Иван, запахни душу - Владимир Жириновский

А теперь Россию называют «империей», упрекают нас, что мы, русские, «жили за счет других народов», подавляли их «самосознание», их национальную гордость», захватили всюду власть.

Сначала мы кухарок пустили к управлению государством, потом чабанов. И вот сегодня мы имеем отсталость.

Однако, вернемся к МГУ.

Был я и в студенческом лагере Джемите под Анапой, на Черном море, в Пицунде - в ущелье, в доме отдыха под Москвой - Красновидово, от МГУ, лыжные прогулки, опять были танцы, какие-то знакомства с девушками.

Но по-настоящему в эти студенческие годы у меня не было никакой девушки. А мне так хотелось влюбиться в кого-то, ухаживать за кем-то, но не получилось, не смог я.

Видимо, сам виноват. Слишком был озабочен социальными проблемами, слишком много сил и энергии тратил на учебу. Это была цена невезению в личной жизни.

Я целиком отдался учебе, пытался в занятиях найти какое-то удовлетворение.

С отличием закончил Московский университет, в актовом зале МГУ на Ленинских горах я получил красный диплом. Но никого не было со мной, некому было порадоваться за меня, вместе со мной. Я отнёс этот красный диплом к себе в общежитие, в комнату, и даже не с кем было выпить фужер шампанского. Я был совсем один.

Потом была армия. Почему-то многие не хотят идти в армию, но я чувствовал, что мне это нужно. Меня тянуло к политике, и я понимал, что служба в армии мне поможет, даже и в смысле биографии, потому что всегда ведь могут спросить: «Почему вы не служили в армии? Почему вы обошли этот важнейший институт нашей общественной жизни?». Тем более, я служил как офицер, лейтенант, в Политическом управлении штаба Закавказского военного округа.

Тогда в Грузии еще правил Мжеванадзе, это был последний грузинский «царь», первый секретарь ЦК компартии Грузии. Взяточничество и кумовство при нём процветали самым пышным цветом. Я застал этот период, а когда я уже уехал, в 1972 году назначили Шеварднадзе, который пытался андроповскими методами наводить порядок в Грузии в течение всего периода до 1985 года, пока Горбачев не перевёл его в Москву.

Два года армии были для меня очень полезны.

Во-первых, я узнал саму армию, узнал политработу. Узнал какие-то аспекты, связанные со спецпропагандой, разведкой, глубже изучил национальный вопрос. Я неплохо знал национальные проблемы и раньше, но Закавказский район всё-таки отличается от Средней Азии. И здесь тоже я увидел ситуацию, которая впоследствии привела к перестроечным моментам.

По-настоящему там ведь не было советской власти и не было в руководстве настоящих коммунистов - всё это гнильё, псевдокоммунистическая пена. И главная-то беда была отсюда, с юга. Все беды России - на юге. Поэтому, пока мы не решим южный наш узел, мы не выберемся из затяжного кризиса, который будет периодически повторяться.

Я с трудом получил комнату 26 кв. м. В гостинице жить было бы тяжело и дорого, и ходил я к членам военсовета, к начальникам, еще к кому-то. Платил всего три рубля в месяц. В коммунальном доме.

Конечно, опять эти большие коридоры, общие кухни, туалеты. Ну, а одна комната была моя. Я нашёл себе соседа, Васю Малика, - парень с Украины, он окончил в Сумах училище спецсвязи, где готовят специалистов для 8-х отделов штабов. И почти два года мы там с ним жили. А последние несколько месяцев я жил один.

Я познал Грузию, бывал в Армении, Южной Осетии. Изучил жизнь, быт, культуру народа.

Почему-то не было у меня желания изучить грузинский язык. За два года, общаясь с грузинами, я мог бы изучить язык, но я знал только две-три расхожие фразы и больше ничего не понимал. И не хотелось, совершенно не лежала душа изучать этот язык.

Устал я, наверное, изучать иностранные языки, чувствуя себя везде в состоянии дискриминации, - то в Алма-Ате, где главенствовал казахский язык, то в Турции - турецкий. Но все-таки Турция, действительно, другая страна. Теперь Грузия - грузинский, рядом Азербайджан - азербайджанский язык...

Я изучил этот край, был в командировках. В войсках читал лекции. Писал листовки. Изучал Турцию, Иран, Ближний Восток, арабский мир. Всё это было полезно для общего развития - глубже познать внутренние процессы в стране, а также и внешнеполитические.

Всё это смыкалось с моим будущим занятием, закладывало фундамент более глубоких знаний по Ближнему Востоку. Я был уже специалистом, востоковедом. А теперь пошла практика.

