Ястребиный князь - Юрий Фанкин

Она закончила чтение, задорно спросила:

– Ну что?

– Откуда вы знаете мои стихи? – по-юношески краснея, воскликнул Полудин. – Они нигде не печатались!

Варвара многозначительно улыбнулась:

– Неужели не помните? Вы же мне их на балу в Дворянском собрании подарили.

У Полудина весенняя земля поплыла под ногами:

– Какой еще бал?

– Успокойтесь! – сказала Варвара, всем своим видом показывая, что готова вернуть ему утраченное равновесие. – Не было никакого бала. Эти стихи вы читали позапрошлым летом в Алешунине. На Празднике поэзии. Помните?

Он обрел под собою твердь, но голова продолжала по-прежнему кружиться, томительно, сладко.

– У вас хорошая память! – сказал Полудин, вглядываясь в удивительно родное, не раздражающее ни единой черточкой лицо.

– Обыкновенная память, – согласилась Варвара. – Просто запомнилось, и всё!

– Да, это бывает! – задумчиво сказал Полудин. – Запомнится, и всё! – И, продолжая неотрывно смотреть на Варвару – он словно родниковую, незамутненную воду пил с ее лица, – спросил, подбирая слова: – А вы к охотникам… на Ямы… не собираетесь?

– Зачем? – удивилась она. – У них свои дела. – И, чуть помедлив, обнадежила: – Ну разве что ушицы отведать…

– Ну, всего! – прощаясь, проговорил Полудин. Он как будто понукал себя. – Ну, всего!

– Подождите! – встрепенулась Варвара.

Она подплыла к нему и, словно готовясь приласкать напоследок, поднесла к его лицу маленькую, с бирюзовым перстеньком руку. Его сердце застучало на всю поляну, на весь лес. И она, вглядываясь в его неприкаянные глаза и сильно краснея, как теперь могут краснеть лишь немногие, строго сказала:

– Да подождите же! Вы все тенеты собрали!

Она, торопясь, сняла с его кепки серую паутинную налипь и старательно, по-детски показала. Он, сдерживая разгоряченное дыхание, понимающе кивнул ей и тут же, словно опасаясь нового, способного обмануть жеста, неловко стянул с себя головной убор и сам, не дожидаясь помощи, стал обирать липнущую к пальцам паутину. Он это делал довольно долго, стараясь не смотреть на Варвару. Потом надел кепку, широким солдатским движением поправил поясной ремень, потоптался на месте, словно прикидывая, в какую сторону идти, наконец развернулся и каким-то неестественным, спотыкающимся шагом – будто его, вопреки воле, выталкивали с поляны – зашагал к Озеру.

«Только бы не оглянуться! – настраивал он себя. – Только бы не выдать себя!»

Ему казалось, что она смотрит вслед и всё понимает.

Он стремился в чащугу. Здесь ему, защищенному от пристального взгляда Варвары, было спокойнее. И более выверенным, устойчивым становился вышедший из повиновения шаг.

«Что я вообразил, старый дурак! – корил себя Полудин. – Расчуфыкался, как весенний тетерев! Еще немного – и завальсировал бы на кругах…»

Но какое-то спортивное чувство, не ведающее ни возраста, ни сторожкой оглядки, возражало: «А собственно, почему дурак?»

И когда вблизи Озера, в колючей непролази шиповника он, встав на колени, выкапывал охотничьим ножом мохнатые, узловатые на сгибах корни, знакомый женский голос подначивал: «А собственно, почему дурак?»

– Вот он, пропадущий! – зычно вскричал Полковник, показывая на Полудина опорожненной стопкой. – Едва к ухе успел!

Все четверо, сидящие за раскладным столом на тонконогих стульчиках, податливо, словно костер под порывом внезапного ветра, потянулись в сторону появившегося скитальца, и Полудин по разнообразию и остроте недавних впечатлений ощутил, что пробыл в лесу действительно очень долго.

Приглядываясь к знакомому пополнению охотничьего табунка – егерю Николаю, заядлому охотнику по перу, и его свояку Василию, утятнику начинающему, но, как говорится, с охотничьей косточкой, – Полудин подошел к послушно горящему, не разметанному как попало костру и, вдыхая кисло-сладкий дымок березовых дров, крепко, с удовольствием пожал руки Николаю и Василию. Впрочем, и Абориген, объедающий поджаренную колбасную нарезь с закопченного прутика, тоже поднялся из-за стола и, бедово блестя глазами, поздоровался за руку с Полудиным.

– Долго ж ты пропадал! – продолжал Полковник, пододвигая к столу еще один стульчик. – Я уж подумал: не завел ли тебя леший в болотину?

– Не завел, – улыбаясь, отвечал Полудин. – Хотя, по правде сказать, лесная русалка чуть не приворожила.

И все дружно заулыбались, сочтя сказанное Полудиным обыкновенной шуткой.

