Утренний чтец - Жан-Поль Дидьелоран

В общем, сегодня утром, в первые часы весны, я обошла свои кафельные владения с ручкой и блокнотом в руках. Великий ежегодный пересчет плиток. Перемещения мои следуют строгой картезианской логике с ее переходом от легкого к трудному, от самого наглядного к самому недоступному. Поэтому инвентаризация всегда начинается с двух больших стен по обеим сторонам лестницы, ведущей в мои владения. За ними – северная стена и западная: в углу между ними стоит столик, заменяющий мне письменный стол. Не забыть по дороге открыть дверцы кладовки, сосчитать плитки, украшающие ее внутреннюю стенку, плитки, с утра до вечера погруженные в темноту среди швабр, ведер, бутылок с моющими средствами и половых тряпок. Время от времени я делаю паузу в подсчете и записываю в блокнот на пружинке промежуточный итог. Плечом приоткрываю широкую створку двери, ведущей в женское отделение. Обвожу напряженным взглядом периметр зеркал, поверхность между раковинами и под ними, вокруг слива. Осматриваю одну за другой все восемь кабинок, шарю глазами по всем темным уголкам, стараясь не пропустить утопающие в сумраке плитки, потом выхожу и проделываю то же самое на мужской половине, как две капли похожей на женскую, если не считать шести писсуаров, украшающих дальнюю стену.

Сев за стол, я взяла из ящика электронный калькулятор и дрожащими руками ввела записанныев блокноте цифры. Как и каждый год, поднося палец к кнопке со знаком равенства, чтобы подсчитать окончательную сумму, я почувствовала, как сильно забилось сердце. И конечно, как и каждый год, на экране вспыхнула все та же безнадежная цифра. 14 717. Я всегда мечтала, чтобы число оказалось более теплым, более округлым, более приятным. С несколькими пузатыми нулями или с упитанными восьмерками, шестерками, девятками. Для полного счастья мне бы хватило красавицы-тройки, щедрой, как грудь кормилицы. 14 717: все цифры костлявые, и все число такое. Лезет вам в глаза своей ничем не прикрытой худобой, раздражает сетчатку острыми углами. Как его ни запиши, все равно превратится на бумаге в вереницу ломаных линий. Было бы хоть на одну плитку больше или меньше, и это противное число окрасилось бы намеком на аппетитную округлость. Я со вздохом убрала калькулятор в чехол. 14 717. Опять придется все следующие двенадцать месяцев терпеть это неуклюжее число.

Несмотря на усталость после рабочего дня, огнем жгущую глаза, Белан трижды перечитал текст. И каждый раз с неизменным восторгом бродил рядом с этой женщиной. Заварив себе чаю покрепче, он распечатал всё, забрался под одеяло и приступил к чтению второго текста. Полночи Белан с ликующей жадностью читал один за другим все семьдесят два документа. Дочитав последнюю страницу, он провалился в сон, до краев полный этой Жюли и ее плиточным мирком, ворвавшимся в его жизнь.

16

В то утро, спускаясь по проспекту, Белан ничего не считал. Ни свои шаги, ни платаны, ни припаркованные машины. Впервые он не чувствовал в этом потребности. Граффити на железном ставне книжного магазина “Конкорд” в рассветных лучах показались ему красочнее обычного. Кожаный портфель приятно оттягивал правую руку, покачиваясь в ритме ходьбы. Чуть дальше он вдохнул клубы жирного жаркого дыма, которые беспрерывно изрыгало вентиляционное отверстие мясной лавки Мейера и сына, и его не затопило привычное отвращение. Все вокруг переливалось и посверкивало. Короткий ночной ливень украсил каждый предмет, покрыв его водяным лаком. У дома № 154 он не преминул поздороваться со старичком-в-тапочках-и-пижаме-под-плащом. Тот улыбался во весь рот, глядя, как Балтус орошает длинной прямой струей корни дерева. Белан поднялся по лестнице, ведущей на платформу, и встал на свою черту. Она тянулась по серому пространству, как никогда сияя белизной. Поезд в 6.27 подошел к перрону ровно в 6.27. Сиденье откинулось без всякого скрипа. Он достал из лежащего у ног портфеля картонную папку. Его поведение ничем не отличалось от обычного, но самым приметливым пассажирам бросилось в глаза, что его жесты чуть менее механические, чем в другие дни. И страдание, покрывавшее черты неподвижной печальной маской, исчезло с его лица. Те же наблюдатели отметили, что вместо бювара с клочками бумаги он держит в руках обычные листы формата А4. Не дожидаясь, пока поезд тронется, Белан звучным голосом начал читать первый текст:

