вспомните, где вы находитесь…

— Я останусь здесь до судного дня, — ответствовал сжигаемый любовью герцог, — если только вы не соблаговолите выслушать меня.

— Я вся внимание, мой господин, — Валентина и не пыталась скрыть отвращение, которое вызывал в ней Джан-Мария, но тот ничего не замечал. — Но при этом совсем не обязательно держать мои руки и стоять на коленях.

— Не обязательно? — воскликнул Джан-Мария. — Ну что вы, мадонна! Наоборот, всем нам, и принцам, и вассалам, иной раз полезно преклонить колени.

— В молитвах, мой господин!

— А разве человек не молится, когда ухаживает за девушкой? И может ли он найти лучший храм, чем ноги своей дамы?

— Отпустите меня, — Валентина продолжала вырываться. — Ваша светлость утомляет меня и ведёт себя нелепо.

— Нелепо? — его рот открылся, краска залила щёки, маленькие синие глазки злобно сверкнули. На мгновение он застыл, затем поднялся. Отпустил руки Валентины и тут же заключил её в объятия. — Валентина, — голос Джан-Марии дрожал. — Почему вы столь жестоки ко мне?

— Ну что вы, — слабо запротестовала она, отпрянув назад, подальше от этой толстой, мерзкой физиономии. — Мне не хотелось бы, чтобы ваша светлость выглядели глупо, и вы представить себе не…

— А вы представляете себе, сколь страстно я вас люблю? — прервал её герцог, сжимая объятия.

— Мой господин, вы причиняете мне боль!

— А разве вы поступаете иначе? — отпарировал Джан-Мария. — И как можно сравнивать синяк на руке с теми ранами, что наносят мне ваши глаза? Вы…

Но Валентина вырвалась и молнией бросилась к двери на террасу, вслед за вышедшими из её покоев придворными.

— Валентина! — то был рык зверя, а не возглас кавалера. Джан-Мария перехватил её и без особых церемоний затащил обратно в комнату.