Всем сестрам... (сборник) - Мария Метлицкая

Мама показала Яше фотографию невесты. Невесту звали Соня. Яша внимательно разглядывал снимок.

– Ну? – нетерпеливо спросила мама.

Яша равнодушно пожал плечами.

– В каком смысле? – спросил он.

– Только не делай из себя идиота, – попросила мама.

Яша тяжело вздохнул и сказал:

– Ну хорошо.

Это было руководство к действию. Мама хорошо знала своего сына. Яше, честно говоря, было все равно. Он просто очень любил свою маму и не хотел больше ее огорчать. В конце концов, мама всегда оказывалась права, не признать этого было бы нечестно.

И Яша позвонил Соне. И Яша встретился с Соней. И Соня оказалась хорошей девочкой – сваха не обманула. Они приходили в гости к Яшиной маме и пили чай, а мама к их приходу пекла яблочный пирог. Они приходили в гости к Сониным родителям, а Сонина мама пекла пирожки с капустой. И они опять долго пили чай. С Сониным отцом Яша разговаривал о политике. Сониной маме Яша сделал парадный портрет на фоне старинного трюмо. Наконец, Соня вылечила Яшину маму от радикулита. Это стало последней каплей. Через пять месяцев Яша сделал Соне предложение. Познакомили родителей. Купили платье невесте и костюм жениху. Заказали ресторан.

Соня переехала к Яше только после свадьбы. Все приличия были соблюдены. Яшина мама сказала, что у нее прошла гипертония. Яша подумал, что только ради одного этого стоило жениться.

Зажили они, в общем-то, неплохо. У Сони был хороший характер – ровный и покладистый. Мужа понапрасну она не пилила. Каждый вечер звонила Яшиной маме, справлялась о здоровье (кстати, передавать свой богатый кулинарный опыт маме не пришлось – Соня прекрасно умела готовить). Придраться было абсолютно не к чему – даже если бы очень захотелось. Впрочем, Яша иногда находил повод. Понимал, что несправедливо, но ничего не мог с собой поделать – хотя придирки и брюзжание были совсем не в Яшином характере.

Родители с нетерпением ждали внуков. Яша не торопился, хотя в принципе к детям относился положительно.

Жизнь текла спокойная, тихая и размеренная, о такой только мечтать. Но мечтать как-то ни о чем не хотелось. Яша приходил вечером с работы, съедал вкусный ужин, садился пред телевизором и щелкал пультом. Соня приносила чай в подстаканнике и печенье с корицей – все, как любил Яша, – сама садилась в сторонке и вязала Яше теплый свитер с оленями – из синей шерсти, к его голубым глазам. Казалось бы, что еще человеку надо?

Яша не сделал ни одной Сониной фотографии – при том, что внешность у нее была яркая и выразительная. Года через полтора Яшин школьный друг Борька, сваливший в Штаты, прислал Яше гостевое приглашение. Борьке очень хотелось похвастаться своими успехами – длинной американской машиной, похожей на крокодила, новым домом, похожим на нормальное человеческое жилище, и женой-итальянкой, похожей на Мадонну Рафаэля (так, по крайней мере, казалось Борьке). И еще прелестными детьми, похожими на кудрявых и пухлых купидонов.

Яша купил полкило черной икры в синей жестяной банке, коробку конфет «Красный Октябрь», бутылку армянского коньяка «Ани» и павловопосадский платок с красными розами на синем фоне для Борькиной итальянской жены. Поменял во Внешторгбанке пятьсот долларов из расчета один доллар к шестидесяти восьми копейкам по тогдашнему справедливому курсу, не без труда взял билет – и через девять часов после взлета обнимал довольного и слегка разжиревшего на обильных американских харчах любимого школьного дружка.

Они внимательно рассматривали друг друга, хлопали по плечам и наконец обнялись. Из аэропорта ехали долго, часа два, и Яша как завороженный смотрел в окно.

Борькин дом показался Яше шикарным, машина – роскошной, дети – прелестными, а жена – просто милой и симпатичной. Яша достал подарки, и изумленные хозяева накинулись на икру. В тот же вечер, естественно, выпили весь коньяк. На десерт Яша ел диковинный волосатый фрукт под названием киви. Борька взял неделю отпуска, что по американским понятиям было почти подвигом. Яша был от Америки в полном восторге. Все ему нравилось – и небоскребы, и одноэтажные частные дома, и ровные, как зеркало, дороги, и длинные и безлопастные американские машины, и магазины, убивающие наповал своим одуряющим изобилием, и любезные улыбки продавцов и официантов, и просто воздух свободы и ощущение неограниченных возможностей.

По вечерам у телевизора пили пиво, а Борька уговаривал Яшу перебираться в Америку насовсем. Яша сомневался и задавал нудные вопросы. Борька убеждал, что в Америке Яша непременно устроится – хорошие фотографы везде в цене.

