В тупике - Сабир Азери

— Это еще почему? Какое может иметь отношение к твоей научной работе этот кровопийца?!

— А такое, что весь ученый совет в их руках.

— А, чтоб они у них отсохли, эти руки! Чтоб им ни с чем остаться!

Махмуд посмотрел в сторону комнаты, где лежал отец, и вздохнул. Вдруг он ударил кулаком по столу.

— Черт с ней, с аспирантурой! Ни за какое ученое звание отцовскую кровь продавать не собираюсь!

— А что ты из себя-то выходишь? — Фарида заговорила шепотом. — Что ты сразу психовать начинаешь, как твой отец? Человек должен быть расчетливым, сто раз отмерить, один — отрезать. Что ты, один, что ли? Кроме твоей аспирантуры, тут еще и о Чимназ речь идет. Надо ведь и о ней, бедняжке, тоже подумать, ей же в институт поступать…

— Вот я и говорю, что мы здоровьем отца торгуем! Жизнью его!

— Замолчи! — теперь уже Фарида ударила кулаком по столу. — Тоже мне, еще один Кафар выискался. Хочешь под отцову дудочку петь? Хорошенькие деньки тогда тебя ждут в будущем!

— Да меня всю жизнь будет совесть грызть, если я получу ученую степень такой ценой.

— Что-что тебя будет грызть? Совесть? Ах вы, несчастненькие… Да понимаешь ли ты, что, кроме тебя и твоего отца, никто на свете уже это слово и не вспоминает!

Махмуд грустно посмотрел на мать; только теперь начал он понимать, почему отец после каждого спора с матерью становится таким жалким, кажется смертельно усталым, каким-то полусонным. На него и на самого сейчас накатила сонливость. Нетвердым шагом поплелся он в их с Чимназ комнату.

Чимназ принарядилась, собираясь куда-то. На ней теперь было открытое белое платье в мелкий цветочек. Платье очень шло ей, Чимназ выглядела в нем еще красивей, еще стройней. Она распустила волосы, и они свободно легли на ее плечи. Большие карие глаза лучились счастьем, молодостью; в них было столько света, что Махмуд, забывшись, улыбнулся и остановился перед сестрой.

— Ишь ты! С чего это — наряжаешься, сияешь, а? Глаза Чимназ заблестели еще радостнее.

— Так ты еще не слышал? Решен вопрос о моем поступлении в институт.

— Что-о?! Как это решен, ведь до приема еще… — И вдруг, вспомнив свой разговор с матерью, он все понял. У Махмуда закололо в сердце, захотелось сказать сестре что-то обидное, резкое.

Но так ничего и не сказал ей — радостное сияние, струящееся из глаз сестры, проникло и в его душу, будто разогнало тьму в сердце, боль и горечь, затаившиеся в этой тьме. Губы его сами расплылись в улыбке. Чимназ счастливо подмигнула брату, вдруг чмокнула его в щеку и выбежала из комнаты. А Махмуд все стоял у окна, глядел на двор и думал о том, что мать, наверно, права, что он, как и отец, делает трагедию из любой мелочи. Во-первых, с отцом произошел всего лишь несчастный случай — не нарочно же они его сбили! Точно такая же история могла произойти и с ним самим. «Предположим, у меня есть машина, и я случайно собью кого-нибудь, ну, хотя бы сына того же академика Муршудова или даже самого академика… Что же они должны делать? Стараться во что бы то ни стало посадить меня? Разве я или мои родители обрадовались бы, если бы они меня посадили! Нет, конечно, на всю жизнь сделались бы их врагами… Клянусь богом, мать умная женщина. Эти Муршудовы, бедные, лезут из кожи… А если б не отцово увечье — разве бы они сейчас так лебезили перед нами? Да нет, конечно… Правда, и это тоже не разговор — откуда им, несчастным, было знать нас до этого случая… Можно, конечно, считать их врагами… но что хорошего в такой зловредности, какой прок? К тому же, с отцом, к счастью, ничего опасного, перелом срастется. Человек, между прочим, и на ровном месте ни с того ни с сего споткнуться может… А Муршудовы вот уже сколько времени о покое и не вспоминают. И сестру взялись в институт устроить, и о моем будущем обещали позаботиться… Клянусь богом, они просто очень хорошие люди…»

Махмуд оглянулся — сзади стояла мать. Он посмотрел на нее вопросительно. Фарида опустила голову и еле слышно спросила сына:

— Ну, так что ты решил? Как, по-твоему, вся эта история должна кончиться?

Махмуд сразу понял, о чем спрашивает мать. И так же тихо ответил ей:

— Я подумал… Я думаю, конечно, было бы хорошо, если бы мы смогли уговорить отца… Жалко их, зачем все обострять…

Чувствовалось, с плеч Фариды словно камень свалился, она одобрительно посмотрела на сына.

— Вот и молодец. Что было, то было, а жизнь идет дальше…

— Поговори с папой, объясни ему все… Что ему стоит изменить показания, верно? Ничего ведь страшного, к счастью, с ним не произошло, верно?

Они продолжали говорить полушепотом, чтобы отец не мог их услышать.

— Я больше всего боялась за его голову… Но теперь-то все в порядке, опасность миновала. А ногу ему профессор лечит очень добросовестно. Очень!

