КУБАНСКИЕ СКАЗЫ - Василий Попов

Он нырнул в густой осинник. Чуть слышно звякнули стремена его коня – и стало тихо.

Всадники приближались. Маленький человек в сером сюртуке уверенно правил рослым, белым, как молоко, скакуном. Высокий, в голубом мундире, что-то записывал, склонившись к голове своего гнедого коня. Сзади них, блистая шитьем мундиров, звеня оружием, разговаривая, ехали остальные.

«Который из них Наполеон? – раздумывал Семен. – Наверно, передовой! Неужели этот, толстый, на белой лошади? Да нет! Одежда у него слишком простая! Должно, второй! Недаром столько золота и орденов на его мундире!»

Французы остановились всего в двух десятках шагов от казака. Высокий что-то спросил у толстого и, повернувшись назад, бросил отрывистую фразу. Сейчас же один из всадников начал сигналить платком.

Семен почувствовал, как от возбуждения капли пота выступили на его лбу. Он закусил свои тонкие рыжеватые усы, торопливо, трясущимися пальцами отвязал от седла аркан, сплетенный из конского волоса, и прошептал:

– Эх, была не была!

Плавным, быстрым движением он бросил волосяную веревку и свистнул. Его привычный конь, ломая осинник, вскочил на ноги. Семен был уже в седле.

– Эх! Выручай, милый! – крикнул казак, ударив коня.

Встряхнув косматой гривой, степной скакун помчался в заросли осинника. Аркан дернулся. Тяжелое тело натянуло его. Сзади послышались крики и ударили пистолеты. Пули провизжали мимо казака.

Конь мчался по зеленому берету реки. Семен обернулся. Сзади волочилось и подпрыгивало тело пленника. Бились вражеские кони, продираясь сквозь заросли.

«Скорее бы в овраг!» – подумал Семен.

Конь прыгнул с обрывистого берега в топкий овражек. Казак остановил его и стал выбирать аркан. Вот на обрыве показалось тело пленника. Казак прижал коня к краю оврага, и, ухватив врага за обрывки голубого мундира, перебросил через седло.

Французы уже выбрались из осинника и скакали к оврагу.

– Эх, пошел, конек мой верный – кубанская кровь! – крикнул казак и свистнул.

Конь рванулся вперед. Он помчался по оврагу, разбрызгивая грязь и ломая кусты. Густой тальник хлестал казака, пригнувшегося к луке.

«Французские кони непривычные, загрузнут в грязи!» – подумал казак.

Снова сзади ударили выстрелы, и точно стая шмелей прожужжала мимо Семена.

– Эй, французы! Ау! Не достанете! – крикнул, обернувшись, казак, когда его конь завернул в лесок.

В глубине леса он остановил коня и стащил пленника на землю. Голубой мундир разорвался о кусты, белые узкие штаны были измазаны грязью. Пленник стонал, откинув в беспамятстве красивое бледное лидо с черными бакенами. Глаза его были закрыты, и кровь выступила на тонких губах.

«Он самый, Наполеон», – решил Семен, осмотрев целый десяток орденов и медалей, звеневших на груди у француза.

Казак завернул пленника в бурку, положил поперек седла, вскочил на коня и неторопливо двинулся дальше.

«Теперь, небось, конец войне! Не пойдут дальше французы без своего Наполеона», – думал он.

Лес кончился. И сразу же за последними дубами, шумевшими молодой, зеленой листвой, встретился казак с целой толпой конных офицеров. Впереди на рослом красавце коне ехал сам Багратион. Взглянув на вьюк, завернутый в бурку, генерал нахмурил брови и остановил коня.

– Стой, казак! Что это за дуван везешь? – строго спросил он.

– Не дуван это, ваше сиятельство, – ответил казак. – Это я его, самого французского Наполеона заарканил…

– Что?! – удивился Багратион. Офицеры тесным кольцом окружили казака.

– Так что он, ваше сиятельство, на разведку выехал… а я его арканом из осинника достал…

Густые черные брови генерала удивленно метнулись вверх. Он спрыгнул с коня, возбужденно выкрикнул: – А ну, давай его сюда!

Офицеры расступились, когда Семен снял с коня вьюк и опустил его на землю. Стройный молодой офицер торопливо развернул бурку.

Француз уже очнулся. Багратион заговорил с ним на: плавном непонятном языке. Потом улыбнулся, положил руку на плечо казаку и сказал:

– Это не Наполеон, друг! Бросая аркан, ты ошибся всего на один аршин!

– Как не Наполеон, ваше сиятельство?! – закричал казак. – Да ведь он впереди всех ехал… Он и еще один, толстый, на белом жеребце… А орденов и золота у этого на мундире сколько! Больше, чем у других!

