Самозванка (дореволюционная орфография) - Алексей Пазухин

– He только это, Вѣра, хотя и это очень хорошо! – авторитетно проговорила Настенька. – Деньги дадутъ силу, а сила хорошая вещь, Вѣра!… Да, ты поймешь это потомъ… Говорятъ, что волкъ, попробовавшій человѣческаго мяса, не хочетъ уже другого и ищетъ только человѣка; такъ вотъ и человѣкъ: разъ попробуетъ онъ сладости отъ денегъ, какъ полюбитъ ихъ и – все, все готовъ сдѣлать, чтобы имѣть эти деньги!… Да вотъ тебѣ примѣръ: ко мнѣ сватался женихъ, мнѣ онъ очень нравился, я любила его и хотѣла идти за него, и была бы счастлива, но онъ не женился на мнѣ потому, что у меня мало денегъ, – ему отецъ не позволилъ… А вотъ другой примѣръ: у насъ сосѣдка есть, бѣдная вдова, у нея сынъ, единственный сынъ, любитъ она его, а онъ въ чахоткѣ. Доктора говорятъ, что если его повезти за границу – онъ выздоровѣетъ, будетъ живъ отъ тамошняго воздуха, отъ какихъ-то тамъ купаній, а мать не можетъ везти его, – она бѣдная; представь же, какъ она должна страдать!…

Вѣра слушала внимательно. Ей ужъ много и очень часто говорили о силѣ денегъ, но она все еще не вполнѣ понимала эти соблазнительныя рѣчи.

„Если не женился на тебѣ женихъ твой изъ-за денегъ, такъ, значитъ, онъ не любилъ тебя, а сынъ этой вдовы проживетъ послѣ поѣздки лишнихъ два-три года, такъ изъ-за этого нѣтъ еще нужды такъ любить деньги и желать ихъ… Быть можетъ, этому сыну лучше будетъ, если онъ умретъ… Право, тяжело и плохо жить на свѣтѣ, умереть лучше…“

Такъ думала Вѣра, но сказать не смѣла.

„Быть можетъ, это глупо, или оскорбитъ Настю, лучше я не скажу…“

А Настя продолжала соблазнять ее, рисуя картины заманчивой, полной блеска и радости, жизни съ деньгами.

– И ты будешь имѣть эти деньги, Вѣра, – говорила она, – ты и имѣешь ихъ, такъ не забудь и меня, со мною подѣлись.

– Ахъ, если бы у меня были онѣ и я имѣла бы волю – я отдала бы тебѣ половину… Нѣтъ, не половину, а все отдала бы!… Ты не сердись на меня, Настенька, – я все еще не понимаю, что деньги эти такая ужъ нужная и важная вещь…

Вѣра замѣтила, что Настенька поморщилась отъ этихъ словъ.

– Но я про себя только говорю, про себя! – поспѣшно добавила Вѣра. – Для тебя я буду желать этихъ денегъ, а ты… ты люби меня, Настя… He за деньги люби, а такъ, какъ вотъ сестру любятъ… Меня, вѣдь, никто, никто не любитъ…

Голосъ дѣвушки дрогнулъ.

– Никто… Мама вотъ нарядила меня и заставила быть обманщицей, заставила лгать и страдать, а бабушка… бабушка любитъ Васю, а не меня… Полюби меня ты, Настенька…

И бѣдная дѣвушка ласкалась къ Настѣ, заглядывала ей въ глаза.

– Я тебя полюбила, – отвѣтила Настя, а сама думала о другомъ.

Ей нужно было новое платье къ началу сезона, ее пригласили знакомые въ театръ, ложу взяли. Въ театрѣ будетъ много знакомыхъ, будетъ одинъ юный, но уже пресыщенный донъ-жуанъ изъ Солодовниковскаго пассажа, красавецъ и франтъ, кумиръ всѣхъ дамъ и дѣвицъ своего круга… Онъ ухаживаетъ теперь за одной вдовушкой, не то прельщенный ея роскошнымъ бюстомъ и жгучими глазами, не то ея туалетами, ея брилліантами, ея деньгами…

Какъ хорошо затмить бы эту вдовушку, привлечь бы этого красавца къ себѣ, заставить бы его бросить всѣхъ и сдѣлать постояннымъ своимъ кавалеромъ, какъ это сдѣлала въ послѣднемъ романѣ графиня Эльза Лотоссъ съ красавцемъ лордомъ Эдуардомъ Манчестеръ.

