Грешник Шимас - Шахразада

Беседы с учеными мужами, посетителями «приюта мудрости», убеждали его, что для обретения знаний он нашел идеальный путь. Идеальный уже хотя бы потому, что нигде в мире, кроме мавританской Испании, не смог бы юноша изучить больше, чем в ее приветливых библиотеках. Шимасу, правда, казалось, что эта ученость, сколь бы она ни была обширна, страдает полным отрывом от самого мира. Но он-то успеет еще пройти и проехать по всему миру — уже хотя бы затем, чтобы убедиться в истинности своих знаний. Или их ложности.

А для того, чтобы не прослыть невеждой, юноше пришлось изучать поистине все — от медицины до химии, от математики до истории. Именно история, жизнеописание человечества, убедила его в том, что, сколь бы широко ты ни был образован, ты должен все свои знания испытать на прочность. Ибо сам ход жизни убеждает: тот, кто уверен лишь в себе, всегда проигрывает.

Так было издавна. Насквозь прогнившая империя вестготов рухнула при первом же натиске небольшого отряда магометан под предводительством старого солдата Тарика. Империя эта представляла собой смешение народов и языков, многие из которых были наследством прошлых времен. В ней оставили свой след иберы, финикийцы и даже этруски, если вообще когда-то существовали. Финикийцы были семитским народом, расселившимся вдоль побережья, они открывали торговые предприятия и посылали корабли в Узкое море, или Атлантику. Их суда и корабли из Карфагена, бывшего когда-то финикийской колонией, огибали Африку, которую называли Либией, ходили на Скиллийские острова за оловом, достигали берегов Бретани и проникали в Полуночное море так далеко, как позволяли льды. Поскольку каждый мореход ревниво хранил тайну происхождения своих товаров — природных материалов и изделий рук человеческих, — никто, вероятно, никогда не узнает истинных пределов их путешествий. Греки, римляне, вандалы, готы — все вторгались в Испанию и все оставили здесь свой след.

Шимас не уставал бродить по улицам, одна из которых, как в свое время поведал ему дядя, имела десять миль в длину и вся, из конца в конец, освещалась по ночам. Берега Гвадалквивира были окаймлены рядами домов из мрамора вперемежку с мечетями и садами. Вода подавалась в город по свинцовым трубам, почти на каждой площади — от крошечных до огромных — били фонтаны, а город щедро украшали цветы и виноградники.

Говорили, что в Кордове пятьдесят тысяч роскошных жилищ и столько же несколько более скромных. Верующие молились в семистах мечетях и омывали тела в девятистах общественных банях. Шимас вспомнил, как на его родине истовые христиане отрицали купание как языческий обычай, а монахи и монашки хвастались немытостью тел как свидетельством истовой преданности вере. Одна из монахинь, по слухам, похвалялась, что за шестьдесят лет своей жизни ни разу не мыла никакую часть тела, за исключением кончиков пальцев перед обедней.

В городе были открыты тысячи мастерских, целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку. Рассказывали, что в Кордове трудится сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани непревзойденного качества.

Во время одной из бесчисленных прогулок на боковой улочке неподалеку от все той же библиотеки Шимас нашел худощавого свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом. Так был сделан второй шаг на пути к избранной им цели. Теперь приходилось делить свое время и силы между двумя уроками — уроком для разума и уроком для тела. Конечно, ему было бы намного труднее, если бы не долгие часы на веслах, если бы не детство, заполненное бегом, борьбой и лазаньем по скалам. Суровый учитель порекомендовал Шимасу еще одного наставника — борца из далекой страны Хинд, громадного роста, великолепного мастера и знатока в своем деле, теперь уже, правда, постаревшего. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками учитель и ученик беседовали о его родной земле и о тех странах, что отделяют ее от остального мира.

Шимас был черноволос, как многие из жителей блистательного города, волосы его вились, а кожа была лишь немного светлее, чем у большинства из них. Теперь же он отрастил черные усы и мог легко сойти за араба или бербера. При его немалом росте и в богатом новом платье он привлекал внимание на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов и покупателей, сплетням, спорам и ссорам. Но прислушиваться было мало — и юноша старался перенять разные говоры, привычки, даже походку. И это у него получалось просто замечательно — теперь уже он мог сойти за любого из тех, кого встречал на базаре или в лавке, в библиотеке или на борцовском ковре.

Итак, он стал совершенно другим человеком. Нет, он чувствовал себя другим человеком. Образованный, с приличными манерами, привлекательный юноша с избранной целью в жизни. С первой из избранных целей — ибо жизнь куда длиннее, чем даже сотня сладчайших местей.

Теперь можно было подумать и о том, чтобы обзавестись не только покровителями, но и покровительницами. Или, быть может, нежной возлюбленной. Однако такова уж была судьба Шимаса, что даже возлюбленная, которую припасла для него судьба, уже давно была сговорена за другого. Более того, она в мнении света этому другому и принадлежала. И, пожелав с ней соединиться, Шимас стал в определенной мере изгоем в том мире, где пытался стать своим. Однако это его все же приблизило к цели, пусть и всего на шаг.

Наступил вечер осеннего равноденствия. Традиции в прекрасном городе чтили все. Потому неудивительно, что один из четырех сакральных праздников со временем превратился в обычный праздник, уже не связанный ни с культами многочисленных богов, ни с религиями, которые набирали все большую силу. Теперь это был просто день, с которого в городе начиналась череда балов — череда, которая должна была закончиться в день, посвященный другому позабытому богу, Митре.

Первый из балов традиционно давал наместник халифа. Город привечал столь разных гостей, что балы эти не были похожи ни на какое иное празднество.

Ученые и купцы, послы и богатеи, женщины и мужчины — в этот день каждый преображался, становясь кем-то другим. Вот и сейчас пестрая толпа, прогуливающаяся под аркадой дворца, могла вызвать подлинное головокружение у стороннего наблюдателя.

Получить приглашение на праздник было совсем не просто. Но только не для тех, кого числил своим другом кордовский кади. А Шимас относился именно к тем, к кому Аверроэс благоволил.

Юноша вошел в сад, освещенный лишь сотнями крошечных фонариков. Краем глаза он заметил рядом с собой молодую женщину, которая, в отличие от многих гостий, даже не пыталась прикрыть лицо маской или шалью. Удивительная грация, необыкновенный цвет лица тут же привлекли его внимание. Как, увы, и внимание слишком многих молодых мужчин.