Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов - Юми Мацутои

рождения, другие добывают ее себе. И если меня не обманывают мои предчувствия, Такэно будет славным самураем и знатным господином.

Восход луны для двоих

В княжеском поместье время шло не по календарю, придуманному людьми, а своим истинным ходом. В городе наступления весны, лета, осени и зимы ждали по календарным срокам и удивлялись, если зима опережала, а весна отставала от них. Здесь, в поместье, изменения в природе связывались лишь с определенными явлениями окружающего мира, в каждом из которых виделась настоящая власть времени. Если наступали ранние холода, то это вовсе не означало, что они опередили календарь, просто ход времени ускорился в этом году.

Никакое событие в мире не случается внезапно, всегда есть признаки перемен, как едва уловимые, так и вполне осязаемые. Осязаемые признаки доступны всем, кто умеет видеть и имеет жизненный опыт. Так, ни один настоящий моряк не пропустит приближение бури и не сможет не заметить изменение морского течения. Но для того чтобы ощутить едва уловимые перемены, нужна тонкая душевная оболочка. Такая оболочка есть у маленьких детей: у них она еще не огрубела от постоянного трения с внешними впечатлениями, «не превратилась в твердую мозоль», как говорил старик Сэн. Такая оболочка есть и у стариков, у которых твердость ее ослабла за долгие годы жизни.

Приготовившись к ранней зиме, Сотоба и Сэн спасли сад, ведь растения не могут так спешно, как человек, приспособиться к быстрым переменам. Поздняя весна тоже не стала для Сотобы и Сэна неожиданностью; более того, они находили в ней не меньшее очарование, чем в столь любимой ими осени. Остатки снега в тени деревьев и тонкая листва на кустах жимолости; утренний иней на камнях и первые цветы золотисто-желтой примулы; замерзшие капли воды на прошлогодней траве и молодые нежные стебельки на темно-зеленом полотне мха – все радовало стариков своей обычностью и необыкновенностью. Они удивлялись только одному: почему так мало людей живет этими радостями?..

* * *

Йока помогала старикам во всех их работах, готовила еду, стирала и убиралась в доме, и повседневные заботы утешали ее в разлуке с Такэно.

Женщина не может заставить мужчину быть с ней, если не хочет, чтобы он перестал быть мужчиной. Женщина должна уметь ждать, ей всегда приходится ждать мужчину – когда он далеко, и когда он рядом. Йока хорошо понимала это, но томилась ожиданием; она сильно любила своего мужа.

Каждое письмо от него было праздником, оно читалось и перечитывалось по многу раз: сначала в одиночестве, про себя, затем перед стариками. Но не все можно было прочитать им: в письмах допускались такие страстные выражения любви, о которых нельзя было говорить вслух.

Последнее письмо Такэно было написано именно в подобных выражениях. Оно начиналось со стихов:

Верь в лучшие дни!

Деревце сливы верит:

Скоро оно зацветет.

Прочитав их, Йока расплакалась: Такэно недаром напоминал о деревце сливы – ее, Йоку, он называл «сливовым цветочком», когда был с ней.

Иока поцеловала письмо и продолжала читать: «Я по-прежнему нахожусь в школе по обучению воинов. Не буду рассказывать о своих успехах, но господин начальник мною доволен. Обучение идет к концу, летом нам предстоят выпускные испытания. Надеюсь не опозориться на них, не подвести моих учителей и уважаемого дедушку Сотобу, моего первого наставника в военном деле.

Днем я очень занят, а вечером перед сном часто вспоминаю тебя и сильно скучаю, моя Йока, моя дорогая жена.

На поле среди

Опавшей листвы бамбук

Пробивается.

Так и я переполнен

Тайной любовью к тебе.

Среди моих товарищей никто не женат, им трудно понять меня, поэтому я никогда не рассказываал им о тебе. Но тем сильнее я люблю тебя: моя любовь невысказанная, ты владеешь моими мыслями.

Ночами я вижу тебя во сне, всегда на нашей поляне в кедровом лесу, ты стоишь там и ждешь меня. Я подхожу к тебе и обнимаю…»

Йока смущенно улыбнулась.

«…Запах твоих волос заставляет меня плакать. Я, как ребенок, прячу голову у тебя на груди, тепло твоего тела охватывает меня, и я засыпаю. Мне снится, что я сплю и вижу тебя во сне. Когда я просыпаюсь утром, моя подушка вся мокрая от слез».

Йока и сама расплакалась, с трудом она прочла последние строки:

Моя любовь была,

Как утренняя луна,

Но мы расстались.

Теперь я все сильнее

Ненавижу свет зари.

Я вернусь к тебе. Твой Такэно».

* * *

Такэно приехал в конце лета, в жаркую душную пору. Сэн и Сотоба, которые копались в саду, распрямились и, слеповато щурясь, старались рассмотреть всадника, ехавшего по дороге от ворот. Он остановил лошадь, спрыгнул на землю и подбежал к старикам – тогда они узнали Такэно.

Он сильно изменился за год. Лицо его осунулось, черты загрубели, тело стало крепким и жилистым; детскость, которая проглядывала во всем облике Такэно год назад, исчезла. Одет он был, как воин, и за поясом его были два меча, длинный и короткий.

Старики от растерянности застыли на месте, не зная, как встретить его – поклониться ли ему первыми или ждать, чтобы он поклонился? Такэно пал перед ними на колени:

– Дедушка Сэн! Дедушка Сотоба! – воскликнул он, и старики увидели, как задрожали его плечи.

– Такэно… – хотел склониться в приветственном поклоне Сэн, но вдруг всхлипнул, простер руки вперед и смог только вымолвить:

– Ты приехал…

Такэно принялся целовать ладони старика:

– Дедушка Сэн, мой дедушка Сэн!

– Они грязные, Такэно, – слабо сопротивлялся Сэн, а Сотоба похлопывал Такэно по плечу и говорил:

– Воин, воин! Ты стал настоящим воином, Такэно!

Когда все они немного успокоились, старики повели Такэно в дом. Им не терпелось расспросить его об учебе, о выпускных испытаниях, о том, как князь отнесся к Такэно, но вначале следовало принять его должным образом: сотворить благодарственную молитву перед богами, приготовить гостю ванну для омовения, дать ему отдохнуть, а уж после, за столом, можно было расспрашивать.

Соблюдая обычай, Такэно и сам ни о чем не спрашивал Сэна и Сотобу, но взгляд его скользил по саду, а когда они подошли к дому, сердце Такэно тревожно забилось: где же Йока, почему ее не видно? Вот и веранда – где же Йока?..

Широкие двери разъехались в стороны, и она появилась на пороге. Ее поза была смиренной: спина полусогнута, голова наклонена, руки сложены на животе, но взгляд, мимолетный