День святого Антония - Арнон Грюнберг

Мы, конечно же, хотели. Нам было уже не до урока.

— И как же ты хочешь провести время? — спросил Поль.

— Я пока не знаю, — сказала она, — но все должно быть как-нибудь невероятно классно. Так, чтоб подпрыгнуть захотелось. Чего еще никогда не было и что никогда больше не повторится.

Мы обещали, что что-нибудь такое придумаем, но до конца урока так ничего и не придумали.

— Прокатимся на метро, я за всех плачу, — предложил Тито.

Мы поехали по первой линии. На Франклин-стрит мы вышли и немного прошлись.

— Знаете, чем вы мне нравитесь? — спросила она, но на собственный вопрос не ответила.

Достала из кармана резиновый мячик со словами, что она его выиграла. Хорватка сообщила, что выиграла уже много резиновых мячиков, но все их раздала бедным. Затем она метнула мячик в стенку.

— Ловите, — крикнула она нам, — вы должны его ловить.

Но стенка оказалась неровной. Мячик отскочил в сторону. Мы побежали за ним. Когда мы вернулись назад с мячом, она сказала:

— Когда вы заплатили за мой яблочный торт, я подумала: «Ну, теперь они будут ко мне приставать», но вы ко мне не приставали. Поэтому я подарила вам свои фото. Я почти никому не дарю своих фото. Но вам я их дарю, потому что вы должны запомнить меня такой, какая я там. Никому не показывайте эти фото, но можете рассказывать обо мне людям. Если вас спросят: вы ее знали? — то вы скажите: конечно, мы ее знали. Она была такая красивая, что люди просто падали на землю, словно яблоки с деревьев, такая красивая, что невозможно глазам было поверить, еще она ходила в красных туфлях, потому что они ей приносили удачу. Вот что вы должны обо мне говорить. И еще о том, что я дарила бедным резиновые мячи.

После этого она принялась насвистывать.

Мы пошли в парк Гудзон-ривер и разлеглись там на траве. Даже трава была горячей. Дети играли в лапту.

— Вот теперь, — сказала она, — хорошо бы нас окатило водой!

Она закрыла глаза. Когда она снова их открыла, она достала из сумки ножик и начала протирать его белым бумажным платком. Начищала его до тех пор, пока он не заблестел на солнце. Она срезала ножом несколько ромашек.

— Смотрите, какой он острый, — сказала она, — прямо как мой язык, а язык у меня тоже очень острый.

Она набрала в легкие воздуха и опять начала насвистывать.

— Это хорватская песенка.

Когда ей надоело свистеть, она продолжила свой рассказ:

— Мне могут сказать что угодно: «Подойди к стенке. Наклонись. Наклонись ниже. Наклонись так низко, чтоб достать руками ступни». Но у меня острый язык. Я решаю, кто будет наклоняться. Из-за того, что у меня острый язык, мне не нужен нож. Но наперед никогда не знаешь, поэтому я всегда беру нож с собой. Ведь никогда не знаешь. Могут, например, приказать: «Высунь язык». Могут сказать: «Сунь свой язык мне в ухо». Но я в таких случаях всегда вначале заглядываю в ухо. Если в нем полно серы, то я не буду совать туда язык. Или если в ухе волосы. Вы даже представить себе не можете, какие у людей бывают уши: в них целые заросли волос! Я говорю тогда: «У тебя в ушах волос больше, чем на голове». Я говорю: «Для языка здесь нет места, у тебя все уши забиты». Да, острый язык необходим, не то пропадешь. Но иногда бывает нужен и нож. Если люди не понимают шуток, они могут схватить тебя за горло. Они никогда не бьют. Они сразу хватают за горло. Одной моей подруге плеснули в лицо аммиаком. Вы знаете, как действует аммиак? Он все разъедает: кровь, ткани, клетки, кожу. Остаются только кости. Аммиаком отмывают самую едкую грязь. Теперь моя подруга на один глаз слепая и до того страшная, что никто на ней не хочет жениться. Сумка должна быть всегда под рукой. Я всегда сразу предупреждаю: «Еде я, там и моя сумка». Люди не соразмеряют свои силы. Порой я думаю: «Никто не соразмеряет свои силы». Все необходимое у меня в сумке, поэтому я такая сильная. И красивая. Красивые всегда сильные. Смотрите, вон кораблики плывут. Это ведь тоже красиво!

Она спрятала нож в сумку и снова начала насвистывать. Мы закрыли глаза и слушали ее свист.

Через пятнадцать минут она встала и сказала:

— В воскресенье я могу захватить вас с собой в хорватский клуб. В два часа вы должны быть готовы и стоять на перекрестке 21-й улицы и Третьей авеню.

И она убежала. Помчалась куда-то по траве, не оборачиваясь. Она становилась все меньше.

А мы так и остались сидеть на траве.

