Музы слышны. Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде - Трумэн Капоте

— Простите, — сказала она, глядя в коридор, где ее подопечные ухитрились открыть окно, впустив порывы арктического ветра. — Боюсь, придется это прекратить.

Но, не успев осуществить свою миссию, Гейл вдруг сама превратилась в ребенка.

— Ой, глядите! — завопила она, высовываясь из того самого окна, которое собиралась закрыть. — Ребята, глядите… люди!

“Люди” были двое детишек на коньках, бежавших по длинной ленте пруда на краю заснеженной рощи. Они бежали быстро-быстро, пытаясь не отстать от поезда, и, когда он просвистел мимо, протянули к нему руки, как будто ловя приветственные клики и воздушные поцелуи, посылавшиеся Гейл с приятелями.

Между тем русский проводник обнаружил, что из его самовара валит дым. Он выхватил обгоревшие сосиски из огня и швырнул на пол. Затем, сунув в рот обожженные пальцы и употребляя, судя по тону, весьма горячие выражения, отогнал детей от окна и рывком его закрыл.

— Да брось ты кукситься, — сказал Дэви. — Тут клево!

В купе № 6 на столе (и на ковре) валялись остатки завтрака: кусочки сыра и обрезки фруктов. Послеполуденное солнце сверкало в стакане кьянти, который крутила в руке мисс Райан.

— Обожаю вино, — сказала она страстно. — С двенадцати лет. Серьезно. Чудом не спилась.

Она отпила глоток и вздохнула от удовольствия, выражавшего общий настрой. Мисс Тигпен с женихом, явно тоже попробовавшие кьянти, устроились в уголке, ее голова лежала у него на плече. Царила дремотная тишина, которую прервал стук в дверь и голос:

— Приехали. Россия.

— Все по местам, — сказала мисс Райан. — Представление начинается.

За окном возникли первые признаки приближения границы: голые деревянные вышки, вроде тех, что окружают уголовные лагеря Юга. Далеко отстоя друг от друга, они шагали по пустынному пространству, как гигантские телеграфные столбы. На ближайшей к нам вышке я разглядел человека, смотревшего в бинокль на наш поезд. Поезд между тем на повороте постепенно замедлял ход и наконец остановился. Мы находились на сортировочной станции, в лабиринте путей и товарных вагонов. Это была советская граница, в сорока минутах от Брест-Литовска.

На путях стада женщин, закутанных в платки как в чадру, но шерстяную, ломами расчищали лед, останавливаясь только чтобы высморкаться в ободранные красные ладони. Лишь немногие мельком глянули на “Голубой экспресс”, да и те навлекли на себя острые взгляды многочисленных милиционеров, без дела стоявших вокруг, сунув руки в карманы шинелей.

— Ужас какой, — сказала мисс Типпен. — Дамы работают, а мужчины стоят и смотрят. Как не стыдно!

— Вот так-то, детка, — сказал Джексон, подышав на рубиновый перстень и полируя его рукавом. — Здесь каждый мужик — Кайфолов.

— Попробовали бы со мной так обращаться, — ответлиа мисс Типпен с ноткой угрозы в голосе.

— Но мужчины-то, мужчины — один другого лучше! — сказала мисс Райан. Ее интерес привлекли двое офицеров, расхаживавших взад и вперед под нашим окном: высокие сильные молчаливые типы с тонкими губами и грубыми, обветренными лицами. Один из них поднял голову и, увидев синие глаза и длинные золотистые волосы мисс Райан, сбился с шага.

— Ох, какой это будет ужас! — плачущим голосом сказала мисс Райан.

— Если что, детонька? — спросила мисс Типпен.

— Если я влюблюсь в русского, — сказала мисс Райан, — полная хана. Мама говорила, что с меня станется. Она сказала, если влюбишься в русского, домой не возвращайся. Но, — продолжала она, и взгляд ее снова обратился к офицеру, — если они все такие…

Однако поклоннику мисс Райан пришлось внезапно забыть о флирте, ибо он превратился в рядового небольшой русской армии, пустившейся на ловлю Робина Джоахима. Джоахим, не скрывавший своей страсти к фотографии, в нарушение правил вылез из поезда да еще усугубил свой проступок, попытавшись поснимать. Теперь он зигзагами бежал по путям, еле увернувшись от женщины, которая гневно замахнулась на него лопатой, и чуть не попав в руки охранника.

— Хорошо бы его поймали, — холодно заметила мисс Райан. — Вместе с его чертовым фотоаппаратом. Так и знала, что из-за него у нас будут неприятности.

Однако Джоахим оказался в высшей степени сообразительным молодым человеком. Ускользнув от преследователей, он рывком впрыгнул в поезд, бросил под полку пальто, кепку и фотоаппарат и, окончательно изменив внеш-ность, сорвал роговые очки. Через несколько секунд, когда поезд взяли на абордаж разгневанные русские, он преспокойно вызвался переводить и помогать им искать виновного, для чего пришлось обойти по очереди все купе. Меньше всех веселился Уорнер Уотсон, которого шум пробудил от глубокого сна. Он поклялся, что задаст Джоахиму хорошую взбучку. По его словам, “так не начинают культурный обмен”.

Из-за инцидента поезд продержали на сортировочной лишних сорок пять минут. Не обошлось без последствий и для Тверп, ибо русские пришли в ужас, увидев, во что превратился вагон № 2. Как рассказывала потом Мэрилин Путнэм: “Я с ними не церемонилась. Так прямо и говорю: нас, говорю, не выпускают из поезда, чего вы хотите? Ну, они и заткнулись”.

К Брест-Литовску мы подъехали в светящиеся сумерки. Вдоль последней, привокзальной мили путей выстроились, приветствуя нас, памятники политикам, посеребренные, как дешевые сувениры из “Вулворта”. Вокзал стоял на возвышенности, с которой открывался вид на город, темно-синий, с православным собором вдали, чьи луковичные купола и мозаичные башни светились восточными красками, невзирая на надвигавшуюся темноту.

Ходили слухи, что здесь нам разрешат сойти с поезда и, может быть, даже прогуляться по городу, пока будут менять колеса и прицеплять вагон-ресторан. Больше всех этого хотел Леонард Лайонс: “Невозможно выдавать на-гора тысячу слов в день, сидя в поезде. Мне сюжеты нужны!” Более того, Лайонс уже знал, какие именно. Ему требовалось, чтобы исполнители гуляли по Брест-Литовску, распевая спиричуэл. “Вот это сюжет. Это реклама. Удивляюсь, как Брин не додумался”.

На остановке двери поезда действительно отворились, но тут же затворились снова, впустив делегацию Министерства культуры в составе пяти человек.

В числе этих эмиссаров была средних лет женщина с выбивающимися из прически мышиного цвета волосами и по-матерински добродушным видом — если бы не глаза. Глаза, тускло-серые, с молочно-белыми точками, смотрели взглядом мумии, не вязавшимся с бодрым выражением лица. На ней было черное пальто и порыжелое черное платье, провисавшее на груди под тяжестью розочки из слоновой кости. Представляя себя и остальных, она перечисляла имена и фамилии без единой паузы, скороговоркой, какой торговец расхваливает свой товар: “Познакомьтесь, пожалуйста: СашаМенашаТемкинКеринскийИворсИвановичНиколайСавченкоПлесицкаяБущенкоРикиСоманенко…”