История богослужебного пения - Владимир Мартынов

Отречение от Геликона и переселение на гору Сион означает отречение от всех существующих музыкальных систем и построение системы богослужебного пения, а также замену теории музыки теорией богослужебного пения. Система древнегреческих ладов заменяется системой гласов, которые в свете последних научных открытий и вопреки устоявшемуся мнению совершенно не являются некоей перелицовкой древних звукорядов (дорийского, фригийского, лидийского и т.д.) на новый лад. «Гамма и лад не существовали изначально как необходимая база композиции, а являются абстракцией, возникшей позже,— пишет крупнейший исследователь византийского и раннехристианского церковного пения Э. Веллес. — Не гамма служила основой композиции в ранней христианской и византийской гимнографии, а группа формул, совокупность которых составляла материал каждого гласа». Глас, понимаемый подобным образом, сближается скорее не с понятием лада, или звукоряда, но с понятием нома, представляющего собой ряд мелодических формул или моделей, закрепленных за определенной богослужебной ситуацией или текстом. Речь идет о том самом древнеегипетском номе, за внедрение которого в своем идеальном государстве ратовал Платон, однако внедрение это оказалось несбыточным в условиях реальных государств языческого дохристианского мира. Принцип нома как принцип гораздо более древний, нежели принцип лада, является порождением человеческого сознания, в гораздо меньшей степени пораженного скверной языческих заблуждений, а потому именно он и был избран как основа христианской певческой системы. Однако в словах Климента Александрийского подразумевается даже не этот древний ном, но ном преображенный и новый — «Божий ном».

Сущность этого нового нома заключается в следующем. Восемь есть число будущего века в Вечности, и поэтому принцип осмогласия символически выражает вечное молитвенное предстояние человека пред Пресвятой Троицей. Но осмогласие есть также и определенная мелодическая форма, представляющая собой некий круг или кругообращение, образуемое повторением осмогласных столпов на протяжении года. Это кругообращение является образом тех круговых движений, которые совершают ангельские чины, непосредственно созерцающие Славу Божию, согласно святому Дионисию Ареопагиту. Вовлекаемая в это круговое движение через посредство гласовых мелодий человеческая душа становится ангелоподобной, ибо совершает то же, что совершают ангелы. Так богословие становится конкретной мелодической формой, а мелодия становится конкретным жизненным проявлением богословского положения, что позволяет говорить о том, что в осмогласии, в этом новом небесном номе, богословская и певческая системы неотделимы одна от другой. Именно это дает основание называть богослужебное пение «поющим богословием».

Строение каждого отдельно взятого гласа, состоящего из определенного количества мелодических формул, вызывает к жизни особую форму построения мелодий, получившую название «центонной» формы (от латинского: cento — лоскут). Сущность этой формы заключается в том, что мелодия строится как бы из ряда уже готовых «лоскутов», из ранее существующих и канонизированных мелодических оборотов, что отдаленно роднит этот метод с методом создания мозаичного образа. Возможности различных комбинаций, возникающих в результате соединения этих мелодических оборотов, называемых в русской певческой практике «попевками», обеспечивают огромное архитектоническое разнообразие мелодий при их едином интонационном облике. Эта центонная, или попевочная, техника построения мелодий представляет собой проявление творчества особого рода — церковного, соборного творчества, осуществимого только в рамках строгой церковной жизни и недостижимого для личностного музыкального творчества, основанного на своеволии и самоизмышлении. Ибо соборность творчества есть подключение индивидуального, личного опыта к опыту всей Церкви, за ключенному в данном случае во всем объеме мелодического по певочного фонда, пребывание в теле Церкви и присоединение себя к Единому Вечному Корню Жизни, что приводит к обретению личностью сверхличного опыта и достижению Истинной и Вечной Жизни, в то время как личностное музыкальное твор-чество, которое в конечном счете есть самовыражение, приводит к самозамыканию, к отпадению от тела Церкви и к отрыву от Единого Вечного Корня Жизни.