Тито сказал:

— Смотри, она что-то забыла.

Это был карандаш для подводки глаз. Тито положил его себе за ухо.

Мы стали разносить рекламки у себя в районе. В них было написано: «‘Мама Буррито’, самые вкусные буррито в Квинсе».

Мы живем в Холлисе. Если по линии Ф доехать до конечной остановки, то можно пересесть на автобус или спуститься по Хиллсайд-авеню до конца, и тогда попадешь в наш дом.

Рафаэлла делала буррито. Эвальд Криг сидел наготове возле телефона в ожидании заказов.

— А тебе разве не нужно работать? — интересовались мы.

— Нет, — отвечал он, — «Мама Буррито» важнее работы.

И шепотом добавлял:

— И кроме того, я заработал уже столько своими книгами, что могу выйти на пенсию.

— Ну и выходи, — шепнул Поль, но Криг его не расслышал.

В первый день позвонили трое, в том числе и наша соседка. Она сказала, что возле нашей двери очень вкусный запах, и Тито вручил ей рекламку. «Вот, — сказал он, — Рафаэлла готовит буррито, позвоните ей и закажите. Первый заказ бесплатно».

Эвальд Криг приобрел всевозможные упаковочные материалы, чтобы доставлять буррито. Вся наша большая комната была завалена упаковочными материалами. Нельзя было и шагу ступить: везде пластмассовые корытца, бумажные пакетики, пластиковые ложки, фольга, целые груды фольги, стаканчики всех калибров и размеров.

— Ты слишком много всего накупил, — говорили мы. — Это ведь наша профессия — развозить заказанную пищу. Мы знаем, о чем говорим.

Он отмахивался от любых наших советов:

— Вы не понимаете, через два года даже на Аляске узнают о «Маме Буррито».

Когда мы вечером вернулись с работы, с нашей основной, Криг встретил нас словами: «Звонили трое. И пусть сегодня их трое, завтра их будет шестеро, на следующей неделе шестьсот, на следующий месяц — шесть тысяч. Это успех. Дело идет в гору. Люди чувствуют разницу. Мы будем продавать мексиканскую мечту в пластмассовых корытцах, вначале тут, в Квинсе, а потом и по всему миру. О вас будут говорить, как о сыновьях основательницы ‘Мамы Буррито’».

Одна партия буррито подгорела. Но на душе у Рафаэллы было легко. «Все идет хорошо», — сказала она и обняла нас. Вся ванная была заполнена съестными припасами: тут соус тартар, там куриная грудка, дальше тесто, приправы, укроп.

— Нам нужен новый холодильник, — воскликнул Криг. — Завтра привезут новый холодильник. Я сегодня его заказал, срочно. Наша квартира станет мозговым центром «Мамы Буррито».

На следующий день в десять утра привезли холодильник с морозильной камерой, и по настоянию Эвальда Крига установили в ванной. В большой комнате не было места, потому что там было уже все забито упаковочными материалами.

Мы больше не могли попасть в ванную и не могли принять душ, но на все наши возражения Криг отвечал:

— Все мы переедем в гостиницу, а здесь будет мозговой центр «Мамы Буррито».

До полпервого так никто и не позвонил. Рафаэлла стояла на кухне, готовая мастерить буррито, а Эвальд Криг сидел возле телефона с записной книжкой и тремя ручками.

— Они вот-вот позвонят, — то и дело восклицал он, — я это чувствую, они вот-вот позвонят.

Один раз телефон и вправду зазвонил, но это оказался маркетинговый опрос. Криг иной раз вставал и начинал бродить по комнате, насколько позволяло пространство, заваленное коробками, и бормотал: «Мы продаем мексиканскую мечту в пластмассовых корытцах и доставляем ее людям домой — идея гениальная, заявляю без ложной скромности».

Мы пошли на кухню. «Как же нам теперь жить без душа?» — спрашивали мы. «Все наладится, — успокаивала нас Рафаэлла, — поверьте. Эвальд знает, что делает».

В большой комнате мы слышали его голос из кухни: «Надежды на лучшую жизнь, пляж, немного любви, немного секса, мексиканская мечта, которую доставляют на дом в пластмассовых корытцах — и это меньше, чем за 5 долларов, включая НДС. Вот чего хотят люди, поверь, Рафаэлла, вот чего они хотят».

Мы чмокнули Рафаэллу, потому что у нас была назначена встреча с хорваткой.

— Куда вы? — спросила она.

— Немного погуляем, — ответили мы.

Ровно в два мы стояли на пересечении 21-й улицы и Третьей авеню. Мы оделись во все самое лучшее.

В двадцать минут третьего хорватки еще не было. Мы стали опасаться, что она забыла о встрече, что она уже начала смотреть на нас, как на пустое место. Но около половины третьего она подъехала на машине. Резко затормозила, прямо возле того места, где мы стояли.