Шок от падения - Натан Файлер

Меня выгнали из школы на две недели. Мама с папой и я сидели на одном конце стола, а заместитель директора — на другом.

— Такое поведение в школе, да и вообще в нашем обществе — недопустимо, — говорила она.

Наверное, мои родители кивали.

Я уткнулся взглядом в ладони: мне было стыдно поднять глаза. Мама сказала, что я очень сожалел о своем поступке и что пришел из школы домой белый, как привидение, а заместитель директора ответила, что она в этом не сомневается, поскольку и она, и другие преподаватели всегда считали меня спокойным, вдумчивым учеником.

Я так сильно сжал кулаки, что на ладони отпечатались полукруглые следы от ногтей. Я чувствовал, что она смотрит на меня, пытаясь проникнуть в мои мысли. Может быть, в семье что-то случилось? Может, меня что-то беспокоит?

Мои родители покачали головами.

Наверное.

Но это все не имело значения, поскольку, когда я вернулся в школу и занял свое место на утренней перекличке, его ухмыляющаяся физиономия появилась рядом со мной.

— Ладно, проехали. Мне было не больно.

Я думаю, ему было нелегко решиться пригласить меня к себе в гости, но тем не менее он это сделал. Он сказал:

— У меня есть «Гранд Зефт Ауто», хочешь поиграть?

Так мы начали дружить. Мы общались после школы. Хотя мне трудно сосредоточиться на играх, даже на тех, что мне раньше нравились. И то же самое с уроками. Вот вроде я слушаю, все понимаю, мне интересно, а в следующий момент голова абсолютно пустая.

Мне было легче сосредоточиться, когда я помогал ему ухаживать за миссис Грининг. Но это случилось не сразу. Сначала я ждал на кухне, пока Джейкоб не сделает все, что нужно, но со временем я стал помогать ему со всякими мелочами: заваривал чай или настраивал радио, пока он измельчал таблетки.

Но через пару месяцев я уже помогал ему во всем и даже решил, что, может быть, после школы пойду учиться на врача.

Я знаю, это глупо.

Сейчас я понимаю.

Я не прошу сочувствия. Раньше меня часто жалели, преимущественно медсестры, как молоденькие, еще не научившиеся держать себя в руках, так и сентиментальные мамаши, которые, глядя на меня, сразу представляли, что такое могло случиться с их собственными детьми. Одна медсестричка однажды сказала мне, что чуть не плакала, читая мою историю болезни. Я послал ее куда подальше. И с этим было покончено.

Прямо сейчас я смотрю на свои руки. Я смотрю на пальцы, стучащие по клавиатуре, на неотмывающиеся темно-коричневые пятна, костяшки, желтые от табака, на обкусанные ногти… Трудно поверить, что я тот же самый человек. Неужели это те же руки, которые переворачивали миссис Грининг в постели, которые аккуратно втирали мазь в ее пролежни, умывали ее и причесывали.

— Мы будем у меня в комнате, ма.

— Хорошо, милый, — сказала она, поднося ко рту ложку горячего пюре и проливая соус. — Только не очень шумите.

Стены его комнаты были увешаны афишами модных в начале 90-х рейвов, вроде «Хелтера Скелтера» и «Фантазии». Это глупо, поскольку в те времена, когда это все происходило, мы были еще детьми, но он любил распространяться, как измельчала и коммерциализировалась танцевальная музыка. Думаю, на самом деле он просто хвастался передо мной своим старшим братом, который оставил ему все это барахло после того, как ушел в армию.

Ну, мне, по крайней мере, так кажется.

Он не умничал, просто хотел поговорить о своем брате, и тогда я начинал говорить о своем. Но я это понял только сейчас, когда написал.

Я открыл гардероб и достал ведро с водой и разрезанной бутылкой из-под кока-колы, плававшей в слое пепла. Этим мы с Джейкобом Гринингом тоже занимались вместе. Он порылся в комоде, извлек оттуда все, что осталось от нашей десятифунтовой порции «вонючки», и стал складывать траву в чашечку из фольги.

Я не знаю, может, вы и курили когда-нибудь бонг, но Джейкоба этому научил его брат. Чтобы наверняка с ног валило.

— Скажи, а что ты такого сделал? — спросил он ни с того, ни с сего.

— Ты о чем?

— Ты знаешь о чем.

— О чем?

Он поджег листья, и бутылка медленно поднялась над водой, заполнив камеру густым белым дымом.

— Почему тебя отчислили из младшей школы? Говорят, что ты…

— И что же они говорят?

Он посмотрел прямо на меня. Вроде как испуганно. Потом сказал:

— Ладно, проехали. Давай, ты первый.

Я встал на колени и сделал длинный, глубокий вдох. Наконец мои губы коснулись воды, и я задержал дыхание.