– Штрафную ему! – взглянув на ополовиненную бутылку, весело воскликнул Абориген. – Пока он там с русалкой провожался, мы тут с «Графиней Уваровой» совсем замучились!

– За встречу! – сказал Николай.

– Ну как, у всех нолито? – следом осведомился Полковник. – Будем здоровы!

И Абориген сразу откликнулся своей присловицей:

– Эх, не вино меня сгубило, а «будь здоров» да «будь здоров»!

Выпили по «соточке» и, не дожидаясь, когда пуля пролетит между первым и вторым тостом, добавили еще, а потом, словно весенняя прожорливая кряква, налегли на основательную поедь: домашнее, тающее во рту сало, слипшиеся зеленоватые рыжики, квашеную крутого завива вилковую капусту, крепкие бочковые огурцы…

Отведав всего понемногу, Полудин начал старательно разделывать большую щучью голову с налипшими дробинками черного перца.

Аборигену, который, в отличие от других охотников, закусывал довольно прохладно, с ленцой – «Закусь только градус крадет!» – не терпелось всласть побалагурить, благо поводов было не занимать.

– Я вот одного в голову не возьму… – Абориген несколько раз пытался вступить в общую беседу, но видя, что его не берут во внимание, вежливо замолкал – словно застывал в выжидательной стойке – и, улучив подходящий момент, вновь пытался пустить разговор по желаемому нарыску.

– Я вот одного в голову не возьму, – наконец-то, после нескольких сколов, удачно повел Абориген. – Отчего все ж таки прилетная птица не сбивается с курса? Положим, этот долгоносик… дупель. Летит из какой-то Африки тысячи верст и вдруг – бах! – точно сваливается в наш Галямин бор, на старые токовища. Как это объяснить? Вот я, к примеру, недавно ходил на Озеро резать ивняк для корзин. Нарезал прутьев, думаю: надо в лес заглянуть, прихватить какую-нибудь жердину для забора. Значит, пошел. Шел да шел, по сторонам поглядывал. И вдруг меня какая-то окружь взяла, никак не могу понять, где Озеро, где моя деревня. А ведь каждая переузина знакома, все дороги нахоженные. Стою как дурак, ничего не пойму. Так вот, скажите мне: неужто я глупее какого-нибудь дупеля или скворца?

– Ты мне вот что скажи, – подал голос Николай, поглядывавший на Витька с насмешливым прищуром. – Ты трезвый был тогда или малость зачеклешил?

Абориген потупил голову:

– Было дело. Запил квасок самогоном.

– Так чего ж ты хочешь? Дупели из Африки трезвые летят.

– Да-да, – согласился Абориген, раздумчиво поскребывая затылок. – Дупель птица умная, воздержанная… – И неожиданно заключил: – Они, скорее всего, только по прилету выпивают.

Охотники разулыбались. Витёк, довольный собою, весело захохотал – его смех походил на глуховато-безудержный кашель закоренелого курильщика. У впечатлительного Полудина даже запершило в горле.

А вскоре хлебали деревянными ложками из железных мисок вкусную, в золотых блестках юшку, и все сходились в одном: уха удалась на славу, хотя Полудин и ощутил в плотном, сытном вареве едва заметную горчинку: видимо, Абориген раздавил ненароком желчный пузырь и небрежно промыл рыбью полость. Ели молча, словно работали, и в благостной артельной тишине было слышно, как с жадным прихлёбом набегает озерная вода, заполошно кричат чайки и где-то вдалеке, над грядой цветущего краснотала, тянуче выпевает чирок: «Клинн, клинн…»

Памятуя о том, что перед ухой выпивает и глухой, Полковник не забывал о рюмках: себе наливал всклень, Аборигену, остерегаясь, неполную, Полудину и Николаю столько, сколько они хотели, – по половинке, и сожалеюще покачав головой, пропускал Василия, спрятавшего свою посудину в груде закуски.

Полудин слушал ожившее Озеро, вдыхал волнующие весенние запахи, в которых заметно выделялся сладковатый, с деготком, аромат березовых листьев, и все чаще поглядывал в сторону Ям, загороженных буграми и береговыми соснами, – ему казалось, что над Ямами плывут синие вьюшки охотничьего костра.

Полковник, чуткий, как заяц на морозе, насторожился:

– Ты что, торопишься куда?

– Надо бы зашалашиться засветло, – задумчиво ответил Полудин. – Старую засидку притопило… – Он несколько лукавил: засидка, конечно, нуждалась в правке, но более всего Полудину хотелось, пользуясь благовидным поводом, на время отстать от охотничьего табунка, поговорить с Ерофеичем с глазу на глаз и, может быть, может быть… У Полудина на душе отрадно запели малиновки.

Николай и Василий словно ждали завершения обеда: деловито расставив руки, стали складывать пустые миски, охорашивать разбросанную закуску.