Сочинения - Эмиль Золя

Воры и осел[6]

Я знаю одного юношу, которого ты, Нинон, порядком разбранила бы. Леон обожает Бальзака и не выносит Жорж Санд, а прочитав однажды книгу Мишле, он чуть не захворал. В простоте душевной он утверждает, что женщина рождена рабыней, и слова «любовь», «целомудрие» всякий раз произносит со смехом. Ах, как он вас обижает! Безусловно, он придумывает по ночам, как бы побольнее уязвить вас днем. Ему двадцать лет.

Безобразие он считает грехом. Маленькие глазки или большой рот выводят его из себя. Он говорит, что в лугах нет некрасивых цветов, — значит, и все молоденькие девушки должны быть прекрасны. Стоит ему случайно столкнуться на улице с дурнушкой, он будет три дня подряд поносить редкие волосы, большие ноги, толстые руки. Когда же он встречает красивую женщину, то ядовито усмехается, и его молчание насыщено злыми мыслями.

Не знаю, дождется ли от него пощады хотя бы одна из вас. Брюнеток и блондинок, молодых и старых, прелестных и уродливых, всех одинаково он предает анафеме. Скверный мальчишка! А сколько игривой нежности в его взгляде! Как сладостны его ласкающие речи!

Леон живет в самой гуще Латинского квартала.

Но видишь ли, Нинон, я попал в трудное положение, я готов сию минуту замолчать, проклиная час, когда мне пришла в голову странная фантазия рассказать тебе эту историю. Ты любопытна, твои ушки широко открыты соблазну, и я положительно не знаю, как ввести тебя в тот мир, куда еще не ступала твоя маленькая ножка.

Этот мир, любимая, мог бы стать раем, если бы он не был адом.

Раскроем томик стихов поэта, прочитаем его гимн двадцатилетним. Видишь, окно выходит на юг; полная цветов и света мансарда возносится к небу так высоко, что порой бывает даже слышно, как беседуют ангелы на крыше. Подобно птицам, выбирающим самую высокую ветку для своего гнезда, чтобы уберечь его от рук человека, влюбленные свили свое гнездышко на самом верхнем этаже. Там встречают они первую ласку утренних лучей и прощальный привет уходящего солнца.

Чем питаются они? Кто знает! Быть может, улыбками и поцелуями. Они так любят друг друга, что не имеют времени подумать об обеде, которого они лишены. У них нет хлеба, а они бросают корочки воробьям. Открывая пустой шкаф, они смеются над своей бедностью, и смех насыщает их.

Любовь их расцвела с первыми васильками. Встретились они в поле, среди хлебов. Конечно, они знали друг друга уже давно, — хотя увиделись тогда впервые, — вот они и вернулись в город одной дорогой. Словно невеста, приколола она к груди цветы. Поднявшись на седьмой этаж, она так устала, что уже не могла спуститься вниз.

Хватит ли у нее на это сил завтра? Она не знает. Пока она еще отдыхает, расхаживая по мансарде, поливая цветы и занимаясь несуществующим хозяйством. Потом, покамест юноша работает, она шьет. Их стулья сдвинуты вплотную; в конце концов они садятся вдвоем на один стул, так удобнее. Наступает ночь. Они бранят друг друга за леность.

Ах, Нинон! Как лжет этот поэт и как обольстителен его вымысел! Пусть он никогда не возмужает, но вечно останется ребенком! Пусть по-прежнему обманывает нас, когда уже не сможет обмануться сам! Он пришел ив рая, чтобы рассказать нам, как любят в раю. Он увидел там двух святых — Мюзетту и Мими, и ему захотелось, чтобы они спустились к нам на землю. Но, едва коснувшись крыльями земли, они унеслись в том же луче, который принес их. И вот теперь сердца двадцатилетних ищут их и плачут, потому что не могут найти.

Должен ли я также лгать тебе, любимая, и призывать их с небес, или мне лучше уж сознаться, что я видел их в аду? Если бы в этом кресле у камина, где тебе так уютно, сидел мой приятель, как смело сдернул бы я золотой покров, которым поэт облек недостойные плечи! Но ты своими ручками закроешь мне рот, ты будешь сердиться и с негодованием назовешь выдумкой сущую правду. Как можешь ты поверить, что в наше время любовники, которым на улице захотелось пить, утоляют жажду прямо из канавки? А как возмутилась бы ты, если б я осмелился сказать, что их возлюбленные — твои сестры — сбросили свои косынки, не стыдясь растрепавшихся волос! Радостно и безмятежно текут твои дни в этом гнездышке, которое я свил для тебя; жизнь тебе неведома. И у меня не хватит духу признаться, что цветы в этом мире больные и что завтра, быть может, угаснут в нем чьи-нибудь сердца.

Не затыкай ушки, голубушка, тебе не придется краснеть.