Для центонной техники, порожденной православным соборным творчеством, нужен был какой-то свой, особый способ письменной фиксации. Древнегреческая теория разработа весьма совершенный способ йотирования мелодии с помощь букв в разных положениях (в обычном положении, переверну тых или поставленных набок). С помощью этих буквенных обо значений фиксировались точная высота звука, его хроматическое повышение или понижение, а также его длительность и темп его чередования с другими звуками. У греков было даже два вида нотации — один для инструментальной игры, другой для пения. Казалось бы логичным предположение, что столь разработанная и совершенная нотация должна была быть перенята и христианами, тем более что они являлись как бы прямыми наследниками культуры античного мира. Однако этого не произошло и именно потому, что греческая нотация, буду чи нотацией музыкальной, фиксировала физические параметры звука (высоту и продолжительность) и, пребывая в телесном и являясь телесной, не была в состоянии фиксировать духовное, небесное и ангелоподобное пение. Для этой цели нужна была совершенно другая система обозначения, и система эта была рождена христианским сознанием в виде невменной системы.

Происхождение невменной нотации скорее всего связано хейрономией, или с искусством воспроизведения мелодического контура с помощью особого движения рук и пальцев. Изобра-жение жестов подобного рода можно встретить на египетских барельефах третьего тысячелетия до н.э. и, стало быть, принцип хейрономии так же, как и принцип нома, уходит своими корнями в самую глубокую древность. С другой стороны, это дает возможность утверждать тот факт, что хейрономия, очевидно, с давних пор являлась средством передачи и хранения нома, так что и новый «Божий ном» вполне закономерно связывается с обновленной преображенной хейрономией, превратившейся в невменную нотацию, представляющую собой зафиксированный на пергаменте или бумаге воздушный рисунок движения рук.

Невменный знак не выражает точную высоту и продолжительность звука, но передает таинственную и неуловимую динамическую сущность интонирования. Невменное письмо фиксирует конкретный интонационный контур мелодии во всей его актуальной полноте, в то время как буквенная или современная линейная нотации превращают жизненную непрерывность интонационного контура в чисто внешнее умозрение, разлагая этот единый контур на ряд разобщенных нотных «точек»— моментов. Отсутствие точного указания на высоту и продолжительность звука, присущее невме, подразумевает необходимость предания и устной традиции, вне которой невменная запись вообще не может быть понята. Это свойство невменного письма, кажущееся многим ученым его недостатком, на самом деле есть проявление наиболее глубоких аспектов православного сознания, породивших такие явления как старчество, абсолютное послушание и отсечение собственной воли, вылившиеся в совершенно особые и неповторимые концепции воспитания и обучения. Как соборному творчеству можно быть причастным только при условии своей личной причастности к телу Церкви, так и смысл невменного письма можно постичь только в личном устном контакте с учителем-старцем. И если по каким-либо причинам в жизни православия нарушаются «институты» старчества и послушания, то это неизбежно будет отражаться на состоянии понимания невменной нотации.

Триада: «глас — попевка — невма», составляющая духовную и конструктивную основу византийской системы богослужебного пения, образует нераздельное триединство, в котором каждый компонент немыслим вне двух других, обусловливает их и обусловливается ими. Отвергая один из компонентов данной триады, мы теряем всякую возможность осознать сущность остальных двух компонентов, да и всей системы в целом. Вообще же, осмогласие, центонная техника и невменная нотация есть необходимейшие и обязательные атрибуты богослужебно-певческой системы, ее основные «показатели». Если они есть, то есть и система богослужебного пения, есть и само небесное ангелоподобное пение. Если же нет хотя бы одного из названных атрибутов, то нет ни системы, ни самого богослужебного пения, а есть лишь некая «церковная музыка», или музыка, звучащая в церкви во время богослужения, что позволяет говорить о явлении «сползания» богослужебного пения в музыку, о возвращении души от непреходящей новизны Песни Новой к ветхому и языческому состоянию. Таков непреложный закон, с помощью которого нам предстоит отличать богослужебное пение от музыки в дальнейшем изложении.