Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

— С Медвежьей, — было ей ответом.

«Вот упрямый, — подумала она об отце. — Я же не разрешала начинать вырубки, пока не подсохнет земля. К тому же, надо там загатить промоину. Шею бы только никто не сломал на ней»… — Рита прибавила шаг, надеясь найти отца в обогревательной будке. Там она застала только Машу Сиволапову, бракершу. Маша сказала, что Илья Филиппович на Медвежьей.

Рита решила дождаться попутного трактора, ведь не подниматься же ей по грязному волоку в туфлях. Ничто как будто не говорило, что отец провинился перед коллективом. Рабочие разговаривали с ней, как всегда. Может быть, верно, что Полушкин только оклеветал отца.

Послышалось рокотание трактора. Даже не видя его, Волошина безошибочно определила, кто его вел. Конечно же, Генка Заварухин. Кто, кроме него, на такой скорости трелюет лес…

Трактор, как загнанная лошадь, отдувался частыми выхлопами. Рита вышла ему навстречу. Генка, маячивший в окошке, скрылся в кабине. Двигатель взревел. Пачка хлыстов чудом не развалилась, когда Генка круто повернул машину и резко затормозил.

Рите не очень-то хотелось ехать на лесосеку с Заварухиным, но ничего не оставалось делать. Однако против обыкновения тот был молчалив. Сидел за рычагом управления весь подобравшись…

Илья Филиппович стоял около промоины. После случая с трактором Полушкина Илья решил проверить, насколько прочна гать. Он лично встречал и провожал каждый трактор. Гать была надежной, ездить в объезд теперь просто не имело смысла.

Увидев дочь, Илья не проявил ни радости, ни огорчения. Пряча глаза, сказал:

— Как видишь, можно и с Медвежьей трелевать… — помолчал. — Ты же хотела сегодня отдохнуть с дороги?..

Взгляд Ильи задержался на лакированных туфлях дочери, на сером габардиновом костюме. По тому, как обиженно отвисла у него нижняя губа, Рита поняла, что слухи о приписке верны.

— Что же, трелюйте, — едва сдерживая слезы, выдавила она и, не став дожидаться трактора, в туфлях ступила в грязь, пошла с лесосеки.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Толкались у ворот гаража, ждали, когда подъедет автобус. Платон забежал в сторожку — пить захотелось. В сторожке полумрак, у печи какой-то дед топчется, пытается в дверцу сучковатое полено запихать, а оно не лезет. Дед ругается. Увидел Платона, сказал:

— А ну, мил-человек, помоги. Выбеги на двор, расколи-ка полено. На топор.

Пришлось Платону помочь деду.

— Ты что, из новеньких? — спросил дед, когда возвратился Платон с расколотым поленом. — Я всех наперечет знаю, а вот тебя впервые вижу.

— Верно, недавно приехал. Демобилизованный я, — пояснил Платон — С Витькой Сорокиным вместе служили. — Он зачерпнул из ведра кружку воды. Вода теплая, кружка бензином пахнет.

— С похмелья, поди? — Деду, как видно, наскучило молчать — всю ночь один коротал, поговорить захотелось. — Звать-то тебя как? Платон Корешов? — Дед Севрюк присел около печки на низенькую скамейку.

— Корешов, — повторил он. — Знакомая фамилия… Да!..

— Чего? — насторожился Платон.

— Так… Был тут у нас один Корешов. Предатель: собаке собачья память…

— Ладно, я пойду! — Платон с такой силой саданул ногой в дверь, что дед даже прикрикнул на него:

— Ты что, взбесился?! Дверь с петель сорвешь!..

«Опять дед», — выскочив во двор, подумал Платон. Слова сторожа неожиданно больно задели его. И дед вдруг стал для него реальностью. И все, что случилось с ним, будто приблизилось. И впервые Платон с каким-то страхом поймал себя на мысли, что ведь он носит фамилию деда… Значит и позор деда ложится на Платона… Сердце колотилось, как тогда, когда с тросом выскочил из ледяной воды на берег. «Собаке собачья память», — Платон поежился, как от холода, хотя утро было теплым. А что, если узнают в поселке, что я внук деда Корешова? Когда ехал сюда, и в помине таких мыслей не было…

Подкатил автобус.

То, что называлось автобусом, была обыкновенная деревянная будка, поставленная в кузов грузовой автомашины и обшитая снаружи листами фанеры. При движении машины она скрипела всеми четырьмя углами. Скрипела надрывно, плаксиво, точно жалуясь кому-то на свою участь: денно и нощно возить рабочих из поселка на верхние склады и обратно, спешить за учениками старших классов в ближайшее село. Начальство ее пихало везде: и за кирпичом, и за дровами, и даже за кедровыми шишками. Такая уж участь этой работящей будки, незаметной, неказистой, обхлестанной ветками, обкусанной морозом и зноем.

— Наша будка резиновая, — в шутку отзывались о ней рабочие.

И верно. Казалось, и стоять уже негде, а в будку все лезли и лезли люди. Платона зажали между Виктором и плечистым мужчиной. Платон уперся носом тому в кадык. «Фу, ну и духота!» — старался повернуть голову, а из этой головы не выходил дед. «Чтоб ему ни дна, ни покрышки!» — в сердцах подумал он.

Все были в одинаковых белых парусиновых спецовках. Вчера и Платон получил со склада тужурку, брюки и жесткие брезентовые рукавицы. Теперь он мало чем отличался от других рабочих.

Машина, как видно, тронулась с места — будка издала протяжный скрип, потом скрип стал чаще и громче, людей стало раскачивать из стороны в сторону. Ощущение было такое, точно езда эта никогда не кончится… Наконец качание и скрип прекратились.

— Вылазь! — сразу закричали несколько голосов. Дверцы открылись. В лицо Платону пахнуло свежим утренним воздухом. Из будки, как горох, посыпались рабочие. Кто-то толкнул Корешова в бок, кто-то задел костистым локтем. Под ногами шелестело корье. Платон едва отыскал Виктора. Тот стоял около штабеля леса в окружении трех парней.

— Ну, вот и вся наша бригада! — сказал Сорокин. — Знакомьтесь. — В этих парусиновых спецовках ребята казались все на одно лицо. Даже имена их запомнились не сразу. Кряжистый и хмурый с виду парень, у которого на плече лежала рогатистая бензопила, махнул рукой, вразвалку, первым направился на лесосеку. Двое других — полнолицый и сухощавый — потянулись за ним. Платон и Виктор пошли к тепляку.

— Ребята хорошие, — говорил Виктор. — Вот увидишь. — И добавил: — Нашенские, — словно этим словом дал им окончательное определение. — Мы еще такие дела завернем!.. — Сорокин прищелкнул пальцами. — Ну, чего улыбаешься?

— Да так, — Платон хотел сказать, что рано пока что мечтать о героических подвигах, но промолчал. «Ребята, как ребята, — подумал он. — Ничего в них особенного. А тот, с бензопилой, вообще, кажется, молчун и, наверное, любит поучать…»

Над тайгой занималось ясное утро. А по распадкам, под густым переплетением еловых веток прятались еще предутренние сумеречные тени. Свой переезд Платон воспринимал, как обычное. И люди точно знакомы давным-давно. Может быть, к этому приучила армия. В армии так: перевели тебя в другое отделение, и с первого же дня солдаты — твои товарищи, с которыми ты делишь «все