VIII.

– Вѣра, – заговорила Настенька, сжимая руку дѣвушки и наклоняясь къ ней, – Вѣра, скрѣпи нашу начинающуюся дружбу однимъ добрымъ дѣломъ, устрой мнѣ это дѣло…

– Что такое, Настя? – встрепенулась Вѣра, – скажи, голубка! я все, все готова для тебя сдѣлать…

– Достань мнѣ денегъ, Вѣра…

– Денегъ?…

– Да… Ахъ, мнѣ очень-очень нужно!… Я упущу большое счастіе, если у меня не будетъ этихъ денегь.

– Да, но я не знаю, какъ это… У меня… у меня очень немного, кажется… Я даже не считала. На часы мнѣ бабушка дала, часы велѣла купить, да такъ подарила пять золотыхъ… Тебѣ, вѣдь, этого мало будетъ, Настя?

– Мало… Мнѣ надо тысячъ пять…

– Пять тысячъ?… Это очень много… Если попросить у бабушки, такъ…

– Ахъ нѣтъ!…

Настенька даже ногою топнула.

– Ну, какъ это можно!… Надо какъ-нибудь по другому…

Настенька обняла Вѣру за талію, съ чарующею улыбкою, которую она отлично изучила передъ зеркаломъ, взглянула на нее и пѣвучимъ, нѣжнымъ голосомъ проговорила:

– Ты возьми у бабушки потихоньку…

– Потихоньку?…

– У бабушки деньги лежатъ въ сундукѣ; ключъ она прячетъ въ образницѣ, и тебѣ легко будетъ отворить сундукъ и взять изъ него нѣсколько билетовъ… Тамъ ихъ много-много!…

– Но… но, вѣдь, это значитъ воровать, Настя…

– Какой вздоръ!… Развѣ я стала бы учить тебя воровать?… Ты оскорбляешь меня, Вѣра… Вотъ, если бы я пошла въ сундукъ къ твоей бабушкѣ – это была бы кража, а, вѣдь, это ты, вѣдь, это твои деньги, Вѣра! Ну, не сегодня, такъ завтра, не завтра, такъ черезъ годъ, а вѣдь, возьмешь же ты себѣ всѣ эти деньги…

– Да, но пока…

– Что? – рѣзко спросила Настенька.

– Пока это… это не хорошо, это грѣхъ…

– Да?… А вотъ это не грѣхъ?

Настенька дернула пиджакъ Вѣры.

– Это вамъ не грѣхъ, это вамъ, это!… He грѣхъ обманывать бабушку, быть самозванкою? He грѣхъ было меня обманывать?…

– He сердись, Настенька… Я, право не знаю, какъ… это сдѣлать… И это грѣхъ, и то грѣхъ… He лучше ли попросить у бабушки?…

– He смѣй говорить вздора! – крикнула Настя. – Если боишься и не хочешь – не надо, но знай, что я не прощу тебѣ твоей жестокости тогда! Я все и всѣмъ разскажу!… Ты думаешь, что вотъ побьетъ тебя мать, да тѣмъ все и кончится? Нѣтъ, милая, тебя ожидаетъ судъ, позоръ, тебя за это самозванство въ острогъ посадятъ…

Настенька увидала, что опять слишкомъ жестоко обошлась съ Вѣрою и смягчила тонъ.

Настенька не осталась въ этотъ день у Ярцевой надолго и послѣ обѣда отправилась домой.

Она сдѣлала то, чего хотѣла: Вѣра была порабощена ею.

Есть натуры, не лишенныя извѣстной доли характера, воли и щедро одаренныя свѣтлымъ умомъ, но въ то же время совершенно лешенныя способности долго и упорно сопротивляться постороннему вліянію и очень скоро попадающія подъ него.

Характеръ вотъ такихъ людей проявляется лишь тогда, когда дѣло коснется только ихъ собственныхъ, нераздѣльныхъ съ ними интересовъ, когда отъ этого не страдаетъ интересъ другого лица и когда никто не вмѣшивается въ то или другое рѣшеніе такихъ натуръ. Но разъ такая натура должна противостать желанію другого лица, и особенно лица близкаго, дорогого, – она дѣлается мягкою, какъ воскъ и уступаетъ очень быстро.

И это – не слабость.

Это – мягкость сердца, доведенная до послѣдней степени. Это доброта, та доброта, которую называютъ „простотою“ и о которой говорятъ, что она „хуже воровства“.