Мы встретимся вновь - Филиппа Карр

Ганс Флейш должен был отвезти нас на берег и вернуться в Полдаун, так как собирался провести здесь еще неделю. Все было просто.

Я очень волновалась той ночью и радовалась, что Виолетты нет в Трегарленде. Я была уверена, что она догадалась бы о моих планах. Я пообещала себе, что позднее найду способ встретиться с нею. Я могла бы написать сестре, чтобы она приехала в Париж.

У меня был ее миниатюрный портрет, и я решила взять его с собой. Прекрасная вещица, такая же миниатюра, но моя, была у нее.

Все прошло удачно, как мы планировали.

Сейчас я знаю, что вещи мои были найдены на пляже, и все поверили, что я утонула. Кроме Виолетты. Между нами была сильная внутренняя связь, и она знала, что я жива.

Когда я вернулась, именно она помогла мне придумать историю о том, как я потеряла память и как меня подобрала яхта. Виолетта говорила, что эту сказку никто не воспримет всерьез, но началась война, и происшествие со мной стало ничтожным по сравнению с другими более важными делами.

Такова моя натура. В минуту возбуждения я забываю о всех трудностях и даже ненормальности того, что совершаю. Знаю, что я пустышка, ищущая удовольствий. Жак был таким волнующим и обаятельным, к тому же мне так хотелось вырваться из постылой атмосферы дома Трегарлендов… Но судить себя смогла лишь некоторое время спустя.

Есть что-то заразительное в воздухе Парижа. В первые дни у меня было так радостно на душе, что я сказала сама себе: что бы ни случилось потом, все равно стоило приехать в Париж. Вначале я пыталась подавить мое сознание, но невольно прорывались мысли о том, что Тристан, Виолетта, Дермот и родители глубоко переживают мою мнимую смерть, хотя из-за меня и не стоило бы переживать. Хотелось как-то дать им весть, что я жива. Виолетта должна узнать, я же обещала это себе. Она должна узнать, что я жива. И это слегка успокаивало меня.

Меня охватывало возбуждение от самой атмосферы города. Я ходила по его улицам, покупая в магазинах вещи, влюблялась в его кафе с маленькими столиками, за которыми сидели люди и пили кофе или вино.

Я полюбила большие и маленькие улицы, запах свежеиспеченного хлеба из булочных, остатки старого города, которые не перестроил Гауссман.

Я ходила по улицам, которые до этого были просто названиями, вычитанными из книг. Я полюбила старые мосты и с удивлением глядела на Нотр-Дам, жалела о том, что ленилась учиться, и думала, что если бы Виолетта была здесь, она многое рассказала бы мне об этих местах.

Жак не сопровождал меня в этих прогулках. Он не любил, словно турист, гулять по городу и глазеть вокруг. Ему нужно было работать. Он немного изменился, хотя и оставался таким же страстным возлюбленным. И только когда я просила его показать некоторые места Парижа, он как-то уклонялся от этого: ему нужно было работать.

– Если бы только Виолетта была здесь, – как-то сказала я.

Он улыбнулся и слегка кивнул. Он не мог понять, что существовало между мной и Виолеттой.

Я всегда думала, что художники живут в бедных мансардах, празднуют в кафе по случаю продажи картин и веселятся там со своими нищими друзьями.

В случае с Жаком все было иначе.

У него был небольшой дом на левом берегу Сены, и жил он в относительно комфортных условиях. Была мансарда, в которой находилась его мастерская, там он работал. Внизу же было самое обыкновенное жилище. На первом этаже жили муж и жена, которые обслуживали его, их звали Жан и Мари. Люди средних лет, готовые услужить и не очень удивившиеся моему появлению.

Жак ни в коем случае не был бедным. Он дал мне денег, чтобы я могла купить себе одежду, и, заставляя себя забыть прошлое, я была счастлива в эти первые недели.

Жак работал в своей мастерской, у него часто бывали гости. Некоторые из них были натурщиками, насколько я поняла. А некоторые приходили к нему обсудить что-то. Он показал мне портрет или два. Я надеялась, что Жак предложит написать мой портрет, но он этого не сделал.

Иногда гости приходили вечером. Мари готовила по этому поводу обед, а Жан прислуживал за столом. Гости говорили по-французски так быстро, что я очень мало понимала из сказанного. Когда я сказала об этом Жаку, он рассмеялся и заявил, что я не упустила ничего такого, что нужно было бы знать. Так, сплетни.

– А здесь говорят о том, что происходит в Европе? – спросила я. – У нас дома это всегда обсуждают.

– Упоминают…

– Поскольку об этом судят в Англии, я думала, что здесь то же самое.

Он пожал плечами, и я поняла, что ему не хочется говорить о вероятности войны. Я была согласна с этим, тем более, что слабо разбиралась в этих делах.

Через десять дней моего пребывания у Жака к нам пришел Ганс Флейш. Встреча наша была теплой, ведь он нам очень помог. Ганс поклонился и щелкнул каблуками, что сразу же напомнило мне тот ужасный день в замке, и спросил меня на своем жестком немецко-английском, понравилась ли мне Франция. Я ответила, что здесь интересно.

– Жак счастлив, что вы здесь.

– Что произошло в Полдауне, когда обнаружилось, что я исчезла?

Он задумался и затем сказал:

– Они поверили, что вы утонули, пойдя купаться. Море вероломно, и вы потерялись в нем.

– Вам случалось увидеть кого-нибудь из моей семьи?

– Нет, но я слышал, что они приехали.

– Моя сестра?..

– Думаю, что ваша сестра.

– Понимаю. Итак, историю приняли.

– Кажется, что так.

Я подумала про себя: «О, Виолетта, дорогая мамочка, дорогой отец, надеюсь, вы не будете слишком глубоко переживать, что меня нет».

Думаю, что именно тогда я начала сожалеть о том, что натворила.

Я все еще была увлечена Жаком. Физические ощущения между нами были совершенны… уверена, что и для него это было так. Но я была слегка разочарована жизнью в Латинском квартале, потому что наша жизнь текла так обыкновенно. Я внимательно присматривалась к художникам, приходящим к нам. Вспоминала истории из жизни Мане, Моне, Гогена, Сезанна и других из богемы. Все это полностью отсутствовало здесь. Жак не был бедняком. Видимо, во мне есть что-то извращенное: я должна бы радоваться; хотела ли я в самом деле жить в нищете только потому, что на мгновение мне почудилось, что это и есть настоящая жизнь художника?

Я хорошо познакомилась с некоторыми из гостей, которые наиболее часто приходили к нам. Одним из тех, к кому я чувствовала особое расположение, был Жорж Мансар, высокий мужчина с постоянной улыбкой, проницательным взглядом голубых глаз. У него были белокурые волосы, и он мало походил на француза. Жорж хорошо говорил по-английски и очень заинтересовал меня. Меня всегда тянуло к значительным людям – наверное из-за чувства собственной неполноценности. Мне так не хватало ума Виолетты, но мне было приятно, что я превосходила ее в чисто женских качествах, в женском обаянии.