Из спальни послышался вдруг звон бьющегося стекла. Фарида и Махмуд бросились туда и увидели, что Кафар уронил стакан. Он виновато посмотрел на жену. Но Фарида сказала радостно, что все просто замечательно, что посуда, как известно, бьется к счастью.

Вернувшись с работы, Фарида с удивлением обнаружила, что на окне спальни стоит букет гвоздик, а рядом — коробка орехов в шоколаде.

— Кто это принес? — поинтересовалась она.

Чимназ, которая читала в своей комнате, ничего не ответила.

Отозвался Кафар.

— Товарищи с работы приходили.

— Чего это их, интересно, принесло? Ишь ты, на подарок разорились!

— Там еще и деньги должны быть.

— Деньги?

— Да, под коробкой, наверно.

— Что за деньги? — Фарида быстро пересчитала — сто рублей.

— Это премия.

— Что за премия? За какие такие успехи?

— Последний дом раньше срока сдали…

— Да? Ну, а что же ты тогда вместо того, чтобы радоваться, говоришь об этом с какой-то грустью?

Кафар не счет нужным отвечать жене. «Да за то, что мы сдали этот недостроенный дом, нас не премировать надо, а наказывать, — подумал он. — Впрочем, те, кто поселятся в нем, и без того будут нас проклинать, Фарадж! Можешь быть в этом уверен! Значит, ты так ничего и не сделал… Другим, значит, стал, не таким, как когда-то… Неужели и тебя, как других, больше стали волновать липовый авторитет, личное благополучие? Лишь бы, мол, хвалили, пока ты секретарь, а что будет потом — тебя совершенно не волнует… Эх, Фарадж, Фарадж!..»

Раздумье его прервал телефонный звонок. Фарида схватила трубку.

— Алло! — резко прокричала она, но тут же голос ее совершенно изменился. — Я слушаю вас, Гемер-ханум…

Оборвались мысли Кафара, разлетелись…

Незаметно подошел конец июля. Тревожно и радостно было на душе у Чимназ. Она подала документы на факультет английского языка. А утром Гемер-ханум сама пришла к ним, взяла ее экзаменационный лист, записала номер группы и повторила несколько раз: «Будь спокойна, считай, что ты уже студентка!» Как бы между прочим Гемер-ханум обронила, что виза ее Малика уже готова, что в первых числах сентября его должны, вызвать в Москву, ну, а уж оттуда, видимо, направят в Иран. Если, конечно…

Тут Гемер-ханум осеклась, тяжко вздохнула и выразительно посмотрела в сторону комнаты, где лежал Кафар. И Фарида, и Чимназ, конечно же, поняли, что хотела сказать Гемер-ханум, чего она не договорила: «Если, мол, будет закрыто дело, прекращено следствие».

— Вы не волнуйтесь, — торопливо начала Чимназ, — папа…

Но Фарида была начеку, не дала, ей договорить, сделала озабоченное, чуть нахмуренное лицо и сообщила, что хотя им и удалось уговорить Кафара, пока он, мол, ждет, когда срастется нога. Он, мол, хочет сам пойти в милицию, чтобы ни у кого никаких сомнений не возникало, никаких подозрений.

— Як чему это все говорю, — продолжала Фарида. — Если муж откажется от своих показаний прямо сейчас, не вылечившись до конца, то могут начаться разговоры. Непременно сыщется правдолюбец, который напишет куда надо. Не дай бог, если хоть одна такая анонимка пойдет наверх. Тогда все летит прахом — ведь тогда хочешь не хочешь придется рассказывать все, как было на самом деле. Ну, бога ради, разве я не права?

— Ох, да и не говори! И главное, этих проклятых анонимщиков с каждым годом все больше становится… Целыми днями ничего не делают, только и умеют, что доносы писать. — И Гемер-ханум глубоко вздохнула. — Если бы вы знали, сколько из-за этих анонимок перенес мой муж…

— Ну вот видишь, я же говорю, что все знаю… Только дня своей смерти не знаю… Тут как-то ваш деверь… ну, я имею в виду профессора Муршудова… — Она повернулась к Чимназ. — Завари-ка нам крепкого чаю. — Чимназ ушла на кухню, радуясь, что ей больше не надо присутствовать при этом нелегком разговоре, а Фарида сделала вид, что потеряла нить беседы. Она терла лоб, якобы пытаясь вспомнить, о чем говорила, а сама не сводила глаз с Гемер-ханум. — Да, так вот я о чем: ваш деверь сказал однажды, что кто-то как следует нажал на следователя сверху. Дал понять, что это ваши люди нажали. — Фарида улыбнулась. — Я ведь не младенец, верно? Разве я не вижу, что так оно и есть на самом деле… Нет, я ничего не хочу сказать, нажали — ну и отлично… Просто замечательно, что вам удается нажимать на него сверху. Ну так сделайте, чтобы он еще немного повозился с этим делом. Причина? Да у него всегда найдется для этого масса причин… Расследование не закончено, появились новые данные… Или он не сотрудник милиции? Ведь им заставить человека говорить то, что нужно — проще простого… Пусть пока выясняет новые обстоятельства. А как только гипс снимут — муж тут же пойдет в милицию и откажется от прежних показаний. Сама отведу Кафара к тому самому следователю, можешь быть уверена. Ну что, договорились?