– Вот тот, что на белом жеребце, и был Наполеон, – засмеялся генерал. – Это только французский полковник, впрочем, тоже важная птица. А насчет золота – знай: не все то золото, что блестит…

Он взглянул в широко открытые глаза Семена Чепеги, и лицо его стало серьезным.

– А за смелость твою – благодарю, казак! Скажу атаману Платову, чтобы представил тебя к награде! Воюй и дальше так же! Родине нужны такие храбрые воины. Молодец!

Чертов колодец

Жил на хуторе пан по фамилии Борзик. На кургане, над тихим Бейсугом, стоял его большой дом, крытый белым железом. До самой реки опускался панский сад. Каждое лето был этот сад сначала темно-красным от вишен, потом золотым от жерделей, а к осени желтым от яблок. Далеко за Бейсуг протянулись земли пана Борзика. Каждый год наливалась на этих землях пшеница, росли табуны коней и стада овец. И так сумел устроить хитрый пан, что вся земля постепенно перешла к нему – остались у казаков только дворы, огороды и выгон возле дорога, рядом с панским садом.

Да и выгон пан грозился отобрать. – Съезжу в Екатеринодар и высужу его у вас, – говорил пан. – Докажу, что этой землей деды мои владели… Лучше сейчас платите мне за выпасы, а то дороже выйдет!

С каждым годом богател пан Борзик, но оставался все таким же бледным, худым, похожим на старого кочета. Целыми днями ходил он по своим полям, крутил длинным тонким носом, водил желтыми круглыми глазами и вздыхал. Увидит, что казак-батрак рассыпал горстку пшеницы, и завздыхает:

– Эх, эх! Грабите вы меня, старика! Скоро по миру пустите! Ишь, вот зерно рассыпал. Бог тебя покарает на том свете, а на этом ты мне два денька отработаешь…

Заметит, что батрачка каплю молока на землю пролила, и опять завздыхает:

– Эх, эх! Разоряете вы меня! Бог тебя на том свете накажет, а на этом ты мне четыре денька без денег отработаешь… Эх, эх!

Грызла пана лютая черная жадность. И чем больше росло его богатство, тем скупее он становился. Всегда так бывает. Жадность, как снег в степи: чуть зацепится за бугор пяток крупинок – глядишь, еще и еще цепляется, пока не вырастет целый курган-сугроб.

А когда выкопали казаки у дороги, возле панского сада, колодец и начали доставать из него прозрачную, холодную и сладкую воду, потерял старый пан последний покой.

– Э, эх! Грабители! Мою воду пьете да еще на землю плещете! Вода-то, небось, моя! Жила из-под моего сада идет! А вы берете бесплатно! Эх, эх!

Услышал его молодой казак Трофим Рожков и крикнул:

– Куда деньги будешь девать, пан? В гроб с собой не возьмешь! Ничего мы платить тебе не будем – наш колодец, наша и вода!

Рассердился пан, заплевался, закрутились его желтые глаза, и начал он ругаться:

– Грабители вы! Абреки! Покарает вас господь, а я судом свое возьму!

Однако в суд дело пан все же не передал, потому что слишком ясной была казацкая правда. Чтобы очернить ее даже в неправом царском суде, нужно было пану отсыпать добрую сотню золотых червончиков. А пан не любил с червончиками расставаться.

Так и брали казачки воду из своего колодца, пока не завелась в нем эта самая чертовщина…

Стала как-то казачка спускать цибарку в колодец, а там что-то вдруг как затрепыхается, как застонет:

– Угу! Угу! Угу!

Обмерла женщина, но все же заглянула вниз и видит: в самой глуби, в темноте, шевелится что-то мохнатое, машет, вроде как крыльями, и стонет глухо и страшно:

– Угу! Угу! Угу!

Упустила тут казачка свое ведро и бегом на хутор. Бежит и кричит:

– Ой, беда! В нашем колодце чертяка завелась… Черная, лохматая! Чуть-чуть меня не утащила, а цибарку мою унесла…

Весь хутор всполошился. Собрались все женщины – и туда. Тихо-тихо подкрались понад плетнем панского сада и давай заглядывать в колодец. Темно там, спокойно, только вода на дне чуть поблескивает. Нашлась одна казачка посмелее, стала опускать цибарку. Дошла цибарка до воды, зачерпнула – и ничего. Стали тогда смеяться женщины:

– Вот дура! Нет никакого черта, почудилось!

– Да ты, небось, не черта, а себя в воде увидела! И спустили в колодец сразу пяток ведер.

Тут что-то в колодце опять как заворошится, захлопает, застонет:

– Угу! Угу! Угу!

Побросали казачки ведра – и ходу на хутор. Всем скопом прямо в хату к бабке Матрене ввалились. А эта бабка по всей округе была известна как самая знаменитая ворожея. Начали ее упрашивать казачки, чтобы выгнала она чертяку из колодца.

Подняла бабка серые мутные глаза, тряхнула сухой сморщенной головой и прошамкала: