Карман ворон - Джоанн Харрис

лоскутке и носить у сердца, чтобы, сколько бы миль нас ни разделяло, мы всегда были вместе.

Сегодня снова пришла Фиона, но в этот раз я ее поджидала. Она принесла мне хлеб, медовые пряники, молоко, сыр и кувшин с вином. Письма от Уильяма не было. Но ее довольный взгляд кошки, объевшейся сметаны, вызвал у меня подозрения. Могла она украсть письмо? И хотела ли украсть что-то еще?

Я тоже написала Уильяму письмо. Орлиным пером на бумаге из сухих цветов. На это у меня ушло четыре дня. Мне хватило одной страницы, запечатанной огарком свечи.

«Дорогой Уильям!

Спасибо за письмо и посылку, хотя мне нужны не продукты, а только ты сам. От тоски по тебе у меня болит сердце, и я мечтаю быть с тобой рядом. Не присылай ко мне Фиону. Я никогда ей не доверяла. Лучше я сама приду к тебе завтра днем. Встретимся на кухне, где нам никто не помешает.

До нашей встречи.

Твоя любовьМалмойра».

Малмойра. Как странно писать это имя! Оно не воспринимается частью меня. Тем не менее это подарок Уильяма. Подарок, от которого я не смогла отказаться. Теперь я сделала ответный дар – символ моей любви к Уильяму: ароматический мешочек с вышитыми на нем нашими именами, заполненный фиолетовой лавандой. Я подарю его завтра при нашей встрече.

Фиона взяла мое письмо с усмешкой. Но она не сможет открыть его, не сломав восковой печати. Не вскроет его – хорошо. Вскроет – и Уильям об этом узнает.

Теперь остается только дождаться завтрашнего дня.

Завтра я снова увижу Уильяма. Завтра, на кухне замка.

4

Мне бы заклясть возлюбленного криком белоснежной совы во тьме ночи. Заклясть его белладонной и ключицей лунного зайца[11]. Заклясть его покровом, сотканным из звезд и чертополоха, и проспать с возлюбленным под ним тысячу лет, пока от морей не останется лишь песок, а от гор – вода.

В замок Уильяма я пошла прямым путем, по большой дороге через холмы. Я надела подаренное им платье и бусы из тигрового глаза, убрала волосы назад шелковой лентой и украсила их луговым клевером. С высоты небес светило солнце, и холмы венчали радуги. Добрый знак:

Увидел радугу с утра —Серп бери, твори дела.Коли ж вечером она —Не ступай ты со двора.

Я даже пела, идя по проложенной сквозь вереск тропинке. Но мой голос не чета голосу жаворонка – он вспугнул тетеревов на вересковой пустоши, и те с клекотом улетели.

В полдень я подошла к кухонной двери и стала ждать, когда выйдет Уильям. Однако никто не выходил, и мне пришлось позвонить в колокольчик.

Дверь открыл мальчик-слуга. От удивления у него округлились глаза, он сразу кинулся за поваром – тем самым, который обозвал меня шлюхой.

Посмотрев на меня сверху вниз, повар сказал:

– Вам тут нечего делать, мисс.

– Господину Уильяму известно о моем приходе. Я только вчера передала ему письмо.

Повар пожал плечами.

– Если так, то почему он не вышел приветствовать вас? И почему вы пришли сюда, к кухонной двери, как служанка или воришка?

Я покачала головой. Меня охватила злость. Не на Уильяма – пока нет, – а на ситуацию в целом. Фиона передала мое письмо? Уильям знает, что я пришла? Он не видел моего приближения? Не узнал меня, идущую сквозь вересковую пустошь?

– Послушайте, мисс! – Презрение на лице повара сменилось чем-то похожим на жалость. – Возвращайтесь домой. Туда, где вам место. Хозяев нет в замке.

– Это неправда, – слабым голосом ответила я. Как же ненавистно то, что я не могу зарычать, став медведем, волком или львом…

– В замке никого нет, мисс. Молодой господин уехал в город.

– Один? – Меня начало бить мелкой дрожью.

– Нет, мисс. – И снова этот взгляд: жалость вперемешку с горечью.

– С кем?

– Со своим слугой, мисс. И, конечно же, с мисс Фионой.

– Я не верю тебе. – Глаза жгло. Я не заплачу. Я никогда не плачу. Но глаза резало от чада с кухни, лицо пылало от жара огня, и по моим щекам покатились слезы.

– Я принесу вам воды, – сказал повар, – и хлеба, если вы голодны.

Меня поразила доброта в его голосе. Но именно этот мужчина когда-то назвал меня шлюхой. Его жалость невыносима.

С высоко поднятой головой я пошла прочь, подметая подолом зеленого платья пыль дороги. С волос упало что-то фиолетовое. Цветок клевера. Увянув, он выпал из шелковой ленты, сдерживающей мою непослушную гриву волос.

А вот теперь пришла ярость: на него, на нее, но больше всего – на саму себя. Какой же я была дурой! Древнейшая права. Уильям – изменник. Он так же вероломен, труслив и распутен, как и все люди. Я сдернула с волос шелковую ленту. Мне она не нужна. Я не деревенская девчонка, которую можно приручить и бросить. Пусть я и лишилась своей волшебной силы, но мне хватит и гнева. Прячься за своими замковыми стенами. Прячься за своими слугами. При следующей нашей встрече я буду тигрицей.

5

Даже для таких, как я, есть возможность узнать необходимое. Я не способна странствовать, но можно уговорить кого-то сделать это вместо меня. Белоголовую ворону задобрить пряниками, сороку – разноцветными стеклышками. За них птицы принесут мне новости – по шепоту, по слову за раз.

– Глупец! – кричит сорока.

– Изменник! – каркает ворона.

– Фиона, – шепчет тростник у озера, и этот звук точно скрежет ногтей по стеклу, будто голоса из открытой могилы.

Сегодня, сидя у костровой ямы, я вижу их вдвоем в прозрачной дымке костра: лилейно-белую Фиону и сливочно-белого Уильяма. И я знаю, что вижу правду. Мой возлюбленный полюбил другую.

Две прошедших ночи лил дождь. Безжалостный и хлесткий, низвергающийся на горы. О, выйти бы под дождь и потеряться в нем: смотреть на молнии, купаться в струящейся с листвы воде, слушать дробь капель по водяной глади реки и не думать, не мечтать об Уильяме.

Что он нашел в этой бледной селянке? В этой воздушно-нежной и молочно-белой, точно цветок яблони, девушке? Как он мог забыть обо мне после всех обещаний? Должно быть, она применила колдовство. Сделала куколку из моей нижней юбки, с волосами, собранными с моей расчески, и набила ее лавандой – для забвения. Она умеет делать амулеты с ведьминым камнем, может, и на многое другое способна. Наверное, я зря сбросила ее со счетов как обычную человеческую девушку. Должно быть, она ведьма, раз убрала меня со своего пути. Должно быть, она ведьма, раз завлекла Уильяма.

Я не услышала стука в дверь и звука шагов, но, подняв голову, увидела в своем окне лицо.

Странствующий народ редко показывается кому-либо, даже своим. В безопасности мы чувствуем себя только поодиночке. Мы охотимся, заняв чужие тела и пользуясь их клыками, копытами и рогами. Но в этот раз Древнейшая пришла