Он сжал мое плечо.

А может, показалось.

Я задержал дыхание.

— Ты знаешь, о чем я, — снова сказал он, на этот раз тише. — Можешь мне рассказать, если хочешь. Честно…

Я задержал дыхание и начал пересказывать ему его разговор с мамой, который случайно подслушал, когда зашел в кухню. Они говорили о самых обычных вещах, о том, что он делал в школе и какие у нее ужасные боли, а потом она сказала кое-что. Она сказала:

— Твой брат сегодня звонил. Говорил, что тяжело ему в тюрьме, Джейки, очень тяжело…

Знакомое онемение обволокло сознание, сковав мозг. К черту! Я выдохнул, и комната заполнилась дымом.

Он не слушал. Он даже не поднял головы, так что теперь я засомневался, произнес ли я это на самом деле или просто подумал. Но ведь так не бывает, это было сказано громко, в этой комнате, так, может, он сам это сказал? Я плохо соображал, но если бы он это сказал, то его губы шевелились бы? Я уже не мог вспомнить смысл сказанного, хотя голос, наверное, был мне знаком. Я обкурился до бесчувствия и совсем перестал соображать.

— Ты слышал?

— Слышал что? — Джейкоб снова поджег траву, теперь была его очередь. — Что слышал?

— Не знаю.

— Мама звала?

— Нет. Не помню я.

— Что?

— Что ты только что сказал?

И снова все поплыло. Я сказал? Что сказал? Голова совсем не варила.

— Во что будем играть?

Джейкоб включил Плейстейшен-2 и загрузил «Обитель зла». Я сполз на пол, пялясь на экран и погружаясь в насилие. Я мысленно представлял, как стану врачом и всех вылечу — и маму Джейкоба, и свою. И что-то еще, что я не мог рассмотреть за облаком дыма.

Этот вопрос полезен?

5 — Да

4 — Скорее да

3 — Затрудняюсь ответить

2 — Скорее нет

1 — Нет

Интересно, верите вы мне или нет? Обычно мне никто не верит. Мне задавали множество вопросов. Например:

Вы слышите этот голос — его голос — в своей голове, или он исходит снаружи, и что именно он говорит, и отдает ли он вам команды или просто комментирует ваши действия, и выполняли ли вы его приказания, например, вы говорите, ваша мама принимает таблетки, для чего они, есть ли в вашей семье еще ПСИХИ, принимаете ли вы нелегальные препараты, сколько спиртного вы выпиваете в неделю, в день, и как вы сейчас себя чувствуете по шкале 1—10, а если по шкале 1–7 400 000 000 000 000 000 000 000 000, и не мучает ли вас бессонница, не страдаете ли вы отсутствием аппетита, что именно случилось в ту ночь на обрыве, расскажите своими словами, вы помните, можете вспомнить, у вас есть вопросы? И все в таком роде.

Но даже если я изо всех сил стараюсь все вспомнить и говорить только правду, никто не верит ни единому слову из того, что я сказал.

Все, что я делаю, решают за меня. Для этого существует план. Я не шучу. У меня где-то есть экземпляр. Я должен являться на встречи с докторами, медсестрами и всеми остальными, у кого есть настроение поглумиться. Так вот, я хожу на встречи. Эти встречи проводятся ради меня, поэтому все говорят обо мне.

А потом мне дают несколько скрепленных вместе листков бумаги, на которых напечатан мой план.

Там написано, что я должен делать каждый день, например, приходить на групповые занятия сюда, в группы дневного пребывания «Хоуп Роуд», какие таблетки принимать, какие уколы мне будут делать и кто должен за этим следить. А если я не придерживаюсь этого плана, тогда на сцену выходит другой. Он следует за мной, как тень. И это моя жизнь. Мне девятнадцать лет, и единственное, что я могу решать сам, — это как мне рассказывать эту историю. Поэтому тут все серьезно. Было бы здорово, если бы вы мне поверили.

Розовый слон

При правильном свете все еще можно увидеть под слоем краски просвечивающего покемона.

Спальню Саймона превратили в гостевую комнату.

Все было готово за выходные.

— Давно стоило это сделать, — сказал папа.

Он стоял на стремянке и красил стену валиком. Я работал в углах маленькой кисточкой, а мама сортировала вещи: что отдать в секонд-хенд, а что выкинуть.

Папа опустил валик.

— То есть я хотел сказать…

— Я понял, пап…

Он был прав. Если бы мы сделали это сразу, все бы растворилось в большем горе, стало бы частью прощания. Но если долго медлишь в нерешительности, как понять, когда наконец пора? Через год? Год незаметно переходит в два, а потом в три, и в мгновение ока пролетают пять лет, и слон в комнате становится самой комнатой.