8. doc

Я люблю приходить в торговый центр пораньше. Вставлять карточку в щель на узкой боковой двери в глубине паркинга. Это моя точка входа – незаметная железная дверь, сверх у донизу разрисованная граффити. Я поднимаюсь по широкому центральному проходу к своим владениям, и меня провожает только эхо моих шагов, разбивающееся о железные шторки магазинов. Всю жизнь буду помнить фразу, сказанную мне тетушкой, когда она первый раз взяла меня на работу, и я, в расцвете своих восьми лет от роду, семенила рядом с ней. “Ты принцесса, Жюли, ты моя принцесса во дворце!” Принцесса постарела, но ее царство ничуть не изменилось. Совершенно пустынное царство, больше ста тысяч квадратных метров, ожидающее подданных. По дороге я здороваюсь с двумя бугаями, ночными охранниками, они совершают последний обход перед тем, как разойтись по домам, и нередко отпускают мне какой-нибудь комплимент. Я всегда останавливаюсь потрепать по голове их овчарку в наморднике. “ Только с виду бандит”, сказал мне однажды Нурредин, хозяин пса. Я люблю этот особенный миг, когда земля словно притормозила свой бег и задумалась, выбирая между светом рождающегося дня и тьмой умирающей ночи. Я говорю себе, что, быть может, однажды Земля передумает вращаться и замрет навеки, а день и ночь поселятся каждый со своей стороны, погрузив нас в вечную зарю. Я говорю себе, что, быть может, в этом сумеречном свете, окрашивающем все в пастельные тона, войны станут не такими уродливыми, голод – не таким невыносимым, мир – более устойчивым, желание поспать с утра – менее острым, вечера – более длинными, и только белизна моих плиток не изменится, так и будет сиять в холодном свете неоновых ламп.

На пересечении трех главных линий меня подбадривает воркованием большой фонтан. На дне бассейна поблескивает несколько монет, их бросают влюбленные парочки и некоторые суеверные любители лотереи. Иногда, если возникает желание, я тоже по дороге бросаю туда монетки. Просто так, ради удовольствия посмотреть, как они искрятся, погружаясь в воду и вращаясь вокруг своей оси. А быть может, еще и потому, что во мне еще живет восьмилетняя девочка и ждет, что приедет прекрасный принц и освободит ее. Настоящий прекрасный принц. Он оставит своего красивого белого коня (“ауди А3”, например, или “ситроен DS” с кожаной обивкой) на парковке и взбежит ко мне опорожнить мочевой пузырь, а потом подхватит меня на руки и увезет в длинное любовное путешествие.

Хватит мне листать “Нас двое”. Слишком сильно бьет по эстрогенам такое чтение.

Я сбегаю по полутора десяткам ступенек, ведущих в подвал торгового центра, и оказываюсь на рабочем месте. С помощью второй карточки привожу в действие механизм, поднимающий железную шторку. Начинается жуткий грохот – как будто над моей головой гигантские челюсти крошат металл, и постепенно потолок заглатывает его. До открытия центра остается час. Этот час принадлежит только мне, и я провожу его за складным столиком, читаю и правлю на своем компьютере написанные накануне тексты, дожидаясь первых посетителей. Мне нравится думать, что за ночь мои тексты созрели, подошли, словно тесто для хлеба в теплом месте, которое поутру находишь поднявшимся и пахучим. В такие моменты перестук клавиатуры для меня – самая прекрасная музыка. Закончив и убрав ноутбук в чехол, я облачаюсь в свою форму, в голубой халат, самое обыкновенное кримпленовое безобразие. В нем я похожа на почтовую служащую 70-х. Ну и ладно, не суди по одежке, и, как говаривала тетушка, будь проклята мадонна Хлора, святая заступница туалетных уборщиц! Настает время Жози и завтрака. Жози (она терпеть не может, когда ее зовут Жозианой) моет головы клиентам в парикмахерской на втором этаже. Она полная моя противоположность. Она творит красоту, а я тружусь в уродстве. Она легкомысленная, а я скорее серьезная. В ней жизнь бьет ключом, а я из породы стеснительных сухарей. Может, поэтому мы с Жози прекрасно ладим. С ее появлением всегда словно вспыхивает солнечный лучик. Мы делимся нашими горестями и радостями за чашкой кофе с круассаном. Болтаем, обсуждаем клиентов. Один, например, попросил ее покрасить ему волосы в светло-зеленый, а другой оторвал мне ручку слива: этот кретин не понял, что надо нажимать, а не тянуть. Обсуждаем мировые проблемы, рассказываем друг другу сны, хохочем во все горло, как малолетки, а потом желаем друг другу хорошего дня и прощаемся до завтра. По вторникам у нее выходной. И у этих дней совсем другой вкус. В них чего-то не хватает, как будто при готовке в блюдо забыли положить пряность. Не люблю вторники.