Итак, Леон живет в самой гуще Латинского квартала. Там все знакомы между собой, но его руку пожимают особенно часто. Встретив его открытый взгляд, каждый прохожий становится ему другом.

Женщины не решаются простить ему неприязнь, которую он им выказывает, и бесятся оттого, что не могут признаться ему в любви. Ненавидя, они обожают его.

До того случая, о котором я хочу тебе рассказать, я никогда не слышал, чтоб у него была любовница. Он уверяет, что разочарован в жизни, и говорит о наслаждениях мира сего, как заговорил бы траппист, вдруг нарушивший обет молчания. Леон не прочь вкусно поесть и не выносит плохого вина. Одевается он с изысканной элегантностью и носит тончайшее белье.

Я часто вижу, как он подолгу простаивает со слезами на глазах перед какой-нибудь мадонной итальянской школы. Созерцая прекрасную скульптуру, он переживает часы восторга.

Как бы то ни было, живет он по-студенчески, не слишком утруждая себя занятиями, шатается по городу, грезит на первом попавшемся диване. Именно в эти часы полудремы бросает он самые тяжкие оскорбления женщинам. Он лежит с закрытыми глазами и, словно лелея какую-то мечту, клянет действительность.

Однажды майским утром я встретил его, вид у него был скучающий. Не зная, чем заняться, он бродил по улицам в поисках приключений. Но неожиданных происшествий не было, разве что, проходя по грязной мостовой, он несколько раз попадал ногой в лужу. Я сжалился над ним и позвал его с собой за город посмотреть, не зацвел ли боярышник.

Битый час пришлось мне выслушивать длиннейшие философские рассуждения о суетности земных радостей. Мало-помалу дома стали попадаться все реже. У дверей чумазая детвора кувыркалась в пыли вместе с дворовыми собаками. Мы вышли в поле; внезапно остановившись перед кучкой игравших на солнце ребятишек, Леон приласкал самого маленького и тут же признался мне, что обожает белокурые головки.

Я всегда любил узкие, зажатые между живыми изгородями тропинки, не изборожденные колесами тяжелых телег. Эти дорожки поросли тончайшим мхом, и нога тонет в нем, как в плюшевом ковре. Вокруг тишина и тайна, и если забредут туда влюбленные, то обступившие их колючие заросли вынуждают возлюбленную прижаться к груди любимого. Мы с Леоном попали на такую затерянную тропинку, где звуки поцелуев могут подслушать одни только малиновки. Первая улыбка весны разогнала меланхолию моего философа. Он подолгу умилялся над. каждой росинкой, он распевал во все горло, как удравший с уроков школьник.

Тропинка убегала все дальше. Живые изгороди, высокие и пышные, заслоняли от нас весь мир. Мы попали как бы в заключение, и при мысли, что мы потеряли дорогу, нам становилось еще веселее.

Дорожка мало-помалу все суживалась: идти приходилось уже поодиночке. Изгороди то и дело круто сворачивали в разные стороны, дорога превращалась в лабиринт.

Вдруг в самом узком местечке тропинки мы услышали голоса, и из-за поворота показались трое. Впереди, раздвигая слишком длинные ветви, шли двое мужчин, за ними молодая женщина.

Я остановился и приподнял шляпу. Шедший навстречу мне молодой человек сделал то же самое. Мы посмотрели друг на друга. Положение создалось щекотливое: густые заросли наступали отовсюду, но никто из нас не собирался повернуть обратно. Тут Леон, следовавший за мной, приподнялся на цыпочки и увидел молодую женщину. Не говоря ни слова, он отважно ринулся в самую гущу боярышника; шипы впивались в него, рвали одежду, на руках выступили капельки крови. Мне пришлось последовать его примеру.

Мужчины поблагодарили и прошли по тропинке. Молодая женщина нерешительно остановилась перед Леоном, как бы желая наградить его за самоотверженность, и взглянула на него своими большими черными глазами. Он попытался, как всегда, ядовито усмехнуться, но усмешка не получилась.

Когда женщина скрылась из виду, я выбрался из кустов, посылая учтивость ко всем чертям. Шипы расцарапали мне шею, а моя шляпа так прочно застряла в кустах, что мне стоило огромных трудов вытащить ее. Леон отряхнулся. Он видел, что я дружески кивнул прошедшей мимо нас прелестной женщине, и спросил, знаком ли я с ней, — Да, — ответил я. — Ее зовут Антуанетта. Она жила рядом со мной три месяца.

Мы снова двинулись в путь. Леон молчал. Тогда я заговорил об этой особе.

Антуанетта — простенькая девушка, свеженькая и премиленькая, с насмешливым и в то же время мягким взглядом, с уверенными движениями, проворная и кокетливая; в общем, славное создание. Она отличается от своих подруг прямотой и чистосердечием — качества весьма редкие в ее кругу. Она не чванится, но и не скромничает, часто повторяя, что рождена для того, чтобы любить и очертя голову отдаваться мимолетной прихоти.