То я в Турции, то на Кавказе, в детстве я жил в Средней Азии - всё это помогало глубже узнать и проблемы, связанные с мусульманской религией; грузинская церковь, армянская церковь и курды. Непосредственно я мог их видеть и наблюдать в Закавказье и в Турции. Так что всё было полезно.

Здесь в столице был тоже гнёт - политический. Я б/п - беспартийный. Тем более в работе, близкой к политической, это особенно остро ощущалось, ибо и по первому образованию, и по второму я так или иначе был связан с госаппаратом, с работой в центральных учреждениях, где связь с партией была безусловным явлением, обязательным, и я как беспартийный был заранее обречен на второсортную роль, я был никому не нужен.

Кадровики моё «дело» отодвигали в сторону, как только видели графу «партийность» - б/п, я как бы был другой расы, другой касты.

В этот период мне очень пригодилась моя вторая специальность - юриста.

Я поступил на службу в издательство «Мир» сначала рядовым юрисконсультом, потом возглавил юридический отдел издательства. Но и там я не чувствовал себя полноправным сотрудником - я был беспартийным.

На партийных собраниях коммунистов, где иногда я присутствовал, случалось, они говорили: «А вот теперь закрытая часть собрания, Владимир Вольфович, Вам нужно уйти». И я уходил. Это было очень противно. Но все эти моменты как бы били в одну точку.

Я не мог работать там, где я хотел. Но всё отрицательное, кирпичик по кирпичику, составляло фундамент, и при создании определенных внешних условий это соединилось с моим накопленным внутренним положительным потенциалом для политической деятельности.

Уже в зрелые годы, в 30 лет, я хотел заниматься политикой по-настоящему, быть обязательно в какой-нибудь новой политической партии, мечтал, что эта партия будет иметь своих депутатов в парламенте, когда он станет многопартийным, мечтал возглавить парламентскую оппозицию, фракцию моей партии в парламенте. Может быть, в перспективе получить пост министра.

Я думал и раньше о высоких должностях, но это не было у меня какой-то навязчивой идеей или мечтой солдата стать генералом. Просто я видел этих людей, их окружение, неспособность их руководить страной.

Я понимал, что такие недалекие, порою просто глупые люди достигают таких высот благодаря системе, которая позволяла им это.

При многопартийной системе, и я был уверен в этом, талантливые люди получат больше возможностей для своей политической деятельности. Была начальная цель - создать или войти в новую политическую партию, оказаться в парламенте и действовать в рамках фракции той политической партии, благодаря которой я оказался в парламенте, чтобы там отстаивать идеи своей партии, работать на рост ее авторитета и добиться, чтобы партия стала правящей.

Для меня как для личности не было никогда фанатизма в том, чтобы обязательно достичь какой-то высоты. Но фанатизм, пожалуй, был в том, чтобы осуществилась цель, идея, приверженцем которой я стал.

Хочу сказать несколько слов о своей жене Галине. Чувствую вину перед ней. Поскольку выбирал ее для женитьбы в 71-м году не потому, что глубоко любил, а, как на выставке, она была лучше других, которых я мог рассматривать в качестве кандидаток.

Но я не могу полюбить одного человека, полюбить другой любовью в качественном измерении или в количественном. Но таковы чувства.

Мне и сейчас не нравятся мои чувства, мое внутреннее дыхание. Я, как бы просматривая назад наши отношения, ловлю себя на мысли, что я, наверное, отомстил ей. Мы поженились в 71-м, в январе. И 7 лет было более или менее. А потом разлад наступил. И я виноват, и она, может быть, в чем-то не права. И мы жили раздельно.

Игорьку было 6 лет. И 10 лет я видел его лишь 1-2 раза в месяц. Это нанесло большую травму моей душе, моему сердцу, моим чувствам.

Потом мы вновь стали чаще встречаться, где-то с 89-го или с 90-го года. И, наверное, те 10 лет, с 78-го по 88-ой, я компенсировал своим отчуждением и охлаждением Галине Александровне с 89-го по 99-й. Сейчас мы более терпимы друг к другу, скоро 30 лет нашего союза. И в чем-то мы одинаковы.

Она не очень чувствительная, я бы сказал, лиричная, а больше прагматичная, суховатая, жестковатая. И я оказался не таким, каким мог бы быть , наверное.

Наверное, мы стоим друг друга.

Но не надо мстить никогда. Дети не виноваты. Это плохая месть, когда мы друг на друге вымещаем злобу, ненавидим, ругаемся, по судам таскаем друг друга, по органам опеки.