– Будешь снимать свадьбы и дни рождения, – убеждал Борька. – Аведон, ясен пень, из тебя не выйдет, но машину купишь, причем сразу. Потом дом. Возьмешь кредит – здесь все так делают. Отдыхать поедешь на Гавайи – и это только по первости. Ну а потом – Европа и так далее.

Яша молча слушал Борьку и тяжело вздыхал. Ночью совсем пропал сон. Яша взвешивал «за» и «против». Получалось так на так.

До отъезда оставалась неделя. Яша купил видик, плащ и туфли маме, костюм и сумку Соне и большую пожарную машину Таниному сыну Петьке. Себе – только джинсы и тенниску, на большее денег не было.

В предпоследний день поехали с Борькой напоследок пошататься по Манхэттену и на обратной дороге попали в аварию. Слава богу, так, ерунда – все живы-здоровы, но полицию, естественно, вызвали, в Америке без этого никак. Виноватым признали Борьку. Он, дурак, начал спорить с полицейским – неистребимая совковая привычка. Короче говоря, суд да дело – их забрали в участок.

В полицейской машине Борька продолжал возмущаться, но уже, к счастью, по-русски. Полицейский за рулем смотрел на них в зеркало и усмехался. Яша, естественно, нервничал и не понимал, чем кончится дело.

Их провели на второй этаж, наказали ждать и вести себя тихо. Они сели на стулья, Яша с укором посмотрел на Борьку и покрутил пальцем у виска. Тот тяжело вздохнул и развел руками.

Примерно через полчаса дверь открылась, и в комнату вошла женщина, одетая в форму лейтенанта, – высоченная и крупная мулатка. На бейджике были крупно написаны ее имя и фамилия. Фамилию Яша не запомнил, а вот имя оказалось прекрасным. Звали ее Изабель. У Яши задрожали колени, а по спине пробежала тонкая струйка холодного пота.

Борька, вовсю кокетничая с прекрасной Изабель, мягко пытался доказать свою правоту. Она слушала его молча, чуть наклонив голову набок, постукивая карандашом по поверхности стола. Когда Борькино красноречие иссякло, она вздохнула, сказала «о’кей», попросила подождать пару минут и вышла из кабинета. Борька сидел красный как рак и нервно барабанил пальцами по столу.

– Спроси ее, она замужем? – хрипло спросил Яша.

– Ты мудак? – ответил Борька.

– Почему? – удивился Яша.

Отпустили их примерно через час, вручив квитанцию на довольно увесистый штраф. В машине Борька радовался, что легко отделались.

Дома выпили полторы бутылки водки. Яша попросил разрешения позвонить в Москву. Он кричал маме в трубку, что Америка прекрасна и он абсолютно уверен, что жить надо только там и больше нигде. Он рассказывал маме про небоскребы, магазины и океан. Про американские продукты, рестораны и доброжелательный американский народ. Про Борькин дом и его машину. Про возможности и перспективы. В общем, заливался соловьем.

Мама слушала его молча, без обычных скептических комментариев. Когда Яша наконец остановился, она тихо и угрожающе спросила:

– Ну что, опять?

Она слишком хорошо знала своего сына Яшу Берендикера. Да и потом, материнское сердце – вещун. Это всем известно.

Яша счастливо рассмеялся. Теперь он знал наверняка, как ему надо действовать Он был спокоен, доволен и счастлив. Перспективы казались ему обнадеживающими и радужными.

На следующий день он занял у Борьки денег и послал на адрес полицейского участка огромную корзину белых роз. Разумеется, с указанием адресата.

Цена и плата

Этот сон давно перестал быть навязчивым кошмаром. Еще одно подтверждение тому, что человек ко всему привыкает. Проснувшись, она опять застонала: ну зачем? Сколько можно, господи! Столько лет! Но, видимо, на это срок давности не распространялся.

Все было как всегда: длинная и узкая, совсем без мебели, комната, с дощатым некрашеным полом. Тусклый свет, голая лампочка на потолке и серые цементные стены. Они стоят гуськом, друг за другом, низко опустив головы. На них – серые, холщовые, до пола рубашки, из-под которых выглядывают худые и босые ноги с плоскими и бледными ступнями. Руки закрыты рукавами рубашки. Лиц не видно. Они молчат – не тянут к ней руки, ничего не просят. А что просить, когда их лишили главного – жизни. Просто не позволили жить. Странные, словно инопланетные, существа. Эти трое – абсолютно безлики.

Чуть поодаль от них, на полу, стоит светлая деревянная колыбелька. В ней спит щекастый румяный и кудрявый младенец с длинными ресницами и пухлыми ручками. Вполне осязаемый младенец. Его хочется поскорее взять на руки и прижать к себе, но дотянуться до него невозможно. Она старается изо всех сил – но ничего не выходит.